Кровавое лето в Бендерах (записки походного атамана) - Анатолий Казаков

Ветеран ни на какой разговор не шёл, на вопросы отвечать не желал. Держался он спокойно и гордо, всем видом и холодным, чуть с прищуром взглядом, выказывал казакам полное к ним призрение… «О-о, а вот ухмылка — это уже вызов. Зря ты так»… По поводу гильзы — даже глазом не повёл, лишь высокомерно выдал какую-то ахинею, что «сами подбросили»… «Странный какой-то — у него смерть перед носом «пляшет», а он ведёт себя…, как специально напрашивается. Маразматик, что-ли?..»

…Обыск шёл с удвоенной силой — оружия-то нигде нет! Смотрели и внизу под окнами, и… везде! Так и не нашли. Вернувшиеся с осмотра дома казаки сказали, что в подъезде ещё в двух квартирах живут — они тоже слышали выстрел, подвала и люка на чердак нет… Вот, правда, здесь у дома деревья большие…

«Так всё-таки, кто же стрелял? Дед? Куда тогда «пушку» девал? В вентиляцию?.. — там, на кухне отверстие большое… Или кто-то от него стрелял? Кто? Кого он пустил к себе? И как тогда тот «смылся»?.. Опять «облом»?»

С улицы в квартиру поднялись двое казаков. На ладони одного из них лежало несколько гильз. Тоже 7,62… Старые. Нашли у отмостки дома почти под окном…

— «Дома» с той сличим…, - сказал Вадим и, уже ветерану, подавая пиджак: — Собирайся, дед. На «разбор полётов» пойдём… Там узнаем, что ты за «птица»…

В штабе, куда привели задержанного, бендерские казаки сразу же признали его: «Ба! Какие люди! Попался, паскуда!..» И тут уже пришлось прикрыть старика — не смог, при виде его, Костя сдержаться — бросился с кулаками…

…Мало кто знал его фамилию — просто Костя и всё. Молдаванин. Бендерчанин. Пришёл к казакам. В бой ходил, закрыв красным платком, как маской, пол-лица — на «той стороне» у него остались родственники… Крепкий, кряжистый, выглядел лет на пятьдесят. Белый, как лунь. Поседел враз… Он мало с кем общался, замкнувшись в своём горе. Был у него дом и большая дружная семья — пятеро детей. Но пришла война… Пришли те, которые, как в Нюрнберге, оправдывали себя: «Я выполнял приказ…» Две маленькие девчушки погибли, жена стала инвалидом, когда в их дом влетела ракета. Со старшим сыном ушёл воевать. Сын погиб в бою на его глазах. Он мстил. И сам смерти искал. Лез на рожон, в самое пекло. Но, казалось, что сама Смерть боялась и избегала его — воевал так, что аж чертям было страшно!..

Старик стоял гордо, и, казалось, невозмутимо — ни страха, ни волнения на лице, лишь глаза его горели ненавистью и призрением…

…Был он когда-то в городе видным человеком: ветеран войны, ветеран труда — молодым парнем ушёл на фронт, после победы над Германией пришёл в милицию, где и проработал до пенсии, будучи уже в большом чине и на высокой должности. Двое сыновей пошли по его стопам. Пенсионер дома не сидел. Стал активистом, с головой погрузившись в общественную работу — весомый авторитет, почет, известность в городе! Но тут пришла горбачевская перестройка с её «плюрализмом», «консенсусом», «новым политическим мышлением», «национальным самосознанием»…

Господи, а с людьми-то что случилось? Как же получилось, что они, как Егор Гайдар от «большого ума» исковерковавший неологизмами русскую речь, до уродства вывернули своё сознание, извратили мышление?..

Поганая волна подхватила и этого «перевёртыша». Активист, коммунист и фронтовик вдруг стал активистом-националистом, ярым приверженцем иного фронта — Народного фронта Молдовы. Его знания и жизненный опыт фронтистами ценились очень высоко. Ветеран милиции стал консультантом и наставником полиции кишинёвского режима, одним из лидеров НФМ в Бендерах…, фактически — пособником убийц. Муть националистического угара «Великой Румынии» и его превратила в убийцу — детоубийцу…

— …Так, куда его сейчас?

— Только подальше отсюда… Чтоб не вонял тут…, - ответил сотник. И, перехватив недоумение в глазах Вадима, уже раздраженно спросил: — Что-то непонятное сказал? Или предлагаешь передать его на поруки каким-нибудь «боннэр-ковалёвым»?..

— Батька, разреши мне его?..

Притула повернул голову. С серым лицом, немигающим взглядом из-под тяжелых век, на него пристально смотрел Костя.

— Давай, Константин…, - глухо прохрипел сотник

* * *

На следующий день к полдню на «базу» группы пришел Смолин. Он только что вернулся из Тирасполя, почти сутки там пробыл. Вначале в штабе ЧКВ побывал, потом в госпитале — ребят проведал. Позвонил с «межгорода» в Иркутск войсковому атаману: узнал, как добрался Виталя Тумаков, сопровождавший в «последний путь» Олега Халтурина, кратко доложил обстановку. Как были рады казаки, услышав, что скоро в помощь выезжает ещё одна большая группа иркутян, забайкальцев, амурских и уссурийских казаков… Позвонил в Вилимск к себе домой и атаману станицы, попросил сообщить семьям всей группы, чтоб не беспокоились, что все живы — здоровы, скоро вернутся домой… Привез из Тирасполя кипу газет за несколько прошедших дней — информационный голод на войне сродни физиологическому!..

Земляки же, за обедом обстоятельно поведали ему о событиях вчерашнего дня: о блондинке, о старом «менте-перевёртыше».. Влад, слегка перекусив «добиваемым» сейчас казаками «сухпайком», внимательно слушал рассказ, изредка потягивая налитое в кружку сухое белое вино — кисленькое, слабенькое, но добротное — домашнее, хорошо утоляющее жажду.

— …А вот вчера в госпитале у меня интересная встреча была, — начал он свой новый неспешный рассказ, — Обратил внимание там на одну женщину. Ребята сказали, что к «своим» раненым приехала. Проведать, поухаживать… Да ухаживает так ревностно! Боевая, настырная — со скандалом, но своего добьётся! Наши парни, кто там воевал, её хорошо знают. «Это Люда, — сказали, — Она санитаркой вместе с Наташей на Кошнице была»… Стало интересно. «С какой Наташей?» — спрашиваю. А тут и Люда подошла. Ребята познакомили. Закурила, взяла кружку с крепким чаем, присела рядом. Какая-то застывшая страдальческая улыбка, но в то же время — непреклонное жесткое выражение лица, тонкий голос и, полный светом, взгляд уставший серых глаз. Она и рассказала…

«…Наташа на плацдарм под Кошницу медсестрой пришла. Там обстрел всё время, бои очень сильные, тогда в атаку и те и наши ходили… Так вот, кто-то из полицейских, глядя в бинокль, узнал её, она с ним, вроде бы, в школе училась… И представляете, на поле никого кроме неё к раненным и убитым не стали подпускать. Кого другого если заменят — пулемётная очередь или выстрел снайпера, а она ползёт — не трогают. Издевались так над девчонкой, хотели, наверное, чтоб с ума сошла. И вот она как-то за один день вытащила восемнадцать человек! А там же страшно, — иногда одни куски, ноги, кишки… Но ведь надо вытаскивать, хоронить… Вот она их — раненных, убитых вытащила, плачет, трясётся вся. «Дайте, — говорит, — быстро стакан водки!» А раньше вообще не пила. Выпила залпом и упала — полсуток проспала. Утром встать не может. Командир её по щекам хлопает: «Наташенька, доченька! Вставай! Идти туда надо, там же ребята!..» Еле встала, не помнит ничего, но опять пошла. И представляете, два месяца там была. Вот такая, как тростинка, вернулась, седая… На лиман отправили её отдыхать, нервы подорвала»…

* * *

…Деды наши видели таких женщин, знавали таких бойцов на той войне — Великой Отечественной. Но война вошла в жизнь и нашего поколения. Шагнула в жизнь из книг и кинофильмов и оказалась, как смерть, всегда непредсказуемой, выше и глубже всяких представлений о ней. И это уже не прошлая война в «Афгане», где в отчаянии гибли славянские парни на чужой земле, среди чужого народа. А страна, в большинстве своём, в это время, спокойно взирая, спала… Приднестровье же всколыхнуло Россию — впервые русские люди встали на защиту своей земли, своего достоинства, против открыто начатого геноцида народов этой земли.

Слушая рассказ Влада о Наташе, Вадим вспомнил свою лёлю — его крестную, которая прошла всю войну санинструктором роты. Где-то здесь недалеко — на Украине, при освобождении города Тернополь, заметив немецкого снайпера, она заслонила собой командира батальона — пуля прошла в сантиметре от её сердца навылет… За этот подвиг была награждена орденом «Слава». Иркутяне помнили и рассказ своего боевого друга — лихого пулемётчика Толи Малова, младшего сына старого забайкальского казака, как его отец во время Яссо-Кишинёвской операции освобождал от немецко-румынских фашистов Тирасполь, Бендеры, все эти места…

«Озлились люди. Равнодушными стали. Войны на них нету». Не раз такое слышали от стариков. Может это кощунственно, но в Приднестровье люди действительно намного добрее… Они узнали цену жизни, смерти, свободы. Они истинно сплотились. Сознание их перешло границу «тогда»-«сейчас»… Нет, это не политическая граница, — духовная, бороздой не по земле, а по душе.

Сколь часто слышали, как ветераны, пожилые люди с укоризной ворчали на молодёжь, мол, вы такие-сякие… — эх! вот мы!.. — как у Лермонтова в Бородино: «Да, были люди в наше время, Не то, что нынешнее племя»… Был у нас и БАМ, был и Афганистан. И Приднестровье тоже остро дало понять, что наше поколение не осрамилось, не сробело. Плечом к плечу со старшими: с отцами и дедами, встало оно против врага. Большинство ведь молодые: рабочие, студенты, недавние «дембеля»… через кровь и муки вновь выпестовывают и укрепляют русский духовный характер: не только за свои дома и сады — за братьев, «за други своя!»..