Право на легенду - Юрий Васильев

Они откровенно ревновали девочку друг к другу. Надя умело пользовалась этим, извлекая посильную выгоду, и, если бы не была заложена в ней изначала очень здоровая натура, двое храбрых мужчин могли бы сделать из нее существо на редкость вредное…

Красивый он мужик, — Коля Малков. Лет ему неизвестно сколько, лицо темное, длинное, волосы светлые, глаза голубые. Надо ли говорить, что женщины смотрят на него с интересом, тем более что свое появление в поселке он умеет обставить с должным блеском и даже некоторой помпезностью. Упряжка у него — лучшая на побережье; отборные псы, добродушные и работящие, они словно бы подыгрывают своему хозяину, но, едва вступив за черту цивилизации, становятся свирепыми волкодавами, у которых разве что дым из ноздрей не идет. Сам Малков с ног до головы в мехах: песцовый треух небрежно сдвинут набекрень, торбаса из отборного камуса, куртка подбита волком, а у пояса небольшой, изящный, так, на всякий случай, нож в костяной оправе. За спиной у него — немыслимой работы штучный бельгийский браунинг, из которого он, честно говоря, стрелял два или три раза в жизни — для развлечения, а безотказный русский карабин с потертым прикладом лежит на нартах — чтобы не портил вид.

Каждый раз, приезжая в поселок, Малков, вдоволь покрасовавшись перед местным дамским обществом, шел к Варгам. Отцу нес мороженую нельму, дочери — поролонового зайца. Это, скажем, где-то во втором классе. Потом — велосипед. Набор японских шариковых ручек. Клипсы уэленской работы. К восьмому классу — перстень с изумрудом. Ладно, с этим Варг пока мог мириться. Но вот Наде исполнилось восемнадцать лет, и Малков, вернувшись из отпуска, привез своей крестнице норковую шубу.

Тут Варг не выдержал. Он сказал Малкову, что если он миллионер, так это его дело, но пусть не забывает, старый огарок, что этим самым он приучает девочку к неоправданной роскоши, что, как известно, очень плохо.

Они с Малковым целый день проговорили на эту тему и на другой день собирались тоже говорить, но в это время прибежал соседский парень и сказал, что Надя только что вернулась с Зеленой косы, и не как-нибудь, а напрямик, через Кеглючин-камень! Это было, конечно, сумасбродством высшей меры, и Варг с Малковым тут же заспешили на берег, чтобы устроить ей взбучку, хотя в душе капитан ликовал.

Девочка водила его катер, словно родилась в нем: не многие опытные зверобои решались ходить к Кеглючин-камню. А тем более охотиться там.

У пирса уже собралась толпа. Надя стояла на корме, глаза у нее блестели, лоб был вымазан в масле, а меж банок тускло светились золотом три тюленьи тушки.

Варг загляделся на дочь и не сразу понял, почему это вытянулось лицо у Малкова… Да и вправду, когда еще увидишь такое: норковая шубка, только вчера подаренная, была аккуратно подвернута, чтобы полы не болтались по ветру, перепоясана брезентовым ремнем, заляпана кровью и негролом и выглядела весьма удобной курткой для охоты. Теплой, по крайней мере.

Вот такие воспоминания приходят под стук колес, когда идет за окнами первый снег — мягкий и добрый, как из новогодней сказки. У них таких снегов не бывает…

6

Молодожены, вдоволь нацеловавшись, принимались обсуждать планы на ближайшее будущее.

— Прежде всего я раздобуду шкуру белого медведя, — сказал Володя. — Можно, конечно, и бурого, но белый — это… Вроде как бы даже символ. Правильно, Александр Касимович?

— Правильно-то правильно, только вряд ли раздобудешь.

— Это на Севере-то? Ну… Вы меня просто разочаровываете. А у вас что — тоже нет шкуры?

— У меня есть.

— Вот видите!

— Я ее в комиссионке купил, — сказал Варг. — В Москве, на Пушкинской улице. Старый медведь, еще, может быть, довоенный.

— В комиссионке? Ну, Александр Касимович!

Вика и Володя дружно рассмеялись, потому что представили себе такую ситуацию; приезжает человек чуть ли не с Северного полюса и идет в магазин покупать шкуру белого медведя.

Варг тоже улыбается. Но не потому, что ситуация кажется и ему парадоксальной. Какой уж тут парадокс, скорее закономерность: если шустрым любителям трофеев не дадут по рукам, скоро и зайца придется в антикварном магазине покупать. Он улыбается, вспомнив Вутыльхина, старого друга, старого, можно сказать, прохиндея. У него две шкуры были, обе хоть и квелые, пожелтевшие, но еще сто лет прослужить могли бы. Одну он обещал Варгу. Три года обещал, до самой свадьбы.

С этой свадьбой, честное слово… И смех и грех!

Вутыльхин приехал к нему озабоченный, в новом костюме, что уже само по себе предвещало нечто неожиданное, и с порога сказал:

— Ты ко мне на свадьбу придешь? Вот и хорошо! А я тебе шкуру подарю. Нет, я без обману: ты приезжаешь, я тебе шкуру: хочешь — какая побольше, хочешь — какая поменьше.

— Что-то ты темнишь, — сказал Варг. — Что-то ты затеваешь. Кто у тебя жениться будет?

— Жениться буду я, Вутыльхин Тимофей Иванович. Ты что, не знаешь? Я же в новый дом переезжаю. Две комнаты, кухня, горячая вода будет. Ну? Не знаешь разве?

— Какая вода? Ох, Вутыльхин, ты же умный человек, что ты такое мелешь?

— У нас дом строят, — терпеливо продолжал Вутыльхин. — Понимаешь? Я в него переезжаю. Две комнаты дают и кухню дают. Ванную еще дают. Поэтому жениться надо.

— Чтоб ты пропал! — не выдержал Варг. — Зачем тебе жениться, если ты сто лет женат. На ком же ты жениться собираешься?

— Как на ком? На жене, на ком же еще?.. Ты погоди! Ты чего забегал? Я тебе еще раз говорю — квартиру дают. Так? Две комнаты. Значит, жениться надо, если две комнаты.

— Ну и что? Ты же женат!

— Я знаю, что я женат. Ты знаешь, что я женат. А вдруг есть люди, которые не знают? У меня Зинка замужняя, про это все знают, потому что у них с мужем в паспорте печати стоят. Почему у меня печати нет?

Варг минуту ошалело смотрел на Вутыльхина, потом стал смеяться так громко, что старик обиделся.

— Ты чего смеешься? Ты чего смешного нашел? Я же тебя на свадьбу приглашаю.

Тут пришли Надя и дочь Вутыльхина Зина. Оказывается, о свадьбе говорит уже весь поселок. Двадцать пять лет прожили Вутыльхин и Рыльтынеут, и все было ничего, но вот дело дошло до распределения квартир, и Вутыльхин узнал, что они не зарегистрированы в книгах. Сперва он удивился, потом, поразмыслив, страшно обрадовался: это ведь какой праздник закатить можно! Какую свадьбу! Такую, что потом еще десять лет будут говорить на побережье: «У Вутыльхина была самая лучшая свадьба, лучше ни у кого не было».

Для начала он закупил в поселковом магазине такое количество продуктов, что девать их было некуда. Но недаром Вутыльхин считал себя человеком практичным и хитрым: он все оставил в магазине, а Варга принялся уговаривать, чтобы он, когда поедет на свадьбу, никаких подарков ему не делал, но зато пусть захватит все припасы с собой на вездеходе.

— Так что ты пораньше приезжай, — сказал Вутыльхин. — Понял? Я тебе шкуру подарю.

Варг хотел приехать первым, но там уже собралось общество: Надя, которая ночевала у подруги, старик Эттугье, его дочь Эмкуль с сыном, радист Коля с полярной станции и, конечно, Малков. Малков сидел на табуретке и строгал нельму.

— Если бы я тебя не видел в деле, — сказал Варг, — я бы думал, что ты только и умеешь строгать рыбу.

— Рыбу я строгаю хорошо, — согласился Малков. — Слушай, ты небось долго ехал, ты небось замерз, а? Давай мы пока погреемся… Как, хозяин?

— Нет, — сказал дисциплинированный Вутыльхин. — Ты что? Не знаешь разве? Ты мой посаженый отец, так Надя велела. Ты трезвый будешь весь вечер и будешь смотреть, чтобы я тоже был трезвый. Понял?

— Зануда ты, — вздохнул Малков и снова вернулся строгать нельму. Настрогал он ее уже целый таз.

Вутыльхин ходил по комнате и потирал руки. Он был в черном костюме, в нейлоновой рубашке, и на галстуке у него блестел какой-то камень.

— Это мне Колька-радист подарил, — сказал он со значением и тут же принялся обсуждать с Эттугье, какие надо говорить тосты.

— Не серьезный ты человек, — остановил его Варг. — Я тебе полный вездеход еды привез, ее же разгрузить надо. Да, кстати! Пойдем-ка посмотрим шкуры, я, пока суть да дело, подходящую выберу.

— Нашел время, понимаешь! — отмахнулся Вутыльхин. — Сам же говоришь — разгружать надо.

Тут все начали что-то носить, раскладывать, резать, откупоривать банки, а Варг потихоньку уселся в угол и принялся смотреть и слушать.

Он любил такие минуты, когда собираются люди, знающие друг друга, наверное, половину жизни. Обо всем важном они уже давным-давно переговорили, и теперь разговор у них простой, легкий, вроде бы ни о чем: один говорит, и другой говорит, и оба не слушают, но всем приятно…