Чужой праздник (СИ) - Ломтева Анна

Она начала было открывать рот, чтобы что-то сказать, но тут застучали в дверь и чей-то прокуренный голос спросил из коридора:

— Илья, ты на месте?

— Да, Василь-Петрович, заходи, — громко ответил Илья, поднялся и унёс чашки — ополовиненную Елены и свою нетронутую — к кофе-машине.

Елена подняла взгляд и увидела свою главную проблему на ближайшие полгода.

Глава 17.

В шесть часов ясного майского вечера было ещё почти жарко. Елена потела в своей белой блузке с застегнутыми доверху пуговицами и «приличных» брючках со стрелками. Пару часов назад в курилке она почти с ненавистью сверлила взглядом уборщиц Машу и Варю, которые сидели на нижней ступеньке лестницы, тыкая пальцами в журнал «Бурда моден» и советуясь по поводу какой-то выкройки. На них были футболки, шорты из обрезанных джинсов и косынки, завязанные по-пиратски на коротко стриженых головах. И сланцы на ногах, конечно.

Елена вздохнула, поёрзала в туфлях влажными пальцами, чувствуя, как липнет и трёт шероховатый материал пропотевших «следков». К концу смены она всегда не столько уставала, сколько преисполнялась отвращением к себе. Потная кожа, косметика, забившаяся в микроскладочки и поры на лице, грязные от бумажек и ключей пальцы, или в качестве альтернативы — чистые, но ужасно сохнущие от постоянного мытья. И вот эти затекшие, влажные ноги в узких туфлях вдобавок. «Я человек-сосиска», — думала она с отвращением. — «Распухшая, тепленькая и вонючая».

Сменщица запаздывала. Сегодня на ночную должна была прийти какая-то новая тётка, спешно найденная Ильёй через знакомых — его собственная двоюродная сестра, которая обычно дежурила по ночам, валялась с сорванной спиной.

Елена посмотрела на часы — восемнадцать пятнадцать, — мысленно выругалась и потянула к себе телефон. Начала даже набирать номер, но тут с улицы послышались оживленные, громкие голоса, открылась резко дверь, и в холл ввалился Василий Петрович Бахарев, специалист по всему и липкая гнида в одном лице. Он сипловато хохотал и повторял «Эх-ай-яй, мать, эх-ай-яй!». За ним шла высокая, худая и изумительно носатая женщина в мужском пиджаке поверх серой блузки «с люрексом», длинной темной юбке и кроссовках на босу ногу. Она тоже хихикала.

Бахарев сразу подскочил к стойке и влип в Елену взглядом:

— Ну, привет, Ленуся! Ждёшь-не дождёшься тут, да? Вот смотри, Наденька пришла. — его жесткие рыжеватые усишки встали дыбом над довольной улыбкой, бровки поднялись кустиками, маленькие мутно-серые глазки заблестели.

— Здравствуйте, — Елена улыбнулась вежливой «протокольной» улыбкой, чуть отодвигаясь с креслом от стойки.

— Так, эээ… Надежда? — она посмотрела на женщину в пиджаке. — Давайте, я вам покажу, где что?

— А не надо, — Надежда обошла стойку, быстро окинула взглядом журнал регистрации, телефон, ключи на стене, — Была я тут уже. Ты, значит, Лена.

— Елена, — сказала Елена, — Приятно познакомиться. — Она встала с кресла и взялась за сумочку.

— Ну, свободна, Елена, — Надежда тут же плюхнулась на освободившееся место, — Вася вон видишь, специально со мной приехал, чтобы тебя со смены перехватить, — и она нехорошо, понимающе и сально ухмыльнулась. Елену едва не передернуло, но она сумела, выходя из-за стойки, спокойно сказать:

— Зачем же вам, Василий Петрович, так утруждаться.

— Ничё-ничё, — Бахарев, точно колобок, подкатился к ней, и у неё моментально возникло неприятное чувство, что он как будто окружил, обежал, отстранил её в отдельную какую-то емкость, завернул, как паук муху. Она много раз от него ускользала разными способами, но сейчас ей деваться было некуда: Ильи в офисе нет, кастелянша, Оксана, тоже уехала, а тут ещё эта вот… Надежда. Сидит и наслаждается спектаклем.

— Я, Ленуся, домой тебя подвезу, если ты не против, — сладко излагал Бахарев, едва заметно подталкивая Елену к выходу, — Я знаю, ты далековато живешь, а? А мы сейчас на машинке раз-раз, и докатим.

Елена почувствовала, как по спине между лопаток начинает натурально течь. Она сделала шаг-другой к выходу, потом остановилась и сказала:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Вы меня простите, Василий Петрович, но мне бы в дамскую комнату. Перед выходом. Совсем я забыла сходить, — и она решительно развернулась в коридор, к туалетам для персонала. За её спиной Надежда, не скрываясь, сказала:

— Да погоди, куда она из сортира-то денется! Задний выход Илюха ещё на прошлой неделе закрыл.

Конечно, Елена добежала до задней двери и подёргала её. Конечно, дверь была заперта на ключ. Елена бросилась в туалет, торопливо защелкнула ключ-вертушку на двери, плюхнулась на унитаз и согнулась лицом в колени, чувствуя наконец весь груз дневной усталости. А к нему — отвращение, отчаяние и досаду. Это ж надо так проебаться. Но кто мог знать, что эта срань господня приползёт под конец смены! Он же ленивый, как свинья, кто мог подумать, что он жопу от дивана оторвёт только чтобы её, Елену, поймать на выходе. «Знал, что никого не будет», — подумала она с ненавистью и отчаянием.

В общем, можно было, конечно, убежать. Выскочить мимо него в дверь, выбежать из арки на улицу, а там он её преследовать уже не будет. Но до сего дня их отношения всё ещё напоминали что-то в меру ритуально-приличное: он увивался и приставал, она избегала и отбалтывалась. На людях (то есть, при Алёне или Илье) он вёл себя осторожно, в их отсутствие — наглел и распускал руки, но пока она сидела на рабочем месте, далеко не заходил. А теперь… Сбежать вот так, да ещё на глазах другой женщины, будет прямым оскорблением и объявлением войны. А Елена только-только освоилась с работой и начала даже видеть в ней некоторые перспективы.

Конечно, её первые мысли (тогда, в машине) насчёт Ильи были совершенно бестолковыми. Илья был делец, прямой, жесткий и ограниченный тип, но у него были свои принципы. Один из них относился к семье и браку: Илья был однолюб и жене не изменял. Жена его, зубастая русалка Алёна, была им не только любима, но и весьма уважаема, потому что с самого начала ворочала делами и разгребала говны с ним рядом, в четыре руки. У них была одна очень забалованная дочь, две очень больших собаки и полная гармония в чудовищно безвкусном и странно уютном (Алёниными стараниями) доме в ближнем престижном пригороде.

Если её это разочаровало, то не слишком сильно. Илья был хорошим шефом. Он никогда не орал, не устраивал разборок, не гонял персонал попусту, ради демонстрации власти. За ошибки и опоздания он просто и чувствительно штрафовал — со второго раза. Если ошибка была не от лени или небрежности, а от незнания, то штраф был символический, а разбор полётов дотошный и занудный. За март Елена получила ровно половину своего оклада. При этом Илья выложил перед ней список её прегрешений с указанием вычета за каждое. Обидно ей было до соплей, и она почти готова была действительно заплакать, но удержалась на самолюбии. А Илья, дождавшись, чтобы она ознакомилась и прониклась, положил поверх списка ещё часть суммы. Сказал:

— Это вот для облегчения страданий. Считай как бы премией. Алёнка сказала, что ты стараешься. Клиентам ты нравишься, опять же. Так что давай, делай выводы и больше не лажай.

Елена поблагодарила, сгребла деньги вместе со злополучным списком («Опоздание 15 мин. Вычет 200р. Ошибочно сказала расписание бара клиенту. Вычет 100 р…») и выкатилась в коридор, уже всё-таки хлюпая носом. У неё были планы на эту зарплату. Ох, планы… Она подумала, что, видимо, кто-то там наверху не дремлет, указывая ей на то, что скоро сессия, и вместо тусни по барам надо бы поучиться.

За апрель она получила всё — и чаевые. Это для неё было почти потрясением. Она совершенно не ждала, что в этом крохотном отельчике и с её обязанностями может вообще возникнуть ситуация, в которой ей дадут денег. Но вот звонит клиент, у которого раскалывается голова, и она несёт ему пенталгин и воду, напряжённо прикидывая, чем отбиваться на случай, если это только предлог заманить её в номер. В другой раз на ресепшен спускается заплаканная и измазанная собственной косметикой девица, заехавшая с крепкошеим немолодым мужичком, и Елена вызванивает по знакомым девчонкам «ту самую таблетку». Или задерживается у её стойки видавший виды командировочный мужчина, которого непонятным ветром занесло сюда вместо одной из больших городских гостиниц, долго треплется с ней обо всякой ерунде (например, советует посмотреть кино «Четыре комнаты»), а потом оставляет на стойке крупную купюру и уходит в номер, повеселевший и довольный жизнью.