Катастрофа отменяется - Николай Асанов

Приборы равнодушно стояли на местах, самописцы терпеливо чертили линии. Можно было и не приходить сюда. Но Чердынцев упрямо перемотал все ленты, словно нарочно оттягивал возвращение.

И домой шел так медленно, как будто надеялся, что утро застанет его в пути.

Не доходя до мыса, посветил на часы; до полуночи еще далеко! Поднявшись на мыс, увидел: станция была по-прежнему освещена, — видимо, веселье продолжалось.

Он спустился к озеру, чтобы только оттянуть время.

Водомерная рейка показывала, что вода за истекшие сутки прибыла почти на двадцать два метра. Трап, привязанный тросами к вбитым в лед пешням, всплыл — завтра придется подтягивать еще выше.

Он вернулся через черный ход, в сушилке переобулся, повесил мокрые башмаки на спицы. Пробираясь по коридору, мимоходом заглянул в столовую. Там было пусто.

Открыв дверь в свою комнату, остановился на пороге: так сжало сердце. Тамара сидела на его постели, поджав ноги и накрыв их полами халата. Перед нею на стуле стояла электрическая плитка, а на плитке в джезве кипятился кофе.

— Смиренная рабыня ждет прихода своего господина. — Тамара подняла на него насмешливые глаза, а потом склонила голову.

— Зачем вы так? — неловко пробормотал он, закрывая дверь.

— Потому что вы не зашли бы ко мне! — с вызовом ответила она. — Вы и любите и ревнуете одинаково неуверенно и печально.

— И вы пришли ко мне для того, чтобы сообщить об этом?

Ему стало вдруг страшно. А что, если бы не пришла…

Она легко спрыгнула с постели — кофе закипел, — взяла джезве за длинную ручку, взболтала пену и гущу, чтобы все перемешалось, разлила в чашки. Она опять чувствовала себя хозяйкой в этой холостяцкой комнате, и уже никакой жалобы не было в ее голосе, только радость и еще, может быть, женская властность.

Она сняла плитку со стула, опять забралась с ногами на постель и протянула к нему руки:

— И ты все равно хочешь оттолкнуть меня?

— Н-нет…

Глава девятая

1

Утром его разбудил Галанин, принес ночные радиограммы.

Уразов поздравлял коллектив с праздником и просил передать капитану Малышеву, когда тот появится, что за ним будет выслан вертолет.

Значит, Малышев появится. И конечно, не ко времени. Как всегда не ко времени появляются все обманутые…

Он подошел к окну, отдернул штору. Не оборачиваясь, сказал:

— Передайте, Малышев уже появился.

На горящем от зари озере, у северного мыса, чернела точка. И без бинокля было видно — это амфибия Малышева.

Чердынцев оделся по-праздничному, вышел в коридор и постучал в соседнюю дверь. Тамара бодро ответила:

— Войдите, я уже встала. Можете поздравить меня с праздником. — Она распахнула дверь перед ним, всмотрелась: — А вы по утрам всегда выглядите вестником беды! Надо заниматься гимнастикой!

— Поздравляю, — сказал он. — У вас действительно праздничное настроение. — И тускло добавил: — А к вам гость!

Подошел, как и у себя, к окну и отдернул штору. Амфибия была не более чем в двухстах метрах.

— О, господи, — она стояла за его плечом. — Зачем же так многозначительно? Ведь изменить уже ничего нельзя…

— Пойду встречать, — Чердынцев вздохнул. — Вам лучше не выходить. Если он захочет повидать вас, зайдет сюда.

— Почему же? Я обещала Салиму помочь с праздничным завтраком.

Чердынцев накинул куртку и пошел на причал.

Амфибия подходила медленно. Слишком медленно, как будто Малышеву больше всего хотелось уйти прочь от этого причала. Лицо у него было утомленное, — видно, он за все это время ни разу не выспался. Но, увидев на причале Чердынцева, он улыбнулся и точным движением подогнал машину к берегу. Чердынцев взял чалку и привязал ее к вбитой в лед пешне.

— Здравствуйте, капитан! — сказал он и протянул руку, чтобы помочь ему выйти.

— Где Тома? — спросил Малышев, и Чердынцев понял: все ради нее. И бессонные ночи, и это раннее путешествие по холодному озеру, и сжигающее беспокойство.

— Тамара Константиновна на кухне, помогает готовить завтрак. Да, я еще не поздравил вас с праздником…

— Спасибо. Вас так же!

— За вами скоро пришлют вертолет, но я надеюсь, что вы успеете позавтракать. Вызывает Уразов.

— Вот как? А у меня забарахлила рация, понтонеры разбили батарею…

— Ничего, я уже сообщил, что вы подходите к станции…

На пороге гостя встречали все помощники Чердынцева, а в коридоре — и Тамара. Чердынцев с какой-то внезапной болью увидел, как холодно она пожала руку капитана. Его «мальчики» были добрее: они сразу окружили капитана, повели раздеваться.

Свободный стул для Тамары, скрывшейся снова на кухне, оставили рядом со стулом Малышева. Чердынцев невольно усмехнулся: его «мальчики», кажется, решили доставить максимум удовольствия капитану.

Малышев рассказывал о взрыве, спрашивал, не было ли сильных толчков на леднике, вел себя дружески, но Чердынцев все время чувствовал в нем скрытое недоверие. Еще за столом он сказал:

— Я приехал за тобой, Тома…

Она промолчала, словно не расслышала, и он заговорил о чем-то другом. Иногда он взглядывал то на одного гляциолога, то на другого, и Чердынцев замечал в его глазах и злость и грусть. «Боится, — подумал он, — что Тамара откажется лететь с ним, и пытается решить для себя, кто и чем привязал ее здесь…» Но Тамара держалась с привычным радушием, спокойно.

Внезапно послышался тонкий и прерывистый шум мотора. К станции шел вертолет.

Все вскочили из-за стола, пошли одеваться. Малышев и Тамара оказались лицом к лицу.

— Почему же ты не одеваешься?

— Я пока останусь здесь.

— Что это значит, Тома? — в голосе его была мука.

— Ты же знаешь, что я всегда поступаю по-своему. Сейчас я не могу ехать с тобой.

— Что тебя держит?

— Допустим, работа.

— Но ведь твое место — там! — он протянул руку к окну, за которым виднелся гребень обвала.

— Твои подвиги я еще успею описать, — спокойно ответила она.

— Я говорю не о подвигах…

В это время в комнату вошел вертолетчик. Увидав Чердынцева, он сказал:

— Александр Николаевич, Уразов просит вас прибыть немедленно!

В столовой умолкли, Малышев шагнул в коридор.

— А как же мы?

— Вас, товарищ капитан, приказано вывезти вместе с товарищем Чердынцевым.

— У вас есть еще одно место?

— Никак нет, товарищ капитан.

Тамара стояла в дверях. Чердынцев видел, как менялось ее лицо. Сначала она обрадовалась, потом вдруг испугалась, сказала:

— Может быть, возьмете меня? Я — корреспондент газеты. Адылов знает, что я застряла здесь.

— Никак нет, товарищ корреспондент.

Чердынцев уложил в дорожный мешок вещи, взял портфель с документами и пошел прощаться с товарищами. Тамара вышла с капитаном на посадочную площадку.

Чердынцев поднялся на борт, помахал из открытой двери рукой и отступил назад, в темноту. Ему хотелось посмотреть, как она простится с мужем.

Но Тамара быстро отошла к крыльцу. Да и вертолет гудел, заглушая слова, разгоняя пыль и перекатывая мелкие камешки по посадочной площадке. А когда Чердынцев сел и выглянул в окно, оказалось, что станция уже ушла далеко назад. Малышев, сидевший с другой стороны прохода, еще вытягивал шею, будто боялся никогда больше не увидеть то, что здесь оставил. Чердынцев закрыл глаза и притворился спящим, чтобы обойтись без дорожных разговоров.

Почувствовав, что Малышев успокоился, он прильнул к окну, впервые рассматривая сверху это озеро, волны которого бились о преграду, совсем как морской накат. Такие же прозрачные, такие же синие, будто весь водоем окрасили глауберовой солью, как делают это в курортных городках с фонтанами, — для красоты.

Но вот внизу показался кишлак, палаточный городок, длинная линия шурфов, над которыми вздымались пылевые дымки от поднимаемой земли, канал, по которому шли и шли машины. И Чердынцеву захотелось одного: чтобы это ощущение опасности поскорее миновало, потому что слишком оно давило на сердце. Впрочем, может быть, просто не хватало воздуха, он ведь уже давно не ходил по горам.

Вертолет миновал естественную плотину и начал проваливаться на посадочную площадку. И сразу наступила тишина.

2

Адылов, Малышев и Чердынцев медленно шли вдоль русла будущего канала.

Рваные берега канала не сглаживали, бульдозеры торопились с главной работой: очисткой дна.

Чем глубже становились шурфы, тем тяжелее была почва. Слежавшаяся за миллионы лет порода превратилась в конгломерат, плотный, как камень. Саперы сменялись каждые два часа, но выходили побледневшие, с затрудненным дыханием, ложились тут же на землю, рядом с шурфами, отлеживались немного и только тогда шли к полевой кухне. Так же работали добровольцы, но ни один шурф еще не достиг проектной отметки.