Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена - Владимир Владимирович Набоков

с самим Шекспиром.

Еще одно, возможно решающее обстоятельство, предопределившее отказ «Нью-Йоркера», состояло, по всей видимости, в том, что произведение едва-едва осевшего в Америке русского эмигранта выставляло непобедимого Супермена в комичном свете, причем в то самое время, когда после вступления США во Вторую мировую войну в декабре 1941 года герой в синем трико и красном плаще стал символом американской военной мощи и начал сражаться в условной Европе комиксов с диктаторскими режимами. Так, в мартовском выпуске «Супермена» 1942 года (№ 15) была помещена история о вторжении Супермена в страну Оксналию (на боевых аэропланах которой изображалась свастика), захватившую маленькую Нумарку. Озабоченный мировым господством диктатор Razkal (прозрачный намек на англ. rascal — негодяй, мошенник), с усиками и прядью Гитлера, бросает на Супермена целую армию, которую тот сокрушает голыми руками. Водворив в Европе мир и справедливость, он со словами «My mission done — it’s back to the United States for me!!» («Моя миссия исполнена — мне пора возвращаться в Соединенные Штаты!!») переносится обратно в Метрополис (сильно напоминающий Нью-Йорк), где принимает свой номинальный образ газетного репортера Кларка Кента.

Набоков хотя и положил в основу своего стихотворения следующий, майский выпуск комиксов (как мы покажем далее), по всей видимости, листал и предыдущий, на что указывают его строки о пакте между миром Фантазии и Фактов, который не позволяет Супермену объявиться в Берхтесгадене (в этом баварском местечке с 1933 года располагалась резиденция Гитлера): в вымышленном мире комиксов Супермен вершил суд над Рэзкалом, пока в реальном мире Гитлер вторгался во вполне определенные страны, в которых гибли настоящие люди. В неожиданном упоминании Берхтесгадена можно было усмотреть намек на критику американских властей, которым следовало столь же решительно, как рисованному герою, вмешаться в ход войны, сократив расхождение между вымыслом и явью.

В еще более глубоком слое содержания этого сложного произведения сам Супермен, сверхчеловек, соотнесен с Гитлером — упомянутая в девятой строчке «темно-синяя прядь на узком лбу» (в комиксах блестящие черные волосы Супермена действительно подкрашивались синим, как и волосы Рэзкала) не может не напомнить о Гитлере, уже высмеянном Чарли Чаплином в «Великом диктаторе» (1940). «Роковое ограничение» Супермена, обреченного на одиночество и лишенного возможности иметь потомство, наводит на мысль о тонко проведенной антидарвинистом Набоковым ассоциации между американским супергероем и бесплодным немецким Übermensch’ем, под стать которым ироничный творец не создал подходящей сверхженщины, способной произвести на свет сверхребенка. Так Человек Будущего у Набокова парадоксальным образом остается без будущего, а все человеческое в нем сосредоточено в его малолюбопытной ипостаси — в «отверженном тулове» застенчивого, обыкновенного, носящего очки репортера Кларка Кента, мечтающего стать «нормальным парнем».

Выпуски «Супермена» были любимым чтением восьмилетнего сына Набокова Дмитрия. Летом 1942 года Набоковы гостили в Вермонте на даче гарвардского историка Михаила Карповича, откуда Вера Набокова, оставив на время мужа и сына, в начале августа уехала в Кембридж (Массачусетс), чтобы подыскать для семьи новую квартиру. Набоков в дни разлуки сочинял английскую книгу о Гоголе и сообщал жене о своих отцовских радостях:

Он великолепно сегодня играл в мяч; расправил пять бабочек и написал сам этикетки; построил с Маришей новый дом; купил нового Супермана <sic>, которого я ему читал перед сном; очень много ест и засыпает мгновенно. Погода отвратительная: довольно ясно, такое судорожное солнце и беспрерывный ветер. Я тебя люблю. Ночниц нет — т. е. невозможно отворять окно — так дует. Вообще, довольно бездарное лето, но ему идет впрок. Читал ему «Нос» — он очень смеялся, но предпочитает Супермана <sic>22.

Занятное соседство американских комиксов с гоголевским «Носом» объясняет источник следующего места в набоковской книге о Гоголе (гл. 3), вышедшей в небольшом американском издательстве «New Directions» в 1944 году: «“Супермен”, несомненно, пошлость, но это пошлость в такой мягкой, незатейливой форме, что о ней не стоит и говорить; сказки былых времен, если уж на то пошло, содержали столько же тривиальных сантиментов и наивной вульгарности, сколько и эти байки о современных Убийцах Гигантов» (перевод мой).

В приведенном письме к жене был упомянут, по‐видимому, свежий, семнадцатый выпуск «Супермена» (июль-август), Набокова же вдохновил на стихи предыдущий выпуск (май-июнь), истории из которого, вполне возможно, он тоже читал сыну, объясняя ему идиоматические выражения и новые слова. Не зная этого обстоятельства, невозможно по‐настоящему оценить ту часть стихотворения, в которой набоковский Супермен представляет себе развитие своего сына, способного, как гигантские дети в «Пище богов» (1904) Уэллса, разрушить целый город23. Воображая взросление своего ребенка, год за годом набирающего баснословную силу, Кент останавливается на девятилетнем возрасте («в восемь лет он сокрушил бы самую длинную железнодорожную линию, / играя в “паровозики” настоящими вагонами, а в девять / освободил бы из тюрьмы всех моих старых врагов»), и как раз девятый год жизни собственного сына, родившегося 10 мая 1934 года в Берлине, Набоков наблюдал в июне 1942 года, когда сочинил стихи о Супермене. Эта деталь не только неожиданно связывает «сына Супермена» с Давидом, замученным ребенком философа Адама Круга в романе «Bend Sinister» (тоже насыщенном шекспировскими аллюзиями), но и открывает в набоковском «Человеке Будущего» еще один, автобиографический, план. В гротескном мире супергероев и суперзлодеев, спасителей человечества и губителей цивилизации, недостает одной важной вещи — обычной человеческой любви и заботы, без которых все циклопические подвиги и сама цивилизация лишены смысла. Таковы другие, жанровые ограничения этого циркового homo superior’a в синих рейтузах, видящего своим клишированным сознанием даже в собственном сыне только соперника и угрозу и не учитывающего главного — его детской любознательности и мальчишеской отваги. И таково угрюмое бесплодие всех этих «пустынь неискусства» (говоря словами Вана Вина, героя романа Набокова «Ада, или Отрада», 196924), предлагающих своей аудитории что угодно, кроме поэзии. Упомянув первый американский роман Набокова «Bend Sinister» (название представляет собой геральдический термин, но основное значение англ. sinister — зловещий), нельзя не отметить, что в одной из историй того же шестнадцатого выпуска «Супермена» герою противостоял омерзительный злодей Mister Sinister. Его серая накидка, серая лысая голова и жабье лицо могли повлиять на образ гнусного диктатора Падука по прозвищу Toad (жаба, отвратительный человек), облаченного в романе в серое полевое сукно («Участок волос на макушке его шишковатой, синеватой, бритой головы был тщательно расчесан и разделен надвое»). В гл. 17 «Bend Sinister» обнаруживается еще один отголосок набоковского знакомства с комиксами: «У него [у Круга] пульсирующей болью болела голова: тот вид мигрени, при которой кажется, что боль выходит за пределы одной части головы, как краски