Ангел Габриеля - Марк А. Радклифф

— Ты знаешь, — призналась Элли, — в последние полгода или даже больше жить с ним было настоящей пыткой. Он стал раздражительный, саркастичный, совершенный мизантроп. А того парня, которого я когда-то полюбила, я узнавала только тогда, когда мы выбирались по выходным на море, или гуляли по парку, или занимались чем-нибудь вроде этого; и о чем бы мы ни заговаривали, разговор неизменно переходил на то, какими родителями мы будем. Какие мальчишечьи имена сейчас в моде? Останемся ли мы жить в Лондоне, когда родится ребенок? Как мы станем учить сына или дочь плавать, или читать, или играть в футбол, или чему-нибудь еще? Ты знаешь, он прямо-таки расцветал. Становился словоохотливым. Зато в остальное время… Мне даже трудно сказать, почему мы до сих пор вместе.

— Ну и почему?

Элли ничего не ответила. Ей часто хотелось уйти от Габриеля, она пыталась представить, каково это — оставить мужчину с некачественной спермой и забеременеть от какого-нибудь другого парня. Однако она никогда не думала о том, чтобы стать матерью без Габриеля. Если бы она ушла от Габриеля и потом забеременела, это было бы неправильно. Кроме того, Элли все еще любила его. Возможно, в последнее время это ее раздражало, но оставалось непреложным фактом, который нельзя изменить.

— Не знаю. А как ты думаешь, почему?

— Чтобы позлить Иззи.

Элли кивнула:

— Она никак не могла его принять. Верно?

Мойра проигнорировала то, что Элли употребила прошедшее время, и ответила коротко:

— Да.

— Как ты думаешь, почему? И не вздумай сказать, что он ей нравился.

— Возможно, и нравился, но, думаю, дело все-таки не в этом. Боже, как он понравился мне, когда я увидела его в первый раз…

— Когда ты увидела его в первый раз, ты была настолько пьяна, что тебе бы понравился даже Эндрю Ллойд Уэббер!

— Вот еще! К тому же я имею в виду — понравился после. Но дело в том, что вы вместе нравились мне гораздо больше, чем сама мысль о том, чтобы мне быть с ним.

— Правда?

— Ага.

— Господи, не думаю, чтобы я могла чувствовать к кому-то нечто подобное. Я слишком эгоистична, — призналась Элли.

— Тут дело не в эгоизме, а в том, как ты смотришь на мир. Я считаю, что все вокруг стремится к гармонии, старается обрести совершенное равновесие, если хочешь. Вы с Габриелем — сама гармония.

— Так почему же Иззи так его невзлюбила?

— Потому что там, где я вижу гармонию, она видит двух красивых людей, которые много смеются. Если человек несчастен, или не уверен в себе, или все время напряжен, как моя сестра, то нет ничего более досадного и раздражающего, чем видеть людей, которые все время смеются.

— А мы ведь действительно все время смеялись.

Но, произнося эти слова, Элли поняла, что даже не может вспомнить, каков он, смех, и какие чувства вызывает.

— Да, все время.

Они замолчали. Спустя минуту Мойра спросила:

— Хочешь кофе?

Элли попыталась улыбнуться и задала встречный вопрос:

— Что ты думаешь о моем чертовски отчаянном плане, чтобы Иззи выкрала его сперму, пока я буду лежать на больничной койке, отдавая врачам яйцеклетки?

— Мне кажется, идея отличная, — мягко сказала Мойра.

Элли бросила взгляд через палату на Габриеля и тихо произнесла:

— Вот и я того же мнения, — а затем спросила: — Как ты думаешь, Иззи справится?

— Думаю, да, — ответила Мойра, хотя и не вполне уверенным тоном. Элли опять замолчала. — Разумеется, — добавила Мойра, — и я могла бы вам помочь. Хочешь?

Элли тихо заплакала. Мойра подошла и обняла Элли, а та уткнулась ей в грудь и разрыдалась. Затем Элли немного отстранилась и закивала, почти яростно, не прекращая ронять слезы. Мойра погладила ее по волосам, поглядела на Габриеля и прошептала:

— Для этого и нужны друзья.

20

— Я себя мертвым не чувствую, — заявил Габриель, оглядываясь по сторонам. Трудно было сказать, действительно ли он принимает сказанное близко к сердцу, но, судя по его лицу, так и было.

— Еще бы, — поддакнул Кевин, — да ты и не похож на мертвеца. Я знаю, что говорю, насмотрелся на трупы. Мертвые выглядят совсем иначе и не разговаривают. А кроме того, они довольно скоро начинают вонять. — И он улыбнулся своей шуточке.

Габриель пропустил его слова мимо ушей:

— Я хочу сказать, что чувствую себя… так, словно нахожусь в середине пути… а совсем не в конце чего-то… в самой гуще событий.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала Джули.

— Прежде всего, мы с Элли согласились на экстракорпоральное оплодотворение, поэтому сейчас у меня такое чувство, словно… вы ничего не дали мне закончить!

— Ну а кому удается закончить все? — философски заметил Клемитиус. — Жизнь так устроена, что обрывается, когда вы находитесь в гуще событий.

— Это я понимаю, — раздраженно сказал Габриель, — и говорю лишь о том, что лично я чувствую, — мне казалось, для этого и создана наша группа, будь она неладна!

Клемитиус постарался сохранить бесстрастное лицо и, смущенно пошаркав ногами, спрятал их под полами своей сутаны.

— Разумеется, так и есть, — подтвердил он, выдавливая из себя улыбку.

— Собственно, в моей жизни, пожалуй, еще не было дня, когда бы я до такой степени чувствовал себя в гуще событий, чем в тот день, когда умер. Не это ли урок, который я, по-вашему, должен извлечь? Может, скажете, что мне не стоило ничего начинать из страха, что меня может задавить машина? Как говорится, стоит воспринимать жизнь как нечто само собой разумеющееся?

— Преподать вам какой бы то ни было урок не входит в наши намерения.

— Ну конечно же нет, иначе это слишком отдавало бы Ветхим Заветом, верно?

Повисла тишина. Христофор поймал себя на том, что изо всех сил пытается промолчать, и не сразу понял почему. Он был смущен. Смущен тем, что вынужден в подробностях выслушивать все то, что и без того открыто его взору. Габриель уставился в пол. Джули смотрела на Габриеля, по всей видимости все еще не в силах смириться с тем, что она задавила его насмерть. Кевин, казалось, сейчас взорвется, если только кто-нибудь не заговорит.

— Забавно, лично я чувствовала себя так, словно нахожусь в самом начале чего-то, — подала голос Джули. — Наверное, в каком-то отношении мне от этого должно быть легче, однако…

Последовала пауза, тягучая и неловкая. Джули на ум пришло сравнение с очень, очень долгим подъемом на лифте — только на психотерапевтической сессии нельзя все время смотреть в пол и надеяться, что никто так и не заговорит. Вы смотрите друг на друга, вполне сознавая, что двери не откроются и никто не выйдет, во всяком случае сразу.

— Что ж, если моя работа меня чему и научила, так это тому, что никто не может выбирать момент своей смерти, — сказал Кевин и посмотрел на Клемитиуса, ожидая одобрения.

— Гм… Интересно, обязательно ли нужно становиться убийцей, чтобы это понять? — спросила Ивонна, скривив рот, чтобы добавить высказыванию еще больше яда.

— Расскажите мне поподробнее об ощущении незавершенности, — попросил Клемитиус.

— Вот-вот, — сказал Габриель, — именно это меня и бесит. Этот вопрос настолько фальшив, что у меня аж скулы сводит, я только завожусь все больше и больше. «Расскажите мне об ощущении незавершенности»… Да пошли вы!..

Христофор слушал, не двигаясь. Он почитал за благо соблюдать полную неподвижность, чтобы не закивать, соглашаясь с Габриелем.

— Мне кажется, что это в вас срабатывает защитный механизм, — заявил Клемитиус, явно задетый за живое. — Я имею в виду линию поведения, которая позволяет вам не говорить или не думать о том, что кажется вам слишком тяжелым.

— Или, может, причина в том, что ваша ложь просто облечена в форму вопроса? — Габриель поднял голову, чтобы посмотреть на гладкий белый потолок, а потом перевел взгляд на Клемитиуса.

— Как вопрос может быть ложью? — недоуменно спросил Клемитиус.

— Наверное, это случается, если тот, кто его задает, твердо уверен, что знает ответ.

Опять последовало молчание. Кевин особенно напрягался, когда все умолкали, у бедняги прямо-таки менялся цвет лица, с обычного для него розовато-серого на явно выраженный красновато-коричневый.

В конце концов Габриель сказал:

— Итак, вы говорите, что я прибегаю к защитному механизму отрицания.

— Я не использовал таких слов.

— Но вы имели в виду именно это.

— Я только хочу сказать, что, судя по вашим высказываниям, вы не были счастливы, а когда кто-то просит вас рассказать о себе, вы начинаете сердиться, и это мешает вам подумать о том, почему вы были несчастны, — пояснил Клемитиус, чувствуя себя наконец в своей стихии.

— Я вовсе не чувствую себя несчастным, и я не был несчастен, я был… разочарован, может быть, раздражен, потому что не был хозяином своей жизни. Я хотел стать отцом, хотел ребенка от Элли, но у меня не получалось. — Он сделал паузу и ушел в свои мысли. — И я никак не мог придумать, что мне с этим всем делать. Но я не был несчастен.