Кукурузные человечки - Вадим Чирков

— А что молодой до старух? — возразил Кубик. — Не все ли равно, о чем они ворчат?

— Не скажи, Алексаныч. Это, может, у вас в городе так, а у нас в деревне стариков уважают. Слушают. Правда, Нин? Ты ведь бабушку свою слушаешь?

Нинка, не вынимая пальца изо рта, кивнула.

— Ну, отдохнула, стареючи, вроде, значит, в отпуску побывала. Первый раз в жизни. Теперь дальше ехать можно. Жги, Алексаныч, мне в бабушки пора, — повторила формулу покорности Евдокимовна. — Нинка моя меня, вижу, еще не признаёт. Да и дела по дому не сделаны…

Состарившись до прежнего своего возраста, Нинкина бабушка хотела уже встать и уйти, но вдруг ойкнула, села и… попросила вернуть ей годика три-четыре.

— Колено у меня очень уж разболелось в последнее время. Кабы не оно, — объяснила, стыдясь почему-то своей просьбы, Евдокимовна, — то хоть до ста лет жить можно.

Кубик на этот раз взял молстар в свои руки — дело требовало осторожности. Спросил у Славика, где нажимать, опробовал кнопки, направив аппаратик в землю, и проделал над соседкой нужную операцию.

Евдокимовна сначала проверила колено рукой, потом встала, прошлась перед крыльцом.

— Как новое, — обрадовалась она. — Теперь можно идти работать. А эти малые годы, что ты мне вернул, Алексаныч, кто их на старухе сосчитает. Главное, чтобы Анюта ничего не заметила, да еще Андреевна.

— Ты, баб, как раньше, — сказала Нинка, — только улыбистей стала.

— Вот так словечко! — Кубик хлопнул в ладоши. — Ну, Нинон, ну, умница!

На этом приключение закончилось, и Кубик собрался уже к себе, но Нинка его остановила:

— Дай-ка картину сюда. — И решительно забрала у художника холст.

— Ты что, Нинон? — растерялся Кубик. — Я ведь над ней еще поработать должен.

— Поработать! Замажешь мне бабушку так, что потом никто ее не узнает. Не дам. Знаю я тебя!

— Евдокимовна! — взмолился художник. — Да что это такое?! Пусть она отдаст холстину!

Но Евдокимовна, поднимаясь на крыльцо, только махнула рукой.

— Отдай, Ниночка, — просил Кубик, впервые называя Нинку так, — это ведь полработы.

Нинка глянула на портрет.

— Видела я все твои замазюки. Будто сам черт на картинах плясал. Сперва что-то еще понятно, а после ничего. Не дам. Это не твое, это бабушкино. — И спрятала холст за спину.

Художник оглянулся на Славика, будто прося помощи у него.

— Вишь, какую критику твоя подружка на меня наводит. Заступись.

Славик отвел глаза. Ему тоже нравился портрет.

Кубик снова обратился к Нинке:

— А, Нинон? Отдай хоть на полдня, я за это и тебя нарисую.

— Меня нечего рисовать. Я еще маленькая. Вот когда семнадцать стукнет, тогда приезжай и рисуй. Может, к тому времени чему-нибудь и научишься.

— Ну, Нинон, так-то нельзя — так вот, как ты говоришь, — обиделся Кубик.

— А ничего с тобой не будет, — жестко ответила Нинка и пошла с портретом к себе.

Славик ни разу не видел художника таким. Он растерялся и моргал, и губы у него кривились, как у третьеклашки, которого послали домой за родителями, и борода казалась приклеенной.

И Cлавик впервые, кажется, подумал, что взрослые не так уж прочно защищены от обиды. И еще подумал, что Нинка не такая уж безвредная.

Евдокимовна снова вышла на крыльцо.

— Ба, — сказала Нинка и выставила перед собой холст, — это тебе подарок на день рождения. От всех от нас.

— Ох! — всплеснула руками бабушка. — Мне ж нынче семьде… Ой! А сколько ж мне после сегодняшнего исполнилось-то? Кажись, годика на три-на четыре меньше? А? Вот так день рождения — меньше стало!

— Ну и на здоровье! — за всех ответил Кубик. Он, как видно, справился с уже обидой.

— Вот не думал, что в деревне переживу такие страсти, — сказал Кубик, когда старая Евдокимовна с внучкой скрылись в доме. — Ты что обо всем этом думаешь, Славик?

Они сели на Кубиково крыльцо.

— Я? — по привычке, чтобы было время обдумать ответ, переспросил Славик. Ожоги крапивы только теперь дошли до него и он начал чесаться. — А что об этом еще думать? Тут, по-моему, все ясно. Сначала помолодела, потом захотела и состарилась. Я бы назад, в старость, ни за что не вернулся.

— В старость это вперед, — машинально поправил его художник. — Ты мне вот что скажи: откуда у тебя этот чудесный аппарат?

— Молстар…

— Так он называется? Можешь мне о нем рассказать? В смысле, имеешь право?

И Славик — куда теперь денешься? — рассказал, не забывая чесаться, о пришельцах.

Кубик по ходу рассказа то и дело кивал. Потом высказался:

— Жуткое мальчишечье, беспросветное и беспардонное вранье! Жуткое и прекрасное! Вот что бы я сказал, если бы… если бы не было в твоих руках молстара! Вещественное доказательство! Тут даже наши суровые ученые, так не любящие пришельцев и веру в них, ничего бы не поделали. Впрочем… Может, наши уже выпускают такие штуки? Или японцы? Ну-ка дай, я взгляну.

Кубик долго и осторожно рассматривал аппаратик, вертел, гладил, колупал…

— Ну-ну, — сказал он, не без сожаления возвращая Славику молстар. — Отдай его хозяевам и больше не бери. Значит, говоришь, бабушка твоя отказалась от молодости?

— Вы ведь тоже.

— Я? Я — другое дело. Я молод. Да-а… — художник покачал головой. — Очень серьезная новость, такую сразу не обмозгуешь… А ты мне этих ребят покажешь?

— Я спрошу у них.

— Ну, договорились.

Славик отчитывается перед пришельцами

В дни, когда Славику предстояла драка и когда ему доверили молстар, пришельцы, конечно, не трогались с места, то есть с огорода Полины Андреевны. Они, пока суд да дело, занимались изучением овощей. Им очень понравились морковь, картошка и перцы.

Изучали космонавты и луг с его живностью — ящерками, кузнечиками, жуками, стрекозами, пчелами, осами, мухами, мушками и муравьями.

Дошли они и до речки. Сколько в ней было интересного! И лягушки, что при их появлении прыгали в воду, и водомерки-конькобежцы, и быстрые рыбы, и жуки-плавунцы, и синекрылки над водой, и уж на берегу — этот зашипел на них, увидев, что незнакомцев целая группа, скользнул в воду и поплыл. Гости Земли ужаснулись и застыли при виде одноголовой змеи, как тогда, когда на них летела рогатая и бородатая коза и как тогда, когда увидели в зоопарке (за стеклом) питона.

В походы на луг и на речку отправлялись не все космонавты. Двое всегда оставались возле корабля. Один был в самом корабле, другой забирался на самую высокую кукурузину и следил оттуда за Славиком, когда тот был в своем или в Нинкином дворе, и докладывал дежурному о его передвижениях и встречах. А тот, держа связь с остальными, извещал их обо всем, что происходило вокруг корабля. Эти малыши охраняли и его! В любую минуту они могли прийти к нему на помощь. Кроме тех, правда, минут, когда он направил луч молстара на старую Евдокимовну…

Когда приключение с Евдокимовной и молстаром закончилось, Славик пришел к маленьким друзьям, не забыв прихватить с собой молстар. Он честно поведал обо всем, что получилось с его добрым намерением сделать подарок Евдокимовне ко дню рождения. Покаянный визит пришелся на вечернее время, когда космолетчики вернулись с егоровского луга.

Славик рассказывал, чувствуя себя виноватым. Запинаясь, сумрачным голосом он поведал маленьким человечкам о том, как отказались от молодости его бабушка и художник Кубик, как они с Нинкой решили подарить Евдокимовне на день рождения пять лет жизни…

Семеро космонавтов сидели на своих кукурузинах и внимательно слушали. Питя, как всегда, когда был возбужден, влез почти на самую верхушку стебля и раскачивался. Трижды он не выдерживал и перебивал рассказ. Когда Славик дошел до момента превращения в девчонку старой Евдокимовны, он завопил сверху:

— Вот это да!

Второй раз он подал голос, когда девушка Лиза смотрелась в зеркало:

— Им бы только зеркало! Уж как они любуются собой, как они себя любят!

В третий раз он откликнулся на слова Евдокимовны "Мне в бабушки пора":

— Мой бабушка тоже добрая. Может быть, самая добрая во всей вселенной. — Помолчал и добавил: — Родители говорят, что она-то меня и испортила.

При этих словах все посмотрели наверх, где раскачивался вместе с метелкой Питин силуэт. А высоко над ним было темно-синее небо и сияли звезды. Где-то там, среди звезд, была планета Кукурбита, а на ней жила Питина бабушка. Она, возможно, тоже смотрела сейчас на звезды и думала о внуке.

Славик кончил свой рассказ и ждал, что скажет Грипа. Ведь он, Славик, самовольничал с молстаром.

Командир оценил все происшедшее так:

— Всем вам известно, что я был против того, чтобы выпускать молстар из наших рук, и знаете почему. Что если Нинка раззвонит на весь свет об этом случае?

— Кто ей, бабаболке, поверит? — немедленно отозвался сверху Питя.

Славик про себя подумал, что более удачного и, главное, точного ответа быть не может.