Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2 - Монах Симеон Афонский

Гибельно для уединения судить о людях или слушать о них пересуды, ум надолго теряет внимание и молитву.

Если думать о мире, не избежать горечи, а если о Боге, – сладости.

Умными полон ад, а добрыми – рай.

Хочешь быть умным? Изучай книги. Хочешь быть добрым? Молись.

Обдумывания и размышления – для жизни по телу, а вера и молитва – для жизни по Богу.

Саможаление в пост – значит жалеть свою злую волю и дурные привычки, которые ведут с нами безпощадную войну и препятствуют молитве.

Произноси одну молитву так, как будто до нее и после нее никогда не молился, в ней заключаясь целиком. Только так молитвой открывается сердце…»

ЖЕНСКИЙ СКИТ

Когда я держусь своего ума, вижу в людях одно зло и опасаюсь их. Но когда я держусь Христа, никто не может причинить мне зла, ибо тогда сердце сострадает всем людям и любит их, как самых близких и родных душе моей. Если больше всего я ценю свой ум, каждое замечание ранит меня. А если я больше всего люблю Христа, никто не может мне повредить, какие бы злые слова ни произносились на мой счет, ибо тогда живет в сердце Христова всепрощающая любовь. Стоит лишь мне немного превознести свой ум, гневом наливается внутреннее мое на тех людей, которые не замечают моего ума. Но лишь только я осознаю, что лучше Христа нет никого на свете, сердце мое источает мед любви и нежности ко всему живому, не только к людям, но и к малой травинке. Ибо Христос, отныне и во веки веков, – щит мой и броня.

В марте, бережно стараясь не наступать на первые подснежники и примулы, радуясь нежной зелени на освободившихся от снега и прогретых весенним солнцем склонах, я поднимался в верхнюю келью. Сильное чувство свободы от всего земного охватило мою душу в этой маленькой церквушке, словно летящей над пеленой поднявшегося от реки тумана. Когда сквозь узкую щель мне пришлось протиснуться в пещерку в скалах, чтобы взять спрятанные в ней богослужебные книги, обнаружилось, что вода на полу замерзла, став похожей на хрустальное озерцо, сверкающее в прыгающем свете моего фонарика.

Странный шорох заставил меня оглядеться. Я не мог поверить глазам: это шуршали своими крыльями десятки красивых бабочек, зимующих в пещерке. То ли они не желали, чтобы я тревожил их долгий сон, то ли таким образом побуждали меня уйти, но из уважения к их покою я вылез из укрытия, пятясь и стараясь не шуметь.

Месяц я прожил в верхней келье в непрестанной молитве и литургиях, дожидаясь, пока осядет снег. Заря всходила в одном окошке и потухала в другом. Вместе с церковью мы плыли среди ночных звезд, и молитва сопровождала эти небесные странствия. Щемяще-трогательное чувство молитвенного сосредоточения сопровождалось постоянной бодростью духа и отсутствием сна, поскольку ум обретал в молитве новые силы и полное умиротворение.

Тем не менее заботы по скиту вынудили меня покинуть свое уединение. Огород на Решевей, согревшийся под мягким апрельским солнышком, заждался моего появления. Пчеловод с сыном до моего прихода уже вспахали наш участок. С мозолями на руках мы уже свыклись, поэтому с отцом Харалампием работали споро и дружно, высаживая в паровую влажную землю картофель, кукурузу, фасоль и возделывая грядки. За работой выяснилось, что у инока зубы никуда не годятся. Со скорбно поднятыми бровями, он виноватым голосом жаловался мне:

– Слава Богу, батюшка, в скиту я обжился, и молитва есть, и литургию отец Ксенофонт служит, но вот беда – зубы никуда не годятся, просто донимают! Благословите, подлечу зубы в Москве и кое-какой инструмент привезу. Помните мою сокровенную мечту – келейку со временем соорудить где-нибудь в окрестностях? Чтобы как вы…

– Хорошо, отец Харалампий. Бог тебе в помощь! Только береги себя в поездке от искушений. Когда хочешь поехать? – спросил я, продолжая копать. Он выпрямился и задумался, опершись на лопату.

– После огорода я бы быстренько обернулся, чтобы к Пасхе приехать обратно… А на это время попрошу отца Ксенофонта присматривать за хозяйством. Еще, отче, о вас Валера спрашивал. Пусть, говорит, придет на Псху. У него есть какие-то новости. И Василий Николаевич передал, что очень ждет вас. Там какая-то матушка и сестры приехали… – Инок сбил с лопаты налипшие комья земли и вновь принялся за работу.

– Ладно, тогда вместе отправимся в село. Я тебя провожу, – вздохнул я, смахивая с носа капли пота.

Горный простор в сквозистой молодой зелени кудрявых буковых лесов словно спешил нам навстречу – до того легко и радостно было идти по просохшим тропинкам, прятавшимся в поднявшейся густой траве. Милиционер встретился возле аэропорта и сразу повел меня к себе.

– Отец Симон, потихоньку распутываю убийство сына Василия Николаевича и, кажется, уже догадываюсь, кто это сделал.