Былина о Микуле Буяновиче - Георгий Гребенщиков

— Нет, уж лучше вы меня убейте, а не такое дело… — задохнувшись, заскрипела Августа Петровна. — Господи Иисусе!.. Господи прости… Да што же это? Вот попутал меня с вами дьявол.

— Нет, это не годится! — оттолкнувши от просвирни Ваську, прокричал Матвей. — Послушай-ка Петровна! Ведь у тебя Вавилин сын бывает?..

— Ну, бывает… Господи прости!.. Да што же это?.. Ну, бывает…

— Да ты не егози! — скрипнув зубами прорычал Матвей, — Все равно мы тебя в это дело запутаем! — и он грозно наклонился к ней, — Ты шутила шесть наших годов в закладе. Неужто они твоей одной не стоят? Ну, говори, бывает у тебя Корнил Вавилыч, а? Ну, говори: зачем он у тебя бывает?..

— Ну, лечится… От сглаза… Человек он тихий, никого не изобидел. Вот такой же вроде Яшеньки, только что действительно несчастный.

— А я знаю, ты ему ворожишь. Насчет бабы, — торопливо вставила Анисья, — От блуда ее со свекром отвораживаешь…

Просвирня даже задрожала, сморщилась от страха, подбородок ее трясся от обиды.

— Ну, што же это, Господи?.. Ну, пускай так… Господи!..

Ладно, будет тебе Господа в наши дни впушивать! — пытал ее Матвей. — Вот ты у Корнила и потребуй тысячу целковых. Но сегодня же. Поняла? Скажи, что это на старость Яши. Или там на его келью, дескать, для Бога. Поняла?

Бледная, трясущаяся, жалкая просвирня плакала и лепетала:

— Не даром мое сердце чуяло. Не даром я идти-то сюда не хотела. Вот в какую ты ловушку завела меня… Да што же это я? Несчастная-то я какая. Грех-то…

— Ты не юли. И время не теряй! — нетерпеливо закричал Матвей, но тотчас же сдержал себя, понизил голос. — Послухай. Мы не желаем, ни убивать, ни воровать, никакого зла никому мы не желаем. Тысяча целковых, — и ни капли крови. А нет — мы убьем Вавилу либо подломим церковь. А нас пол дюжины и мы пойдем на каторгу. Так, что ли?

— Да вы мою-то душу пожалейте! Ведь мне шестой десяток, батюшки. Я за иголку чужую не запнулась… Да и Яшу-то, святого человека… Что вы это?.. Батюшки! Анисьюшка! Отпустите вы меня ради Господа!

И Августа Петровна повалилась перед всеми на колени, зарыдала, жалкая и слабая, беззаступная старушка.

Дрогнуло сердце Анисьи. Она встала, щелкнула пальцами, топнула ногою, и закричала:

— Встань! Не надо. Не хочу я ничего! И ни куда я не поеду! Тут останусь, все равно. Мы пошутили над тобой, а ты поверила… Должно быть лишку выпили…

— Мы это для святок позабавлялись! — сказал со смехом Митька, искренно обрадованный оборотом дела. — Скушно нам. Вот мы и разыграли тебя для потехи.

И он даже заиграл что-то веселое на гармонике.

Просвирня вытирала слезы и клохтала:

— Голова у меня что-то помутилась. Я ведь будто в кацавейке пришла. Гм… Вавила!.. Мимо его заимки люди близко-то боятся проезжать: собаками затравит… Вот он какой Вавила.

Да чтобы он мне тысячу целковых дал! Как же… Да медного гроша не даст Вавила!

С невинной, детской улыбкою вошел Яша, бережно держа Просвирку в горсточке правой руки; доедал ее, а левой подал ключ просвирне.

— Самовар-то подогреть, — спросил он у Анисьи.

Августа Петровна нерешительно протянула руку за ключом, а Васька Слесарь с озорной ужимкою, шутя, ударил Яшу по руке и ключ у нег выпал.

— Отдай, отдай! А то я закричу!.. И Яшке все скажу, — завопила Августа Петровна, но Васька, быстро осмотрев ключ, подал ей и протянул презрительно:

— Да, на, ты, не пужайся. Сказано же тебе — мы пошутили. Шуток ты не понимаешь…

Просвирня взяла ключ, завернула его в свой платочек и сразу постарела, почернела, сгорбилась.

— Ох, занемогла я што-ето! Простите, Христа ради. Может вы и пошутили… А я глупая-то и поверила. Ведь мне шестой десяток, батюшки!

И Августа Петровна медленно удалилась из комнаты.

Яша, взяв самовар и пропустив впереди себя просвирню, ушел на кухню, а Анисья подошла к Матвею, как бы застывшему возле стола и погладила его по кудрям.

— Голова ты моя буйная. Голова ты бесталанная. Ни откуда нет нам с тобой надежи…

— Н-да. Плохо наше дело с построение Божьего Храма! — беззаботно сказал Митька и, подпрыгнув, захихикал.

— Нет, ночью это дело у нас выгорит! — лукаво подмигнул Матвею Васька. — Ключ я в тютельку такой же подберу.

Словно спросонья, глухо сказал ему Матвей:

— Отстань! Не хочу я церковь обкрадывать. Яшу-дурака в самделе жалко в это путать. На Яшу у меня рука не поднимается. А не него же падет догадка.

— Да не Божье там, а говорят тебе — поп под престолом все свои деньжищи прячет. Понял?..

— Уйди-ка к черту! — топнул на Ваську Матвей и помолчал. — Вот старуха, сволочь, какая! Твердокаменная! Верит, значит в Бога!.. — и, снова погрузившись в думы, умолк, повесив голову.

Анисья встала, потянулась и сказала:

— Эх, и вино, дьявол, какое-то не пьяное! Никогда не могу допьяна напиться. Чтобы такое вздумать, чтобы поплакать досыта? И слез, как назло, кулаком не выбьешь. Митя! Поиграй какую-нибудь самую печальную.

Митька заиграл унылый вальс «На сопках Манчжурии».

И вдруг, не слушая его, Анисья выпрямилась и сказала весело:

— Стойте!.. Стойте. Вот что… Мотя!.. Давайте дурака валять: маскироваться? Да прикажу-ка я Ваньке Широкану тройку нам подать. Будь, что будет, а мы хоть прокатимся да пошутим, пока мой пристав не вернулся…

— Не блажи! — буркнул Матвей. — Подаст те Ванька тройку!

— Понятное дело, подаст!.. Только все вы будете бабами, а я мужиком. И слушаться во всем, что я буду приказывать…

Митька захлебнулся радостью:

— Вот баба! Вот, едят те мухи, столбовая дворянка!

— А ну вас всех к черту! — озлобленно сказал Васька. — Надо дело делать, а они: маскироваться…

— Не шкни, Василий! — зазвенела Анисья. — Митька, Мотька! — она задумалась и помолчала. — Вот как: у нас в прошлом году жандармский полковник умер. Одежда-то его вся у нас осталась. Ты, Матвей, иди сейчас же в спальню пристава и нарядись во всю эту одёжу…

— Исправником? — взвизгнул Митька.

— А урядником наряжусь! — догадался Васька.

— Нет, урядником будет Митька! — распоряжалась Анисья.

— Понятное дело: тебя мы бабой нарядим. — вразумительно сказал Митька, — Потому ты сморчковатенький.

Как бы сообразив что-то свое, Матвей движением руки прекратил все разговоры.

— Нет, — сказал он нараспев, — Василия и Стратилатовну никак не надо наряжать. Они так и пускай будут. Только Ваське надо кандалы ручные надеть. Есть кандалы ручные?

Анисья посмотрела на Матвея, опустила руки, выронила волю.

— А я? — спросила она тихо. — Как я обряжуся?

— Есть, спрашиваю, кандалы? Ты, тоже арестанткой будешь! — приказал Матвей и разъяснил. — Как есть. Как заседательша. Будто я тебя забрал так прямо. — и, уходя вслед за Анисьей в спальню, он заторопился. — Давай скорее мундиры. Яшку не впускайте, пока я не обряжусь, — бросил он оставшимся и повторил, — Яшку не впускайте!

— Вот здорово! Опять мне кандалы? — засмеялся Васька. — Вот это забава. Стратилатовна! Ты слышишь? — крикнул он в сторону кухни.

Митька подскочил от удовольствия и затрещал:

— Ну, уж раз я буду урядник, уж я тебя прямо в острог. Хи-хи-хи!

Стратилатовна с мокрыми рукам вбежала в горницу.

— Чего ты кричишь тут?

— Кандалы, слышь, мне сейчас наденут. Хи!..

Что ты куролесишь? Нализался!

— Маскировщиками мы сейчас поедем! — объяснил ей Митька. — Понимаешь? Вот ей Богу — выдумают тоже. Ну, Анисья! Вот баба… Вот баба, язви ее в сердце!..

Стратилатовна большими глазами строго оглядела мужиков.

— Чего? Да вы сдурели што ли?.. Какими маскировщиками? Куда?

Показавшаяся в дверях Анисья поманила Митьку:

— Иди скорей, переодевайся… Да бороду нацепи. Там есть. Иди туда к Матвею…

Вприпрыжку, наигрывая на гармонике, Митька скользнул за нею в спальню, а Васька Слесарь перестал смеяться.

— Вот наделают, видать, делов, ей Богу…

Стратилатовна тревожно закричала на него:

— А ты без языка што ли? И што за игра такая сказочная? В кандалах штоль не наигрался — за восемь-то лет?..

— Понятное дело, наигрался. Я и не хочу играть. Мало што она вздумает!..

— А ты бы не связывался с ними! — глуше вымолвила баба. — Будя уж. Опять в какую-нибудь петлю залезешь. На слободе живем и, слава Богу. Пойдем-ка отсюда поскорее.

Васька заколебался.

— Уйти, не то што ли?.. Дыть он озлиться да пришьет. Вон ведь какой зверюга. Нет, погоди, я ему так скажу. Полюбовно.

Вдруг Васька замер на месте от изумления.

В полном наряде жандарма, в папахе, с саблей и револьвером, бравый и могучий, осанисто вышел из спальни Матвей.

Стратилатовна замолкла и смотрела на Матвея во все глаза с робостью и восхищением.

— Яшку позови мне! — приказал он ей.

Но Стратилатовна наморщила лицо и строго спросила у Матвея: