Фантастические повести и рассказы - Сергей Казменко

Я вернулся назад в столовую и прошел через другую дверь — в холл. Свет падал в холл сверху, через матовые стекла, образующие его крышу. Справа был главный вход в дом, напротив него — лестница на галерею, опоясывающую холл на уровне второго этажа. Дверь в библиотеку была справа от лестницы — теперь я это вспомнил. Одно из кресел, которые стояли обычно вдоль стен, было выдвинуто на середину, и на нем что-то лежало. Я приблизился и увидел, что это контейнер для мнемоблока. Судя по весу, он был пуст. Я сунул его в карман и прошел в библиотеку.

Здесь все было в полном порядке — как при Арне. Шесть мнемоблоков у дальней стены, содержимое которых почти не уступало библиотеке мэрии. Два копирователя, несколько скринов и полка со сменными кассетами к ним. Большой стереоэкран справа от двери. А между окон — стеллаж с самыми настоящими бумажными книгами в красивых переплетах. Я подошел к ним, потрогал корешки. Жаль — мне некуда взять их. Я знал, что некоторые из этих книг в Метрополии были бы оценены дороже, чем весь дом Арна. Пять из них, мне помнится, привезены на Сэлх еще при его заселении. Можно было бы захватить их с собой, чтобы хоть они не пропали в общем пожаре Сэлха, но у меня не поднялась на это рука. Даже несмотря на то, что я был уверен, что никому из семьи Арна они уже не потребуются. Странно, насколько порядочны бываем мы порой в мелочах, даже когда уверены, что нас никто не видит. И на какие поступки способны в то же время в делах не столь мелких…

Все это необходимо уничтожить. Надежно, навсегда. Ради этого я и прилетел сюда. На Сэлхе не должно сохраниться памяти о том, что произошло. У меня был впереди, наверное, целый год для того, чтобы уничтожить немногочисленные теперь мнемоблоки на фермах Континента, но откладывать это не стоило. Ведь рано или поздно, но почти обязательно последует расследование, и я не мог рисковать после всего, что случилось. Тем более теперь, когда те немногие люди, ради которых я готов был поступиться даже собственной безопасностью, наверняка погибли.

Я подошел к копирователю, вставил в него найденный в холле контейнер мнемоблока — пустой контейнер — и смог снять с него крышку. Внутри была записка — сложенный в несколько раз листок тонкой бумаги.

Я развернул его.

Я прочитал.

Затем, не веря себе, прочитал еще раз. И еще раз…

Опустил руки. Выронил листок на пол. Хотел поднять его, даже нагнулся и протянул к нему руку, но затем выпрямился и отошел к окну.

Вот так. Люди, люди. Чего же еще мы можем ждать после этого от человека. Чего еще могу я ждать, как еще я могу думать о человеке после вот этого. Люди, люди. Марионетки — не более. И ты, Арн, ты, такой умный, такой образованный, такой человечный — ты тоже не более, чем марионетка. Тобой тоже не труднее управлять, чем остальными, ты тоже послушен воле того, кто найдет нити, которым ты подчиняешься.

Марионетки!

Так чего же еще тебе нужно? — спросил я себя.

И расхохотался.

Но это был горький смех.

Смех сквозь слезы.

Я, Ренгон Ал-Ируст, родился на Рикпосте почти шестьдесят четыре стандартных года назад. Я прожил на свете треть — не более — срока, отпущенного для жизни нам, представителям стандартной расы. Возможно, я несу в себе гены многих других человеческих рас — своей родословной я не знаю, знаю только, что Рикпост, как и большинство авангардных миров, заселен был таким смешением рас человеческих, что я не встречал с тех пор ни одного человеческого типа, не виденного мною еще в раннем детстве. Много позже, изучая галактическую демографию в Академии Связи, я поражался тому, что помню их всех. Даже мент-рашей, этих несчастных умников, не доживающих, как правило, и до двадцати пяти — я помнил и их, на нашей улице или в нашем квартале жили трое или четверо мент-рашей. Возможно, я несу в себе и их гены.

Мне было чуть больше шести, когда лихорадка Крепта обрушилась на Рикпост. Обычно люди забывают то, что было в раннем детстве, воспоминания последующих лет стирают из памяти мироощущение и восприятие тех лет. Но я помню — потому что у меня больше не было детства, потому что я держался за эти воспоминания еще долгие и долгие годы потом. Я все помню. И то, что было до эпидемии, и то, что было во время нее. И то, что было после.

Я не знаю, как мне удалось выжить. Иммунитета у меня не было. Естественный иммунитет все-таки бывает, я это знаю, но он слишком редок, и Метрополия заботится о том, чтобы он стал еще реже. Уже много позже, уже приобщаясь к сверхсекретной информации во время учебы в Академии, я понял что с нами делали спасатели, которые все-таки достигли планеты через сотни суток после начала эпидемии. Нас проверяли на наличие естественного иммунитета. И те, у кого он был, умерли во время проверки. Как умер бы и я сейчас, потому что во мне сидят клетки крептомы.

Но о том, что эпидемия эта не была случайностью, я узнал много раньше. Индустрия Рикпоста нарушала экономический баланс целого сектора. Шесть миллионов человек было принесено в жертву — это был самый дешевый способ восстановления баланса. По сути дела, единственный способ, согласующийся с законом Тэй-Хара. Если бы Рикпост продолжал развиваться теми же темпами, последствия для сектора были бы ужасающими, и количество жертв в результате — и прямых, и косвенных — намного превысило бы количество погибших на планете в ходе эпидемии. Метрополия давно тысячелетия назад — столкнулась с первыми проявлениями закона Тэй-Хара, с тем, что управление как таковое огромным сообществом человеческих миров невозможно, ибо сами управляющие действия, начиная с некоторого уровня сложности управляемой системы, становятся причиной отклонений в развитии, и в итоге делают систему неуправляемой.

Тысячи лет выковывались практикуемые методы управления, методы поддержания единства человеческого сообщества. Тысячи стандартных лет единственной целью тех, кто его осуществлял, оставалось сохранение стабильности. Надо признать — несмотря ни на какие отклонения, Метрополия своего добивалась, она показала себя устойчивой системой даже при значительных внешних воздействиях. Если бы не практикуемые методы управления, человечество давным-давно распалось бы на множество мало связанных друг с другом миров, которые могли бы развиваться до известного предела, а затем, с неизбежностью, либо застывали бы в своем развитии, либо вступали в конфликт с соседними мирами. Ни один из этих миров не смог бы никогда достичь и малой доли того могущества, которым обладала уже тысячи лет Метрополия.

Но, когда дело доходит до оценки того, что ты лично, как человек, как крохотная часть единой системы получаешь от ее могущества, картина изменяется. Потому что в ходе своего развития система человечества переросла отдельных людей и стала в конце концов развиваться лишь сама для себя, интересы каждого отдельного человека были давно и прочно позабыты, во главу всего были поставлены интересы системы как таковой, и само существование, сами мысли, устремления и мечты отдельных ее человеческих элементов формировались таким образом, чтобы удовлетворять запросы системы — не человека. Я, даже я, офицер Связи, не знаю, кто и что управляет человечеством, управляет Метрополией, чья воля направляет движение человеческой системы и какую цель она преследует.

Но я знаю — уверен, что знаю — что это не человеческая воля и преследует она цель, чуждую человеку.

Возможно, не я один убежден в этом. Но нас, тех, кто это понимает, так мало, что нет надежды когда-то встретить себе подобного. И приходится жить и действовать в одиночку.

Нас, спасенных, перебросили совсем недалеко — на Гирреву. Лагерь Алто. Я провел там четырнадцать долгих лет. Почти четырнадцать. Если меня спросят, какое место в Галактике ненавистно мне более всего, я скажу лагерь Алто, Гиррева. Я ни минуты не буду сомневаться в своем ответе, ни секунды.

Мы жили в боксах — по четыре человека на маленькую комнату, по двадцать комнат на бокс. Сотни и сотни стандартных боксов с системой жизнеобеспечения ровными рядами выстроенные вдоль пологого склона горы Аган. Рикпост — я теперь знаю — был уродлив, грязен, мерзок. Жизнь на Рикпосте была опасна из-за того, что планета, помимо своего отвратительного климата, помимо местной еще не полностью выявленной и не полностью уничтоженной, вредной для человека жизни, хранила в своих недрах столько отравы, что средняя продолжительность снижена была вдвое. В основном, правда, из-за детской смертности, так что, пережив опасный возраст, я не слишком рисковал.

Гиррева была стерильна — именно поэтому издревле ее использовали для временного расселения тех, чьи миры оказались непригодными для жизни. Она была стерильна и бесплодна, недра ее были бедны полезными ископаемыми, климат ее был ровным и бесцветным, ее пейзажи — серыми и унылыми. Ее невыгодно было даже трансформировать, она была совершенно бесполезна для человека, настолько чужда человеку, что не таила на себе даже опасностей для него.