Распущенные знамёна - Александр Антонов

На этот раз каждый «Невский» нёс всего по одной бомбе, в создании которых принял участие Николай Ежов. Сверхтяжёлые бомбы сбрасывались на корабли с большой высоты без всякого прицела. Цель состояла в том, чтобы показать противнику, каким новым мощным оружием обладает русская армия. Потому неудивительно, что всего три бомбы попали в цель, но нужный эффект был достигнут и этим скромным результатом. Один тральщик разнесло в пыль, миноносец бомба расколола пополам, и тот сразу пошёл на дно, а крейсер, которому бомба упала на ют, хоть и остался на плаву, но вышел из строя минимум на полгода.

Отбомбившись, «Невские» повернули назад; прикрывавшие их «Муромцы» стали выходить из воздушного боя, который им навязали подлетевшие германские самолёты. Из рейда не вернулись четыре «Муромца». Потери противника были куда трагичнее: на грунт легли три крейсера, семь эсминцев и дюжина прочих кораблей; практически все оставшиеся на плаву корабли получили повреждения различной степени тяжести; в воздушном бою были сбиты четыре самолёта.

Сразу после Либавской трагедии германская делегация покинула переговоры, но уже через три дня вернулась обратно. Перемирие на условиях, продиктованных Россией, было подписано.

* * *

Именно это, и сопровождавшие его события, стали предметом обсуждения в салоне парохода, всё дальше увозящего «добровольцев» от российских берегов.

— После впечатляющего успеха, с которым завершилась операция «Контр Страйк», армия и флот воспряли духом, — горячился Каппель. — А уж после успешного налёта на рейд Либавы определённо следовало прервать все переговоры с германцами и начать общее наступление!

— А вам известно, господин полковник, что обе упомянутые вами операции изначально планировались Генштабом как сугубо оборонительные, призванные усилить позиции российских дипломатов на мирных переговорах? — спросил Корнилов.

— Но ведь с военной точки зрения это полный абсурд! — воскликнул Каппель.

— С вашей, да и моей точек зрения, Владимир Оскарович, да, абсурд, но не с точки зрения «товарищей», — грустно улыбнулся Корнилов. — Они, надо это признать, последовательны в выполнении своих обещаний. Обещали мир – получите! Притом на очень выгодных для России условиях.

— И землю тоже «получите», — произнёс чей-то голос. — Потому мужички и не хотят воевать, что их дома землица ждёт!

— Наша землица! — добавил другой голос.

На минуту в салоне возникло молчание. Потом чей-то взволнованный голос воскликнул:

— Но ведь «товарищи» – это ненадолго. Учредительное собрание их ведь не поддержит, правда, господа?

— А как поддержит? — спросил Корнилов.

Теперь молчание установилось надолго.

Михаил

Хотя в той России, куда мы попали, и было принято более пышно отмечать Рождество, для нас по-прежнему основным праздником оставался Новый год. А под Новый год принято подводить итоги года уходящего. Что принёс 1917 год каждому из нас? Ольге – золотое кольцо на безымянный палец правой руки и заметно округлившийся живот – два символа обретённого ей, наконец, полноценного семейного счастья. Васичу – погоны генерал-лейтенанта, три креста на грудь и пустой левый рукав у кителя. Ершу – непререкаемый авторитет мастера дел взрывных. Мне – возможность находится в эпицентре политической жизни России.

Стремились ли мы к такому промежуточному итогу, дай бог ещё длинной для каждого из нас жизни? Разве что Ольга. Остальные получили ровно столько, насколько наработали, даже Васич, как ни кощунственно это звучит. Кто его заставлял перепрыгивать в тот день из штабного вагона в вагон бронепоезда? Непозволительная глупость для командующего! И как ни жестоко это прозвучит по отношению к другу: итог закономерен – хорошо, жив остался! Когда его в бессознательном состоянии доставили в Питер, жизнь его висела на тонюсеньком волоске. Бригада врачей во главе с Главным военным хирургом российской армии и флота Бурденко сотворила чудо. Жизнь Васичу спасли, правда, не спасли руку, но лучше уж так…

Что принёс 1917 год России? Одну запланированную революцию вместо двух. Мир всему народу российскому, пусть и временный, и землю крестьянам – будем надеяться, навсегда! А ещё он дал России новую власть – Советскую власть, установленную законодательным путём, с одобрения самого Учредительного собрания, правда, с оговоркой…

Это произошло в тот момент, когда у нас уже кружилась голова от успеха. Только что Учредительное собрание большинством голосов, пусть и с небольшим перевесом, проголосовало за передачу власти в стране Всероссийскому Совету Народных Депутатов. И тут из стана проигравших внесли поправку: вернуться к рассмотрению вопроса о власти ровно через год, этим же составом, а до того момента считать Учредительное собрание действующим законодательным органом, наряду с ВСНД.

Это была ловушка! Я торопливо набросал на листочке бумаги несколько строк и передал записку в президиум Ленину. Тот прочёл и отыскал меня в зале глазами. Я утвердительно кивнул. Ленин нахмурился, но придержал председательствующего, который уже собирался ставить поправку на голосование.

После короткого совещания слово попросила Спиридонова. Маша предложила перенести голосование по поправке на следующее заседание, а пока перейти к рассмотрению других вопросов…

— Что вы хотите нам предложить, товарищ Жехорский? — голос Ленина звучал требовательно и слегка раздражённо.

— Я предлагаю голосовать за внесённую поправку.

Тут поднялся такой гвалт из возмущённых голосов, что я всерьёз стал опасаться: побьют меня прямо на глазах у жены!

Ленин властно поднял руку, требуя тишины.

— Объясните свою позицию, товарищ Жехорский! — потребовал он.

— С превеликим удовольствием это сделаю. — Я старался говорить спокойно, выделяя нужные слова. — То небольшое преимущество, что принесло нам сегодня победу при голосовании по вопросу о власти, безусловно, позволит и отклонить внесённую нашими противниками поправку. Но я призываю вас этого не делать, товарищи! Отклонение поправки – это самый короткий путь к открытой конфронтации, а там и до гражданской войны рукой подать.

— Вы так боитесь войны, товарищ Жехорский? — прозвучал тронутый кавказским акцентом голос Сталина. — Вы трус?

Сдержаться было трудно, но я сдержался.

— Нет, я не трус, товарищ Сталин. Я бы мог предъявить в доказательство тому десятки свидетелей, но я не буду этого делать – не обо мне речь! Я не трус, но я боюсь гражданской войны именно потому, что знаю о ней не понаслышке, мне пришлось участвовать в гражданской войне в Мексике. Для России это выльется в реки братской крови и приведёт к экономической катастрофе. Мы, безусловно, победим, но я спрашиваю вас: нужна нам победа такой ценой?

В комнате, где проходило совещание, воцарилось тягостное молчание, которое прервал Александрович:

— И вы хотите, чтобы мы, дабы избежать кровопролития, — ещё не факт, что оно случится – согласились на установление в России двоевластия?

Я позволил себе слегка улыбнуться.

— Разумеется, нет. Двоевластие – это нонсенс. И наши оппоненты не могут этого не понимать. Слегка подправим текст поправки. Считать Учредительное собрание не законодательным, а наблюдательным органом, без права вмешиваться в дела законодательной власти, с сохранением за членами Учредительного собрания депутатской неприкосновенности вплоть до его роспуска.

Думаете, моё предложение прошло на ура? Как бы не так! Спорили ещё долго, но к общему мнению так и не пришли. Договорились довести все «за» и «против» до депутатов наших фракций и разрешить им свободное голосование. Потому с облегчением я вздохнул только тогда, когда на следующий день поправка в моей редакции была принята Учредительным собранием пусть и с очень малым перевесом.

На следующий день и противники наши и сторонники стали покидать Петроград. А мы, засучив рукава, принялись двигать в жизнь давно намеченные реформы. Самые серьёзные изменения коснулись правительства. Большевики, да и многие эсеры, не могли дождаться, когда они, наконец, смогут сменить вывеску, обозвав правительство Советом Народных Комиссаров. Тут я не возразил ни единым словом: Совнарком так Совнарком.

Действительно от слова «министр» несёт в это революционное время затхлостью, а от слова «комиссар» да ещё «народный», веет свободой, равенством и братством. Пусть буржуазные словечки проветрятся десятилетие-другое, потом вернём их на место, а «народными» останутся только артисты, художники, учителя и прочие представители столь необходимой любому обществу прослойки. О персональных перестановках в составе первого Совнаркома по сравнению с третьим Временным правительством судите сами.