Маша, прости - Алена Артамонова

– А зачем вы притащили его сюда?

– Ну, во-первых, его нужно было привести в чувство, муженек-таки успел хорошенько намять ему бока, а во-вторых, в церковь нам ходить некогда, вот мы и решили, что за наше богоугодное дело пусть уж он заодно и нам отпустит грехи, – от души веселился безбожник Шарль.

– Отпустил?

– А куда ему деваться? – Косой одной рукой обнял слугу церкви за плечи, а второй подлил еще вина. – Мы ведь теперь чисты как младенцы, правда, отец Берно?

– Истинно так, сын мой, – и он с наслаждением хлебнул бургундского.

– Святой отец, а какую должность вы занимаете в церкви? – поинтересовался Филипп.

– Я казуист.

– Казу-что? – поперхнулся Косой.

– Сейчас объясню, – с готовностью предложил священник. – Существует два вида греха. Смертный, совершив который, вы для себя навсегда закроете дорогу в рай, и простительный, который, конечно, оскорбляет Бога, отца нашего, – он вознес свои плутовские глаза к небу. – Но не настолько, чтобы лишать грешников блаженства. Так вот, моя задача – научить вас различать эти два греха. Ибо грешим мы все, но и все хотим попасть в рай.

– И уж, конечно, все хотят приобрести блаженство по сходной цене, – усмехнувшись, подал голос Артур.

– Вот именно! – пропустив его насмешки, обрадовался священник догадливости собутыльника. – Сам по себе проступок не есть еще грех. Грех в сознании совершившего проступок! И если тот, кто творит зло, не думает, что это зло, можно не беспокоиться!

– Так если я кого-то ограбил и считаю, что несчастному это во благо, значит, я не грешил? – удивленно переспросил Косой, до него всегда доходило медленнее, чем до остальных.

– Именно так, сын мой! Существует множество двусмысленных поступков. Мое искусство найти в них хорошее и придать им такое значение, какое они на самом деле и не имеют. А еще лучше доказать, что в данном проступке нет никакой зловредности и он по сути даже благороден! – совсем пьяненький отец Берно, не стесняясь, раскрывал тонкости своего ремесла. – Так что все можно повернуть по-своему, даже такие дела, из которых уже, кажется, и выхода нет. Все зависит от количества золотых в кошельке грешника.

– Отец мой, вы просто незаменимый человек! – пряча усмешку, похвалил Филипп. – Иметь влияние на самого господа бога! Растолковывать ему его же законы! Да! Отец Бернар, вы незаурядный человек, раз умеете договариваться с самим небом!

Друзья весело рассмеялись, а довольный собой отец Бернар гордо раздувал щеки.

«Бог, не умеющий смеяться, не смог бы создать этой забавной вселенной!» – в который раз убедился Филипп и, потеряв интерес к служителю церкви, обратился к Артуру.

– Зачем звал? – Серьезных дел сегодня не намечалось, но Рыжий как-то загадочно предложил им небольшое приключеньице.

– Да, ответь, – встрял Косой и тут же обратился к Филиппу: – Я уже устал его пытать.

– Обещаю, тебе, Косой, это понравится больше других, считай это моим подарком, – все так же таинственно пообещал Артур и громко крикнул хозяину: – Лошади готовы?

– Давно, месье.

– Ну, чего расселись! – прикрикнул Рыжий.

– Ты нам так ничего и не скажешь?

– Следуйте за мной!

Три всадника безмолвно покинули Париж через ворота Сен-Ди. Во главе кавалькады ехал Артур, облаченный, как и его друзья, в черный плащ. За ним, слегка сутулясь, держался Косой, и замыкал шествие уверенно державшийся в седле маркиз.

– Эй! Видите огни, – Рыжий остановился и махнул рукой вдаль. – Это таверна «Золотая лань».

– Тысяча чертей! – взорвался Шарль. – Ты привез нас сюда, чтобы накормить ужином? Или здесь подают то, чего нет в нашем славном квартале?!

– Косой, Косой, твоя нетерпеливость тебя когда-нибудь погубит, – Артур совсем близко подъехал к приятелю и положил руку ему на плечо. – Ты помнишь гасконца Марильи?

– Это тот, у кого была лавка в Сен-Жак-де-ла-Бушери? – тихо переспросил Косой, погладив свой шрам.

– Ага, – довольный собой подтвердил Рыжий, – и который оставил тебе рубец за украденную тобой бутылку.

– Как ты его нашел? – даже в темноте был виден злой огонек, промелькнувший в глазах Косого.

– Да так, заехал как-то, гляжу – ба! – да это же наш старый Марильи. Он, конечно, постарел. Но зато как разбогател!

– Так чего мы здесь стоим, пора вернуть должок. За мной! – И Косой что есть силы пришпорил коня.

1986 г. СССР. Москва

«Если справедливости нет, ее нужно завоевать, купить, украсть, а если понадобится, взять силой!» – так думал Федор после звонка отца.

И он с еще большей силой и энергией окунулся… в учебу. Стал искать новое, интересное и заманчивое, что помогло бы ему идти дальше. Хотя Федор по-прежнему вел себя очень эгоистично. Если ему казалось, что кто-то спит с очень красивой девушкой, то он бросался отнимать добычу. Если кто-то лучше сыграл в студенческом театре, он всячески старался унизить «соперника». Он оттачивал свой цинизм и красноречие, срывал злость на любом, кто, как ему казалось, мог встать поперек дороги. Он оскорблял и унижал, но делал это так естественно и артистично, что самому объекту приходилось туго, а вот зрители в лице сокурсников заискивающе смеялись, хлопая его по плечу: «Ну ты даешь! Молоток!» – тем самым как бы говоря: «Ну я-то свой, со мной так не надо».

Но Федор шел по головам, даже не оглядываясь, подминая под себя все, что можно подмять. Его стали побаиваться, но дружить с ним хотели все! Он уже снялся во второй картине, и фильм даже поехав на Каннский фестиваль, где получил приз зрительских симпатий. Его всепоглощающие ненависть и злость, которые он изливал на отдельных людей, немного перекрывались неограниченной любовью, даже своего рода нежным трепетом по отношению к публике, аплодировавшей ему. Может быть, поэтому его душа окончательно не погибла.

Федор любил своих зрителей, как некую безликую, однородную массу, только за то, что они любили его. Без вопросов, критики и оценок. Он был кумиром, и ему это ужасно нравилось! Друзей не осталось, общаться на равных он уже не мог. Ему нужен был пьедестал, и как ни странно, но там, где один человек сам себя возвышает, всегда появляются прихлебатели, глядящие в рот. У Федора тоже появилась своя свита, с которой он гулял, пил, делил женщин. Но иногда на него что-то находило, и он мог посреди ночи разогнать своих гостей, не выбирая выражений. Свита с пониманием относилась к его выходкам, называя это эксцентричностью, и послушно разбегалась, чтобы по первому зову вернуться опять.

«Люди! Чем с вами хуже обращаешься, тем вы больше меня любите. Чем сильнее вас унижаешь, тем больше вам хочется быть униженными!» – сам себя убеждал Федор, запирался в квартире на пару дней и ходил как сыч, самозабвенно жалея себя.

Чем большего он добивался, тем сильнее была неудовлетворенность, и ему опять казалось, что трава зеленее на другом берегу.

Наступил июнь, сказочная пора. Вокруг – теплый, душистый воздух, наполненный запахами цветущих деревьев, многоголосье птиц, оголенные ноги московских красавиц и обилие улыбок на открытых лицах прохожих. Все это наблюдал Федор из приоткрытого окна своей новой бежевой «шестерки». Он только что приобрел машину и с наслаждением нарезал круги по Москве.

Среди однокурсников он был не единственным обладателем индивидуального транспортного средства. Но всем студентам машины купили родители, а он сделал это сам.

«Сам! Сам! – пело сердце. – И не далек тот день, когда они пожалеют… отец… Маша… Маша…»

Федор до сих пор хранил ее мишек с поблекшим от времени алым сердечком, но далеко, в самом темном углу шкафа. Когда он перешагивал очередную ступеньку, то доставал их на свет и хвастался. Мишки с молчаливым укором внимали.

От нахлынувших воспоминаний захотелось курить, он притормозил у табачного киоска и, купив пачку сигарет, увидел девушку. Худенькая, среднего роста, с большой русой косой, перекинутой через плечо, курносый носик и огромные, но красные от слез глаза. Она сидела на большом чемодане, обхватив себя за плечи, и тихонько поскуливала, словно щенок, потерявший маму.

Рядом проходили люди, искоса поглядывали и тут же спешили мимо, никому не хотелось заниматься чужими проблемами. В другое время и сам Федор, не задумываясь, прошел бы мимо, но сегодня у него было прекрасное настроение. Может быть, всему виной запоздавшее в этом году лето? Или ненароком пойманный взгляд незнакомки, провинциально-невинный и по-детски трогательный?

– Чего рыдаем? – он подошел к девушке и закурил.

– Паспорт потеряла и деньги, дяденька, – она еще сильнее захлюпала носом.

– Дяденька, – Федор расхохотался. – Где ты дяденьку видела?

– Извините, – только сейчас девушка подняла глаза и увидела замечательного молодого человека. Что-то знакомое было в его образе. Но что?