Доллары царя Гороха - Дарья Донцова

– Очень оригинальная вещь, – пустилась в объяснения продавщица, – цвет у всех на губах разный, он зависит от температуры человека и состояния его кожи и меняется в течение дня.

– Да? Я всегда считала, что у людей нормальная температура тридцать шесть и шесть. И потом, десять часов эта помада не продержится! – сомневалась я.

– Это не так. В метро жарко, на улице душно, в магазинах кондиционеры, вот организм и приспосабливается. Да вы на наших девочек гляньте. Мы все с этой помадой, и что? И еще – она суперстойкая!

Я посмотрела вокруг. По залу ходила толпа продавщиц. Меня всегда удивляет, ну к чему хозяева магазинов нанимают столько девушек? Их часто бывает намного больше, чем покупателей, но не об этом сейчас речь. Консультантка фирмы «Баг» оказалась права. Губная помада у всех выглядела по-разному.

Посчитав новинку забавной, я купила ее для Зайки. Себе брать такую не решилась, потому что не люблю неожиданностей. И потом, эта губная помада непредсказуема, ну, допустим, на мне красная кофточка, а краска на губах станет оранжевой, не очень красиво выйдет. Но если Зайка о ней мечтала, то пусть наслаждается.

Оставшееся до встречи с Настей время я провела, шатаясь по огромному залу магазина, перенюхала все пузырьки, перемазала все кремы и ушла совершенно счастливая.

Ровно в восемь я позвонила в дверь квартиры Насти. Она распахнулась мгновенно.

– Настюша! – воскликнула худая, высокая, с виду совсем не старая женщина, – а я уже волноваться начала. Десять пробило, а тебя все нет и нет! Что же ты так задержалась? Ведь рассказывали вчера по телевизору: в нашем районе орудует маньяк! Ужасный, жестокий!

– Как десять? – удивилась я. – На моих часах только две минуты девятого! И потом, извините, но я не Настя, а Даша. Вы, наверное, Людмила Сергеевна?

– Люся, – сердито поправила меня дама, – входите, пожалуйста. Извините, я перепутала, вы с Настей очень похожи, обе худенькие, беленькие, стриженые, а на лестнице темно. Почему две минуты девятого? Уже около половины одиннадцатого. Пойдемте в комнату.

Меня провели в странное многоугольное помещение и посадили за стол. Люся ткнула пальцем в старинные напольные часы.

– Вот, двадцать два часа восемнадцать минут! А Насти нет. Я страшно беспокоюсь! По району ходит маньяк.

Я встала, подошла к часам, прислушалась и улыбнулась.

– Они стоят, наверное, завод кончился! Сейчас только восемь.

Люся всплеснула руками:

– Ой! И правда! Я вспомнила! Настюшка еще утром просила их завести, а я забыла. Целый день белкой в колесе крутилась, Настеньке ужин готовила, а потом глянула на циферблат и испугалась. Маньяк по району ходит!

На мой взгляд, бандит, вознамерившийся отнять у вас кошелек, ничем не лучше маньяка. Большой город вечером, увы, полон опасностей. Но нужно успокоить нервничавшую даму.

– Вы не волнуйтесь, в сегодняшних газетах написали, что сексуального извращенца поймали! – лихо соврала я.

Люся всплеснула руками:

– Какое счастье! Что вы предпочитаете: кофе или чай?

Не выслушав ответа на вопрос, хозяйка принялась хлопотать. Столовая в этом доме была объединена с кухней. Очевидно, Настя, въехав в новую квартиру, разбила стену между помещениями, а может, ей уже достались такие хоромы.

Подавая на стол чашки и сладости, Люся не закрывала рта ни на минуту. Спустя короткое время я узнала, что Настя талантлива, гениальна, великолепна. Она работает в крупной фирме, получает отличную зарплату, балует мать и вообще она идеальная дочь, просто придраться не к чему. Вот только задерживается на службе, что очень страшно, красивой женщине лучше после девятнадцати ноль-ноль сидеть дома.

– Настенька такая неразумная, – тарахтела Люся, не обращая внимания на то, слушаю я ее или нет. – Совершенно невозможно ее вечером удержать. То в кино пойдет, то в театр, то в ресторан. Ужасно!

Потом она склонила голову набок, хитро прищурилась и сказала:

– Впрочем, я нашла способ. Знаете, какой? Ложусь на диван и говорю, что сердце болит. Настенька сразу дома остается!

Мне моментально стало жаль незнакомую Настю. Милые родители, искренне желая детям добра, душат их до смерти в крепких объятиях любви.

– Когда же погулять, как не в молодые годы? – вырвалось у меня. – Потом замуж выйдет, дети появятся, сама дома засядет.

Люсенька затрясла головой, затем, понизив голос, сообщила:

– Настюша никогда себе пару не найдет! У нее была любовь! Такая большая! Но он предпочел другую! И знаете, он несчастлив. Вообще, над нашей семьей тяготеет рок. А все эти деньги проклятые!

– Какие? – машинально поинтересовалась я.

Люся перешла на шепот.

– Володины. Их слишком много оказалось. Господи, я думала, с ума сойду! Одна, в метро, с сумкой, в которой полмиллиона долларов! И ведь любой милиционер мог остановить, проверить. И где бы я сейчас оказалась? Ну, отвечайте, где?

Я растерянно пожала плечами:

– Понятия не имею.

– В могиле, – сообщила Люся, – вместе с Володей. Он там, и я бы тоже, обязательно. Но я все выполнила, очень аккуратно, довезла их в целости и сохранности. Знаете, получается, что я спасла жизнь Леонардо, и Клара все знала!

– Кто? – воскликнула я, услыхав знакомое имя.

– О-о-о, – протянула Люся, – в нашей семье произошла настоящая трагедия, давно, в конце семидесятых. Помните, что за времена были?

– Естественно, – ответила я, – Горбачев пришел к власти в восемьдесят пятом, а окончательно коммунистический режим пал лишь с появлением Ельцина. До того времени мы строили общество развитого социализма.

Глаза Люси заблестели. Очевидно, пожилая дама испытывает дефицит общения, сидит весь день одна, подруг с каждым годом становится все меньше, вот она и рада любой возможности почесать языком.

– Мой муж, – начала рассказ Люся, – был гениальный художник, опередивший свое время. Ему следовало появиться на свет значительно позже, вот сейчас бы Володя получил и известность, и деньги, и славу. Но, увы, при жизни его не понимали…

Я молча пила чай. Никакой новой информации от Люси я пока не услышала. К сожалению, очень часто лишь после смерти живописца его современники спохватываются и понимают, что рядом с ними жил гений. Вспомним хотя бы Ван Гога и Гогена. Оба умерли в нищете, абсолютно не оцененные ни критикой, ни простыми смертными. Но не прошло и десяти лет после их кончины, как лучшие музеи мира стали драться за право включить в свои коллекции полотна еще недавно осмеянных художников.

– Конечно, – продолжала Люся, – Володя мог бы писать так, как тогда требовалось… Ну, изображать сталеваров у печки или ткачих возле станка. Он бы имел тогда все, даже больше, чем Леонардо, но – не хотел. Я его понимала и никогда не настаивала. Мы всегда перебивались с воды на квас. Знаете, Настенька росла удивительным ребенком. Другая бы девочка капризничала, требовала платьев, туфелек, а наша носила, что имела, и молчала. Настенька очень гордилась отцом, да и мной тоже. Понимаете, я ведь поэтесса…

Слова буквально извергались изо рта Люси. Я мельком поглядывала на часы. Интересно, куда подевалась Настя? Уже половина девятого, а ее все нет!

– Но в начале восьмидесятых, – не останавливалась Люся, – мужу повезло. Он продал одну картину сотруднику американского посольства. Уж и не помню, кто дал ему наш адрес, да и самого американца я не встречала, вот деньги видела, доллары… Очень удивилась тогда.

Я кивнула. Конечно, удивилась. В советской стране хождение американских рублей было строго-настрого запрещено, а в Уголовном кодексе существовала статья, предусматривавшая очень суровое наказание за операции с валютой. Особенно власти приглядывали за представителями творческой интеллигенции, певцами, писателями, актерами, то есть теми, кого приглашали выступать за рубежом. Естественно, устроители гастролей платили им гонорары. Но нашим людям предписывалось, получив валюту, незамедлительно идти в посольство и сдавать валюту в кассу, деньги вливались в казну государства. Я забыла сейчас, какую сумму оставляли тем, кто ее, собственно говоря, заработал. Впрочем, западные продюсеры и импресарио были в курсе грабительских законов СССР и пытались изо всех сил помочь тем, у кого отнимали честным трудом полученные деньги. Поэтому в документах они указывали смехотворные суммы, а остальное выдавали артистам в конвертах. Более того, великолепно зная, что в каждой группе балетных, цирковых или эстрадных деятелей имеется человек из КГБ [4], или, как тогда говорили, Детского мира [5], принимающая сторона во всеуслышание объявляла:

– Мы сделали советским артистам подарки. Вот эти шубы, нижнее белье, косметику, лекарства, кастрюли преподнесли им в презент.

Ясное дело, что наши все приобрели сами, но подарки не подлежали сдаче в казну. Впрочем, кое-кто ухитрялся протащить через границу «живые» доллары, а потом, уже на родине, продать их фарцовщикам. Но на привычную сейчас операцию купли-продажи валюты решались лишь самые бесшабашные граждане, остальные элементарно боялись. Слишком ужасной могла быть расплата за сделку.