Азиатский аэролит. Тунгусские тайны. Том I - И Ковтун

— Я себя сейчас очень плохо чувствую. — Заискивающая гримаса сложилась на его испуганном лице, и он подавленно воскликнул: — Мистер Эрге, я не виноват, честное слово, не виноват. Клянусь всем дорогим, что это произошло как-то случайно и бессмысленно.

Эрге удивленно поднял глаза, пожал плечами, будто услышав что-то неожиданное и приятное, а потом весело замахал руками:

— Господи, да кто же вас винит?! И мысли не было — придумаете же!

Сорокин ощутил, как по телу прошла волна настоящего холода. Он пропал, теперь-то этот проклятый человек добьет его как следует!

Треклятая сухая усмешка — это неспроста, за ней кроется дьявольская злость. Сорокин понимал, что Эрге, конечно, не простит ему появления Гины, и все надежды на то, что «Эрге, может, и не приедет сюда», окончательно развеялись.

Он с ужасом следил за каждым движением инженера, который спокойно покачивался на каблуках перед ним. Умоляюще думал, что лучше бы все поскорее закончилось — боялся не выдержать и завопить от дикого страха.

«Лучше бы подошел, закричал, ударил бы», — тревожно размышлял Сорокин.

Эрге, не останавливаясь, весело расхаживал по небольшой каюте и игриво продолжал:

— И в мыслях не было, дорогой друг, винить вас. Я просто вспомнил, что вы больны, и меня охватили угрызения совести: как же я своего поверенного в делах не навещу, не отвлеку от грустных мыслей. И поэтому я немедленно решил завернуть к вам.

Эрге остановился у кровати, наклонился и сочувственно произнес:

— Действительно, не повезло вам. Доехать из Нью-Йорка в Сан-Франциско, добраться, наконец, до этих проклятых островов и вдруг заболеть. Заболеть, когда уже виден берег. Знаете, что я придумал? Не знаете? Вот что! Сейчас поедем ко мне.

Сорокина проняла дрожь.

— Я не могу… Плохо себя чувствую… — прошептал он.

Эрге молча подошел вплотную к кровати и наклонился к самым глазам Сорокина.

— Чепуха, — проговорил он и левой рукой сдернул с него одеяло, а правой взял за руку повыше локтя. — Ерунда! — снова проговорил он. — Одевайтесь.

Длинные сухие ноги Сорокина нервно дрожали в коленях, и вся его долговязая фигура неожиданно вызвала у инженера неописуемое отвращение. Он уже не мог сдержать свою ярость. Злобно сжал руку и силой сдернул Сорокина с кровати.

— Вставай, мразь, симулянт, ну!

Помертвевший Сорокин дрожащими руками начал натягивать на себя одежду.

Капитан Билл даже сдвинул брови, когда увидел на палубе рядом с Эрге бледного, нечесаного, кое-как одетого Сорокина. Подумал про себя: «Быстро глиста выздоровела, странно, что-то здесь не то…» Но тут же решил, что ему, фактически, нет до этого никакого дела. Да и дело-то ясное, раз уж между двумя молодцами оказалась хорошенькая женщина, будьте уверены, что у кого-то из молодцов заболят ребра. Конечно, у слабого.

Капитан Билл усмехался в душе, наблюдая за Сорокиным. Услышав, что Эрге нужно сейчас же возвращаться на берег, бросил команду матросам и, ловко приложив руку к козырьку, весело крикнул инженеру:

— Есть шлюпка!

* * *

Три дня неутомимого труда — и среди молчаливо застывшего пожарища выросла небольшая, 7 на 7 метров, низенькая, без окон, с ровной крышей хижина-склад.

Она мало чем оживляла мертвый ландшафт и напоминала скорее такую же груду мертвых деревьев.

Горский знал, что вскоре наступит душное континентальное лето, и беспокойно проверял запасы продовольствия.

Запасы были мизерными. Профессор хорошо понимал, что их не хватит на всех даже на два месяца.

Дичи вокруг не было. Только на Хушмо, уже утратившей весеннюю полноводность, удавалось иногда разжиться свежей рыбой. За двумя небольшими сетями следили день и ночь. Но этого было мало. Тогда перегородили речку плетневым забором и в окнах поставили плетеные корзины.

Подготовив базу, решили стать лагерем в центре падения аэролита, на плоскогорье Великого болота, и немедленно начать детальную разведку.

Без устали, с теодолитом в руках, Горский выхаживал десятки километров и что-то старательно записывал в блокноте, рассматривая с верхушек гор пустынную местность. За ним, едва поспевая, с тяжелым аппаратом на спине шагал Аскольд, мокрый от пота.

Работали в невероятно тяжелых условиях. Мириады комаров, порождения трясины, темными звонкими облаками налетали на людей. Пытаясь защитить себя, натягивали на тело по три фланелевых рубашки, лица закрывали накомарниками, а руки прятали в кожаные рукавицы.

Летели дни, каждое утро все более жаркое, ясное солнце вставало над Страной мертвого леса. Тысячи ярких, чудесных цветков распустили свои разноцветные венчики, украшая черное пепелище.

Болезненным контрастом на фоне обгоревших пней пестрели нежные орхидеи, бархатные и пятнистые, как шкура леопарда, лилии, саранки.

Торфяное болото, где упал аэролит, лежало сжатое со всех сторон амфитеатром голых гор. Кое-где в ущельях торчали обожженные космическим огнем, изуродованные стволы деревьев.

Местность была изъедена кратерами, как будто ее долго обстреливала тяжелая артиллерия. Воронки — с резкими краями, переходившие ближе ко дну в узкий конус — разнились по диаметру и глубине.

В центре болота чернел глубокий и наиболее крупный кратер метров в 500 диаметром. Вокруг венчиком чернели воронки поменьше.

В первые дни Горский явно откладывал осмотр центральной части, однако никто не мог в чем-то заподозрить ученого: все знали, что нужно запасаться припасами на лето. Только после этого можно было приступить к исследованиям. Замечал поведение профессора один только Марин, но держал свои мысли при себе. Замечал, правда, и Павел Самборский.

* * *

Сквозь сон Марич смутно почувствовал, как кто-то остановился у лежанки и осторожно тронул его за плечо. С трудом протер глаза и увидел на фоне серого квадрата открытой двери высокий знакомый силуэт. Узнал фигуру ученого, удивленно спросил:

— Вы, Валентин Андреевич?

— Я.

Профессор ответил шепотом, и Марич сразу догадался, что и ему следует говорить тихо.

— Что такое?

— Простите, что беспокою. Выйдем-ка на минутку из помещения.

Марич быстро поднялся с постели (спал в одежде), поспешно начал обуваться.

Снаружи серое утро соперничало с ночью. Великое болото лежало, укрытое тяжелыми волнами тумана, которые окутывали верхушки окрестных гор и сожженную, поваленную тайгу.

Горский неслышно прикрыл дверь и снова так же тихо и осторожно обратился к Маричу:

— Я решил, что центральные кратеры мы осмотрим сами, только вдвоем. Поэтому и не беспокоил остальных. До восхода солнца, думаю, дойдем?