Я болею за «Спартак» - Михаил Ромм

— Ты мне нравишься, сестренка, будем знакомы! — отвечает веселый общительный человек. — Я слесарь севастопольского судоремонтного завода, старый большевик. Когда черный барон засел у нас в Крыму, я ушел в партизаны, отсиживался в керченских пещерах, в бурю ходил на шаланде в Новороссийск для связи с Красной Армией.

Так произошло первое знакомство Ивана Дмитриевича Папанина с Арктикой. Через шесть лет его имя прогремит на весь мир. Четырехмоторные самолеты высадят его, уже опытного полярника, побывавшего начальником зимовок в бухте Тихой и на мысе Челюскин, и трех его товарищей — радиста Кренкеля, гидробиолога Ширшова и астронома Федорова — на большую льдину в географической точке, называемой северным полюсом, в точке, к которой столетиями стремились смельчаки и исследователи, на которой до него побывал только один человек — американец Роберт Пири, побывал после двадцатитрехлетних безуспешных попыток, побывал лишь для того, чтобы водрузить в плавучих льдах флаг своей страны и, сделав астрономические наблюдения, повернуть обратно.

Не для рекорда, не для церемонии водружения флага высадится на полюсе папанинская четверка, а для научных исследований, для разгадывания важнейших научных проблем центрального полярного бассейна. Восемь с половиной месяцев — из них четыре в полной темноте арктической ночи — продрейфует она на своей льдине, измеряя глубину океана, температуру, соленость и химический состав воды в различных слоях, выбирая почвенные пробы дна на глубинах свыше 4000 метров, изучая морские течения, производя магнитные и астрономические наблюдения.

Льдину понесет на юго-запад, к берегам Гренландии. С громоподобным грохотом будут сталкиваться ледяные поля, восьмиметровой высоты торосы подступят в ночном мраке к палатке и снежному метеорологическому домику. Льды будут расходиться, будут возникать и снова смыкаться разводья. Соленая вода изгрызет льдину, истончит ее. Трещины пробегут по ней, грозя поглотить полотняное жилище папанинцев.

«Мы наблюдали интересное зрелище», — напишет в своем дневнике Папанин, — «отдельные части лагеря то приближались к нам, то отходили обратно. Мы видели, как вблизи проплывали продовольственные базы, отрезанные от нас широкими полыньями... Договорились: спать будем не раздеваясь. По крику дежурного: «сжатие»! — все немедленно должны вскочить и выбежать из палатки».

А научные наблюдения все же не прекратятся ни на один час до того дня, когда ледокольные суда «Таймыр» и «Мурманец» пробьются сквозь льды и необычайной силы штормы к папанинцам и выхватят их из ледяных объятий.

Дрейф закончится в Кремле, откуда славная четверка выйдет с золотыми звездами Героев Советского Союза на нагрудных карманах морских кителей.

2 Катастрофа у острова Фойн

Все это произойдет в 1937 году. А сейчас, в эти июльские дни 1931 года, когда «Малыгин» сквозь льды прокладывает себе путь к Земле Франца-Иосифа, Папанин всего лишь скромный представитель Наркомпочтеля, и наше внимание привлекает другой пассажир, худощавый, с матово-оливковым лицом южанина, с большими темными глазами, с седыми, легкими как пух, волосами. Еще в Архангельске, когда я впервые увидел его на палубе «Малыгина», он всем своим обликом, выражением глаз, прихрамывающей походкой показался мне похожим на подстрелянную птицу, и от этого впечатления я не мог отделаться в течение всего рейса, быть может потому, что, как и многие другие, знал его судьбу.

Он держался скромно, с простотой хорошо воспитанного человека. Сразу же принял участие совместно с профессором Визе и полярным художником Пинегиным в научных наблюдениях: брал гидрологические станции, черпал привязанным на веревке ведром морскую воду, измерял ее температуру и соленость, а также температуру и влажность воздуха, направление и силу ветра. Иногда он сидел в шезлонге, задумчиво глядя на море. Вскоре он стал моим частым собеседником: на «Малыгине» только со мной мог он говорить на своем родном итальянском языке.

Это был Умберто Нобиле, талантливый конструктор и неудачливый водитель дирижаблей. Дважды его имя привлекало к себе внимание всего мира. В первый раз это случилось в 1926 году, когда судьба свела его с Руалом Амундсеном.

Знаменитый норвежец вызвал Нобиле в Осло для переговоров о покупке дирижабля, на котором он собирался совершить полет со Шпицбергена на Аляску через Северный полюс. Они сидели на веранде небольшого амундсеновского домика на берегу фьорда — полярный исследователь с мировой славой, первый в истории освоения Арктики прошедший из Норвегии в Берингов пролив вдоль северных берегов Канады, первый вступивший на Южный полюс, семь раз зимовавший в полярных льдах, уже седой, но все еще юношески стройный, суровый, горбоносый, с тяжелым, зорким взглядом, и полковник военно-воздушных сил итальянской армии.

Нобиле передал норвежцу предложение своего правительства предоставить дирижабль и экипаж бесплатно с тем, чтобы экспедиция называлась норвежско-итальянской. Амундсен категорически отверг это предложение: дирижабль будет куплен, назван «Норвегия», экспедиция будет норвежско-американской — доллары дает американский миллионер Линкольн Элсворт, в прошлом году участвовавший в неудачной попытке Амундсена перелететь со Шпицбергена на Аляску на двух гидропланах. Нобиле назвал цену, Амундсен согласился и предложил ему при перелете быть капитаном дирижабля.

Контракт был закончен. Нобиле вернулся в Рим готовить дирижабль к полету.

«Норвегия» стартовала одиннадцатого мая 1926 года из Кингсбея на Шпицбергене и через сорок два часа спустилась в Теллере на Аляске.

Когда дирижабль пролетал над полюсом, на лед были сброшены норвежский, американский и итальянский флаги. При полете было установлено, что в районе полюса нет ни материка, ни островов. Это открытие было единственным научным результатом экспедиции. Амундсен написал о ней книгу, в которой воздал должное навигационным талантам Нобиле.

Муссолини и фашистская пресса создали вокруг перелета бум. Нобиле был объявлен чуть ли не национальным героем, ему как конструктору дирижабля отводилась первая роль, он был произведен в генералы, получил титул маркиза и профессуру в неаполитанском университете. Он разъезжал по Америке с лекциями и докладами о перелете. Говорят, будто он утверждал, что его инициатором был Муссолини. И тогда Амундсен в своей новой книге «Моя жизнь» разразился гневной филиппикой против Нобиле, называя его «глупым фантазером, городившим чушь, наглецом и самодовольным эгоистом». Он отказывает ему во всем: в знании воздухоплавательной навигации, в умении управлять дирижаблем, изображает его трусом и паникером. Экспедиция была полярной, говорит Амундсен, и Нобиле был только наемным капитаном. Какое отношение может иметь этот «представитель полутропической расы» к Арктике?!»

Экспедиция была полярной, но успех ее зависел от летных качеств дирижабля, сконструированного Нобиле. Арктический опыт Амундсена, его прошлое исследователя делали его несомненным вождем экспедиции, однако, второе место также несомненно принадлежало итальянцу.

Но старый Руал не хотел уступить ни одной крупицы славы Нобиле, чьим творческим трудом и талантом была создана «Норвегия», хотя охотно готов был, как нечто само собой понятное, разделить ее «на равных» с Элсвортом, чье участие выразилось в чеке на сто тысяч долларов. Парадоксально? Нет, характерно для мира, в котором жил и действовал Амундсен. А вот резкий тон полемики, к сожалению, характерен для него самого.

Чем больше вчитываешься в эти яростные обличения на двадцати двух страницах, тем сильнее охватывает тебя тягостное чувство: рядом с обликом великого исследователя и ученого встает облик великого честолюбца.

«Моя жизнь» многих оттолкнула от Амундсена, даже среди его соотечественников. Слава его потускнела; ему, избалованному поклонением, трудно было с этим примириться. Он жил одиноким холостяком в своем маленьком домике на берегу фьорда возле Осло.

А Нобиле тем временем готовился повторить трансарктический перелет, на этот раз с широкой программой научных наблюдений. Он уже подготовил дирижабль, назвал его «Италия», заручился согласием на участие в перелете профессора Понтремоли, шведского метеоролога Мальмгрёна, опытного полярника, трижды зимовавшего в Арктике, и чешского ученого Бегоунека, специалиста по атмосферному электричеству, ученика и сотрудника Складовской-Кюри.

Надо было получить одобрение Муссолини. Диктатор принял Нобиле в своей резиденции в палаццо «Венеция» в Риме. Он принял, его стоя, опираясь волосатыми кулаками на деку письменного стола. Он редко предлагал пришедшим к нему сесть: когда двое сидят друг против друга за одним столом, невольно создается нежелательная близость. Диктатор был глыбист — глыбистыми были двойной затылок, покатые плечи, толстые короткие ноги. Он смотрел на Нобиле тяжелым взглядом тусклых черных глаз.