Огненный перст (сборник) - Борис Акунин

На утоптанной площадке молча дрались двое богатырей. Бились так: сначала ударит кулаком один – в грудь или в лицо; другой пошатнется – ударит в ответ; и снова, и снова. Вокруг стояли зрители, на каждый удар откликались ревом. Остановился и Токе, тоже стал кричать.

Наконец один боец не удержался на ногах и грузно повалился. Полежал на земле. Встал. Потянул из ножен меч. Толпа подбадривающее загудела. Победитель тоже обнажил оружие.

«Неужто будут биться насмерть? – удивился Дамианос. – И никто не остановит?»!

Но зрители просто расступились пошире. Мечи сшиблись, полетели искры. Искусством фехтования верзилы не владели, но быстрота ударов была такая, что свистел воздух. Вот один, победитель кулачной драки, оступился, и второй рубанул его сверху наискось по шее. Голова вместе с плечом и рукой отлетели в сторону. Укоротившееся тело, выпустив фонтан крови, рухнуло в другую. Ну и силища!

Под оглушительные вопли толпы пошли дальше.

На середине лагеря, когда проходили мимо дома, который был длиннее и выше остальных (наверное, там обитал князь с ближней дружиной), Дамианос попытался прикинуть, сколько у Рорика воинов.

«Казарм» – так аминтес окрестил бревенчатые постройки – десятка полтора. В каждой, кажется, человек по тридцать-сорок. Да шатры, да сидящие у костров… Не так уж русов много. Может, тысяча или немного больше. Город Кыев они, пожалуй, возьмут, особенно если нападут врасплох. Каждый из этих дикарей справится с двумя или тремя обычными воинами. Но Херсонесу и тем более великому Константинополю этой кучки разбойников можно не опасаться. Во всяком случае, пока.

Надо будет еще осмотреться при свете дня. Возможно, кроме основного лагеря есть другие.

Провожатый вел его в самый дальний конец. Это место было не похоже на другие. Сначала чернела пустая полоса, потом кольцом горели костры, но около них никто не сидел. Внутри освещенного круга стояла плетенная из ветвей хижина и торчал столб с изображением орла – как у Кресторечья, над жуткими мертвецами.

– Годи, – кивнул Токе на хижину и погрозил кулаком. – Годи Урм! Ты плохой колдун. Урм – хороший.

У столба стоял старик с седыми волосами до середины спины и такой же длинной бородой, заплетенной в две косы. Он держал в руке посох, на верхнем конце которого был закреплен нож, и проделывал странные манипуляции: окунал клинок в какой-то сосуд и потом смазывал красной жидкостью – кровью или, может быть, ягодным соком – клюв деревянного орла. Движения старика были странно замедленны, неуверенны. Прежде чем сунуть посох в кувшин, он всякий раз шарил рукой в воздухе. С таким же трудом находил он и клюв.

Слепой, догадался Дамианос. И вспомнил рассказ Кыя о варяжском колдуне, который видит насквозь всякого человека и по чьему слову любого подозрительного предают немедленной смерти.

Токе опасливо вошел в освещенный круг, поклонился, что-то сказал. Слепец коротко ответил.

«У них один глаз на двоих», – сказал себе Дамианос, усмехнувшись. Дикарских чар и чародеев он нисколько не опасался. Об ожившей Белой Деве аминтес думать себе запретил, дисциплинированный разум повиновался, и сейчас Дамианос чувствовал себя так же, как в начале всякого рискованного предприятия – напряженно и весело.

Одноглазый вернулся, отвел задержанного к самому большому костру, где, переступая с ноги на ногу, ждал человек, не похожий на вэринга: в длинной рубахе до колен, в плетенных из лыка лаптях. Емчанин, определил Дамианос по вышивке на рукавах. В обхват лба крученый кожаный ремешок. Значит, уважаемый человек. Старейшина или волхв.

– Стой тут. Жди. Урм зовет – ходи, – бросил на прощанье Токе и ушел.

Рядом сидел на земле, медленно жевал длинный лоскут мяса полусонный детина с исполинской шипастой дубиной поперек коленей. На шее тускло посверкивал железный обруч. Очевидно, охранник, приставленный стеречь тех, кого приводят к слепому. Сбежать от такого стража было бы нетрудно, но зачем?

Интересно, что емчанин выглядел совершенно спокойным. Поглядел на аминтеса мирно, спросил:

– Что за человек? Одет по-славянски, а борода короткая, как у греческого купца.

Говорил он нечисто, но понятно: «Сьто са селовек?»

– Шел оттуда, – неопределенно махнул Дамианос в сторону севера, ничего не ответив про короткую бороду. – Варяги остановили, сюда привели. Кто этот слепой? Что он делает?

– Это годи. По-вашему волхв. Имя – Урм. По-вашему Змей.

«Змей? Значит, тезка. Я у северичей тоже Гадом был», – все так же весело подумал аминтес.

– Змей кормит бога Одина кровью.

– Петуха зарезал? – кивнул Дамианос, зная, что у северных народов лучшей жертвой богам считается петух.

– Нет, это я петуха резал. Нашему богу Юмалу жертву давал. Руотсы видели, меня к Урму привели. Он один решает, кто может быть волхв, а кто нет. Ничего. Посмотрит – отпустит. Скажет: можно. Что я ему? Он большой волхв, я совсем маленький. – И тем же спокойным, рассудительным тоном продолжил. – Бог Один, которому молятся руотсы, любит человечью кровь. Ее тут много. Каждый день кого-то убивают. Или у них энвиг – это когда они между собой рубятся. Или кто-то совсем больной и просит, чтобы его зарезали.

– Больные русы просят, чтобы их зарезали? – переспросил Дамианос, подумав, что неправильно понял.

Емчанин улыбнулся.

– Руотсы ничего не боятся. Но боятся помереть от болезни или от старости. У них называется «смерть на соломе». Кто так умер, никогда к богу Одину в небесный дворец не попадет. Поэтому больные и старые просят, чтобы их убили. Нужно с мечом в руке помирать – тогда хорошо… А еще Урм много чужих убивает. Понюхает, понюхает. Если не такой запах – ножом режет. А кровь Одину даёт.

– Как это «нюхает»? – опять не понял Дамианос.

– Носом. У него нос волшебный. Врага чует. Поэтому я совсем не боюсь. Я руотсы не враг. Зачем меня убивать?

Вдруг раздался шум, и интересный разговор прервался. От центра лагеря к логову Змея-Урма двигались гурьбой десятка три воинов. Передние несли что-то на руках. Вот они вышли на пространство, освещенное кострами, и Дамианос увидел, что это мертвое тело.

– Урм! Урм! – кричали люди и еще что-то, сердитое и требовательное.

Труп они положили на землю, лицом вниз. Под левой лопаткой рубаха потемнела от крови. Удар колотый, определил Дамианос опытным взглядом. Нанесен ножом или копьем.

– Зарезали, – сказал емчанин. – Кто зарезал – не знают.

К толпе вышел слепой. Поднял руку с посохом – все замолчали. Потом заговорили снова, но теперь тихо, почтительно. Годи послушал, наклонил голову.

– Этот, который лежит, на ночь в караул встал. Около своего шипслаг. И кто-то зарезал, – пересказал емчанин, видно, хорошо знавший язык вэрингов.

– Что такое «шипслаг»?

– Руотсы, кто из одной деревни, один корабль строят. Плывут по морю вместе. На земле один дом строят и тоже живут вместе. – Местный волхв показал на бревенчатые казармы. – Чужих к себе не пускают. Даже других руотсы.

Жреца под руки подвели к мертвецу. Годи тяжело опустился на колени, стал ощупывать рану. Поднес ко рту окровавленный палец. Понюхал, лизнул. Сказал что-то, от чего по толпе прокатился ропот.

– Говорит, свой зарезал. Так кровь шепчет. Говорит, один из вас зарезал! – поразился емчанин. – Хэй, какой большой колдун! Всё видит!

«Конечно, свой. Не чужой же, – подумал Дамианос, не впечатлившись. – Земляк из своего же шипслага, к кому часовой не боялся повернуться спиной. Можно было не нюхать и не лизать. И так ясно».

Урм поднялся, стукнул посохом, возвысил голос.

– Говорит, в ряд вставайте. Буду нюхать каждого.

Артельщики зароптали, но повиновались – выстроились кругом, в центре которого находился годи.

Тем временем у капища собирались и другие русы – шли и бежали со всего лагеря. Столпились уже несколько сотен человек, и прибывали всё новые.

Аминтес с любопытством наблюдал за действиями жреца и заодно присматривался к артельщикам из шипслага. Как же Урм определит, кто из них убийца?

Годи кланялся орлу, шевелил губами, время от времени бил посохом о землю. Молитва сначала была тихой, почти беззвучной, но постепенно голос креп, делался пронзительней и превратился в песню со странным, трудно уловимым мотивом. Удары стали ритмичными, тело певца мерно покачивалось, голова запрокинулась, седые косы бороды мотались из стороны в сторону.

Люди, стоявшие в круге, а за ними и зрители тоже закачались – все разом, в одном и том же темпе. Это выглядело так, будто завывания колдуна подняли ветер и по толпе пошли волны.

– О-о-один! – оглушительно возопил Урм, перевернул посох острым ножом книзу и вонзил его в землю.

Все замерли. Стало очень тихо.

Тогда жрец, вытянув руки, пошел к корабельной артели. Нащупал одного, взял за ворот, притянул к себе и стал обнюхивать лоб. Оттолкнул, переместился к следующему.