Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2 - Монах Симеон Афонский

Пресвятой Богородицы литургию за литургией.

Первые робкие снежинки, словно обрадовавшись долгому отсутствию солнечных дней, затанцевали в сыром промозглом воздухе, оживили своим появлением мокрый, словно вымерший, безлиственный лес, замели засыпанные прелыми листьями лесные тропинки. А потом повалил настоящий, без перерывов, густой снег. Обезпокоенный быстрым ростом снежного покрова, я спустился со скал в нижнюю келью на преображенную снегопадом поляну, где сугробов намело еще больше.

«Ну, теперь, наверное, уже никто не придет…» – С этим ощущением я смотрел в маленькое окошко, опушенное снежной бахромой, с мелькающими за ним языками метели. Стук в дверь и осипший от холода голос заставил меня вздрогнуть. За порогом, весь облепленный снегом, стоял инок, пугая своим измученным усталым лицом.

– Еле дошел, батюшка, чуть не помер, – дрожащими губами произнес он. Отогревшись у печи, мой гость поведал следующее, прихлебывая горячий чай:

– Сил больше нет никаких у меня, отец Симон, чтобы жить с послушником Евгением! Что ни день, то у нас споры да раздоры. Перестали разговаривать, друг на друга не смотрим…

– Ты пробовал молиться о мире между вами? – Я подал Харалампию вторую большую кружку чая, придвинув к нему мед и лепешку. Поставил на огонь гречку.

– Какая там молитва, батюшка? Одно горе… – Из его глаз закапали слезы в чай. – На душе словно кошки скребут…

– А с отцом Ксенофонтом советовался?

– Советовался. Но он говорит, что не хочет вмешиваться в наши отношения. Пусть, мол, отец Симон рассудит, как быть. Я теперь, чтоб с Евгением не пересекаться, в окно из дома выхожу…

– Как это в окно? – Инок озадачил меня этой новостью.

– Да так, отче, прямо выхожу и вхожу в дом через окно. Не желаю через комнату послушника проходить… Живем порознь, каждый сам по себе. Но печь-то в его комнате, а мне готовить надо. До холодов варил обед себе во дворе на кухне, а сейчас совсем туго… Вчера, к примеру, снова повздорили. Одно за другое. Заявляет мне: «Твой Симон – агент КГБ! Приехал сюда за пустынниками следить…» Я ему: «Вранье все это!», а он мне: «Да у него и пистолет под мышкой есть! Вот так-то…» Не выдержал я, собрался и отправился к вам. Внизу-то дожди, а здесь, видишь, сколько снегу навалило! Спаси, Господи, нас всех… Что делать-то? Скоро драться начнем…

Я задумался, глядя в мутное окошко: «Примирить их, похоже, не удастся… И куда Евгению зимой идти?»

Затем вспомнил:

– Вот что, Харалампий, если у вас в скиту жизнь вдвоем не получается, скажи от меня послушнику, пусть переходит в церковный дом. Там одна отдельная комната есть с койкой и печью. И продукты всегда имеются. Пусть там живет и Василию Николаевичу передаст, что это я его направил.

– Так уж полегче, батюшка, спаси вас Христос… А что это? Дождик начался? – спросил мой друг, заметив, что снег прекратился.

– Ты поешь и устраивайся на ночь, а утром посмотрим, сможешь ли спуститься.

– Отче, от Решевей до водопада снега нет, а если здесь его дождиком прибьет, тогда совсем будет легко.

Мы разошлись на ночь – я остался в церквушке, а Харалампий лег в притворе. Долго слышалось громыхание печной задвижки: это сосед побрасывал дрова в печку.

– Харалампий, тебе там не жарко? – спросил я через стенку.

– Нет, отец Симон, после совместной жизни с послушником я тепло полюбил…

А дождь все сыпал и сыпал, словно шептался с кельей, доверяя ей свои лесные тайны. Должно быть, пришла нередкая в это время года оттепель, принесенная ветром с еще не совсем остывшего моря.

Когда на заре мы сошли со ступенек, снега осталось всего по щиколотку.

– Я в сапогах спокойно спущусь, отче, не переживайте! – Инок выглядел отдохнувшим и повеселевшим.

– С Богом, отец Харалампий, до весны… А про КГБ не верь, ерунда все это! Враг крутит человеком, а человек крутит языком и мелет что ни попадя… – Я, не удержавшись, рассмеялся. – Надо же, «с пистолетом под мышкой»!

– Так-то оно так, батюшка, но тяжко такое слушать…

– Не унывай! Бог тебе в помощь!

Мы вместе дошли до опушки.

– И вам, отец Симон…

Густые клочья тумана то скрывали, то вновь открывали одинокую фигуру инока, спешащего в скит. Милый, добрый человек, спаси его Господь…

Теплая и сырая погода стояла еще