Последние гардемарины (Морской корпус) - Владимир Берг

Под откосом горы снова русский говор, русская песня. Там деревня «Сфаятская». С десяток белых избушек «мазанок» с черепичной крышей. По дворам бродят жирные гуси, утки плещутся у корыта, пестрые куры водят желтых цыплят, золотые петухи с красной бородкою выкрикивают часы по солнцу.

«Гришку» – серого осла запрягают у лавочки в тележку – ехать за товаром.

В закутке бегают черные и белые красноглазые кролики и русская красавица в шелковом повойнике выносить им рубленой моркови и капусты – будет кроликам праздник!.. Крошечная девочка тянет мать за юбку: «мама! дай морковку!» – а пока, сосет пальчик.

За деревней (лагерем русским) пологий обрыв в широкую долину. По склону черной земли спускаются белые волы с плугом, за ними бредет старый араб в сером бурнусе и цедит сквозь зубы заунывную песнь.

С обрыва видно озеро и далекие сизые горы, видны родные корабли.

Озаренный Африканским солнцем, ходит по даеру под всеми парусами белый русский учебный корабль, на нем загорелые юноши и мальчики работают у снастей, как былые лихие матросы былого парусного флота. Это – «Моряк» под парусами; на нем гардемарины, кадеты и молодые офицеры.

С обрыва сфаятского так ясно виден могучий синий простор и слышен отдаленный шум его прибоя в дни грозных бурь, тропического ливня и беспросветных туч, разрезанных зарницей. В дни зимние и осенью унылой, когда стучит стручек о ветвь, как кость скелета, когда черные тучи низко несутся над горою «Кебира» и заволакивают сырым туманом холодный Сфаят, ветер стонет тогда между потолком и крышей, обрывает ставни, бьет черепицу; испуганно забьется мышь в подполье и слышен дикий крик в оливковом саду: кричит осел, привязанный у древа.

Одевши на себя все шерстяное, теплое, что удалось захватить с собою из дома – из России, закутавшись в «подарки французов», и в «благодеяния американцев», т.е. в одеяла, сфаятские жители за дверями и ставнями пересиживают бурю, или спят, если арабские клопы дают им возможность заснуть. Рыжие, лютые, многосемейные, кровожадные клопы, эти арабские. – Это тоже был бич роковой. Но зато, как прекрасна весна!

Бизерта – это кладбище на высокой горе, французское кладбище, где под священной тенью темных кипарисов спят вечным сном усталые русские труженики, так страстно, так нежно, так глубоко любившие свою Россию и не дождавшиеся ее великого воскресения.

Пухом да будет Вам французская земля на арабской горе. В спасение великой Родины Вы тоже внесли свою долю труда, любви и заботы, и не забудутся они в вечной книге Живота и Правды.

Бизерта – это жгучее дыхание пустыни, горячее Сирокко – огненный вихрь, сжигающий листья и травы, иссушающий реки и водопады, прожигающий сердце человека до исступления и доводящий нервы его до преступления, от белой женщины – неврастеника до закаленного араба, которому прощаются преступления в эти дни содеянные.

В эти дни так сладко пахнут золотые цветы мимозы и листья «недотроги» сами раскрываются; на обрыве под ее ветвями так легко читается «Случайность» Локка и так восприимчиво к ней сердце молодой и прекрасной женщины. Знойный ветер, как дыхание демона прожигает сердце девичье и в жизнь мужчины она входить, как «случайность». Не «случайность» ли и сама жизнь наша? – Для Морского Корпуса жизнь в Бизерте была редкой случайностью.

Небо голубым куполом охватило кольцо бизертских холмов, озеро, белый город и темно-синее море.

На плоской вершине Джебель Кебира высоко над морем у ворот мертвой крепости тихо и мерно шагал бронзовый часовой. Красным маком горела на голове его феска, раскачивались голубые шаровары на ходу и белый плащ, подбитый малиновым сукном, ниспадал с плеч живописными складками. Он был одинок на этой вершине этот араб колониального войска и было ему скучно у железных ворот каменного форта.

Вдруг его черные, влажные глаза оживились, мелькнули яркие белки в сторону моря. Он остановился удивленный и замер, как статуя, в мертвом безмолвии пустынной горы.

Там, куда устремился его взор, разрезая синюю равнину моря стальными носами, шли военные корабли. За кормой их реяли белые флаги с голубыми крестами, а на мачтах развевались французские флаги. Линейные корабли, крейсера, миноносцы, подводные лодки, транспорта шли с моря в Бизерту, направляясь в канал. Что за суда, какой нации? – подумал солдат, знавший только флаг французами, да Тунисского бея.

Шаги за ним, он оглянулся; взял ружье к ноге, встал смирно. Пришла смена часовых с разводящим. Вышел из крепости француз сержант, позвенел ключами от боевых погребов и, указывая на идущие с моря корабли, сказал разводящему по-французски: «вот идут Русские, у них была революция и они пришли искать убежища у нас, у французов». (Сержант читал газеты и увлекался политикой). Смененный часовой еще раз посмотрел на корабли и губы его повторили по-своему слова сержанта: «Русса, Русса, Алла малекум, Русса!» – и он побрел в караулку обедать и спать, бормоча на ходу свой идеал жизни: «боку манжю, боку кушю, пе травайе».

А корабли, тем временем, входили уже в канал Бизерты и расстанавливались на якоря и бочки французским капитаном – над портом.

Гремели якорные канаты, убегая в воду. Ярко-желтые флаги взвились на мачтах. Французский карантин покрыл Русские суда. Никто не смел съехать на берег, никто не смел приехать к нам. Что за болезнь была на эскадре? Оспа, тиф или чума? Нет! не того опасались французы: от тифа, чумы – есть прививка. Мы шли из страны ужасной болезни: красной духовной проказы, и вот этой заразы, пуще другой, боялись французы. И вот: «карантин» над судами… вот желтые флаги…

Около месяца простояли мы в Бизерте под желтым флагом, наконец нас узнали, оценили, поняли, сделали отбор на опустевший, к тому времени, пароход «Константин» и отправили его обратно в Россию. Дошел ли не знаю и куда пришел не ведаю. Только желтый флаг слетел с мачты и земля… земля стала нам доступной. Комиссии из офицеров эскадры, из офицеров корпуса и представителей французских властей начали усердно объезжать лагеря, крепости и поселки, изыскивая место, где бы крепче, лучше и удобнее свить себе новое гнездо на чужом дереве.

Звучали имена «Надор», «Аин-Драхам», Сфаят, Кебир, Сен-Жак и многие другие. Для Морского Корпуса был выбран Сфаят и Джебель Кебир, та самая – «высокая гора», с которой в день прихода эскадры смотрел удивленный солдат.

Позвякивая ключами, прошел французский сержант и тяжелые железные ворота крепости гостеприимно открылись навстречу первым русским переселенцам: Капитану 1-го ранга Китицыну, его мичманам и гардемаринам. Они вошли в крепость, заняли форт и начали все приготовления к принятию Морского Корпуса в недра французской крепости.

Во дворе стояли фургоны с соломой для тюфяков, арабы-солдаты вытаскивали топчаны, сержанты выдавали чехлы и одеяла. Работа кипела в молодых энергичных руках. Быстро сколотилась и создалась 1-ая рота Гардемарин Корпуса (Владивостокская).

Наступила моя очередь съезжать с «Генерала Алексеева». Спешно укладывали кадеты свое обмундирование и личные вещи в походные мешки и кисы. Получались довольно грузные кули. Возник вопрос: с ружьями пойдем, с ротным флагом или, как нестроевая команда?

Узнали: французы берут оружие наше «на хранение», точно мы сами не умеем его хранить!

Со скрежетом, и чуть ли не со слезами, укладывают кадеты жирно-смазанные винтовки в парусину, и зашивают тюками, чтобы не заржавели… ведь пригодятся, когда-нибудь.

Раннее утро. Сыровато. Прохладно. В последний раз, пройдясь по палубе линейного корабля «Генерал Алексеев», который заменял нам родную землю – Россию, который вывел нас из красного плена, окинув его могучие обводы и священный флаг, простились мы со своим спасителем и сошли на палубу французского буксира. Помахали фуражками, прокричали ура! и отошли по каналу. Прощай, родная земля! – теперь уж мы в Африке по настоящему. Но где же негры?

А вот и они! Подходим к пристани. На берегу взвод высоких солдат. Черные живые, настоящие негры.

– «Что это? зачем этот взвод? разве мы военнопленные?» – Нет, пожалуйста, не беспокойтесь, предупредительно говорит любезный французский лейтенант, провожающий нас… в лагеря?., нет; в… баню! – как можно? – сперва отмыться, продезинфицировать все вещи; а уж потом в чистые лагеря; а на негров не обращайте внимания: это не конвой, нет, Вы свободны здесь, как в любой стране, эти негры – проводники и Ваша охрана от туземцев.

Перевожу кадетам своей роты речь французского офицера. Вздваиваем ряды, равняем фронт и марш в дорогу. За спиной на плече не ружье, а сума и сума претяжелая. Только ротный флаг впереди, да и тот в чехле. Ноги вязнут в песке, танки тяжелые, засиделись на корабле, отвыкли от походов; но гордость и ротная честь: идут красиво, стройно, вздвоенными рядами, держа равнение: вот, вот грянет песнь, русская, залихватская. Не ударят в грязь перед французом, да и перед неграми: солдаты ведь, хоть и черные, значит знают толк в маршировке.