Брызги шампанского - Виктор Пронин

– В ближнем, – подтвердил Выговский.

– Привет от Коли Усошина, он здесь, в кабинете.

– Чем занят?

– Шампанское пьет.

– Хорошее дело. Как он?

– Удар выдержал. Предрекает развитие событий. В том же направлении. Печалится. Сожалеет о случившемся.

– Мы тоже. Но работа продолжается. Как и прежде. В том же объеме.

– Это возможно?

– Не произошло ничего такого, что могло бы нас остановить, заставить лечь на дно или совершить еще какую-нибудь глупость. Все остается в силе.

– Это радует.

– Я чувствую, что настроение у вас не самое лучшее?

– Игорь, – Агапов помолчал, посмотрел на своих гостей, на уже пустые стаканы. – Игорь... Если мы пьем шампанское, то вовсе не потому, что веселы и счастливы. Мы пьем шампанское только потому, что в тумбочке у меня не нашлось ничего другого.

– Сережа... Повторяю – все продолжается. И потом... Вам-то там, как ты говоришь, на Севере... чего беспокоиться? Нам придется держать удар. Здесь. В Москве.

– Мы тоже так подумали.

– И еще... По моим данным, у ребят не все хорошо получилось. Не надо бы им по шкафам лазить, с кошельками возиться... Не надо бы. Они в свое время у Коли побывали на отдыхе. Он их хорошо знает. Его люди.

– Коля Усошин? – уточнил Агапов.

– Да.

– Отпечатки? – спросил Агапов, но Выговский не услышал этого вопроса.

– И еще, – сказал он. – Фаваз пропал.

– Не понял?

– Да, Сережа, да. Его офис закрыт. Будто там никогда никого не было.

– Так ведь за ним три парохода дров! – не выдержал Агапов.

– Мы его найдем. Здесь или там – найдем. Не могу обещать, что все вернем... Сам понимаешь, в Интерпол обращаться не будем. Но кое-что можем.

– Так, – крякнул Агапов. – К нам не собираетесь в гости заглянуть?

– Пока нет. Да и вам, наверно, не стоит торопиться. Дожди у нас тут, похолодало. Неуютно сейчас в Москве.

– Смотрим телевизор, знаем. Про погоду сообщают постоянно. Какой-то жестокий циклон на вас движется.

– Мы в самом его центре, Сережа. Ну что... Будем прощаться. Пока все. Будут новости – позвоню. Если у вас что забрезжит – телефоны знаете.

– Будь здоров, Игорь, – и Агапов положил трубку. – Фаваз сбежал, – повернулся он к Усошину и Горожанинову.

И опять все трое замолчали. Закатное солнце осветило красным светом маленькое северное окошко кабинета начальника леспромхоза, легло бликами на лица людей.

– Значит, еще и Фаваз, – проговорил наконец Горожанинов.

– Найдется, – с непонятной уверенностью сказал Усошин. – Живым или мертвым... Найдется.

– Так живым или мертвым? – весело спросил Агапов.

– Скорее мертвым. Таковы законы жизни. Их нельзя нарушать. Никому. Они могут показаться странными... Зэковскими, бандитскими, любовными, торговыми... Какими угодно. Но нарушать их нельзя. Это я усвоил на своей непростой службе. Стонут и слезы льют, – он кивнул в сторону телевизора, – убили журналиста, убили любимца всенародного, талантливого и неповторимого... Не верю! Убили дельца, который нарушил законы своей банды. И ничего больше. Стонут – убили честнейшего политика, надежду и опору демократической России... Не верю. Убили прохиндея, который кинул свою братву. В подведомственном мне учреждении тоже случаются непредвиденные случаи. И веселые, и печальные. Но я твердо знаю, что за каждым печальным случаем стоит нарушение закона. Закона барака, камеры, лагеря. На первый раз могут морду повредить, на второй раз еще что-нибудь приведут в негодность. А на третий, глядишь, дерево при лесоповале упало совсем не в ту сторону, в которую должно было упасть по всем законам физики.

– Что-то в этом есть, – озадаченно проговорил Агапов.

– В школе нарушителям, – продолжал Усошин, – грозят пальчиком. Во дворах им бьют морды. Могут ножом пырнуть. А дальше все круче, дальше все круче. Фаваз находился под крышей наших законов. Наших, – повторил с нажимом Усошин. – Он ими пренебрег. Нарушил. И оказался совершенно ничем не защищенным под громадным бездонным древним небом, – улыбка Усошина скорее напоминала оскал.

– Что-то в этом есть, – повторил Агапов, чтобы хоть как-то смягчить слова Усошина – не привык Агапов к такому вот тону, еще не привык.

– Мне бы очень не хотелось, чтобы наши московские друзья были с нами неискренни, – повторил Усошин уже с мягкой улыбкой, но эта мягкость была куда опаснее того оскала, который напугал Агапова минуту назад. – Мне бы не хотелось, чтобы наши московские благодетели, – он ткнул пальцем в телефон, по которому только что разговаривал Агапов, – оказались хоть в чем-то неискренними с их бесхитростными северными подельниками, – прорвалось у него словцо из зоны.

И Усошин опять улыбнулся – простодушно, доверчиво, даже как бы слегка стесняясь слов, которые только что сам произнес. Но в глазах его на секунду сверкнули два красных сатанинских огонька – отблески солнца, которое било прямо в немытые стекла агаповского кабинета.

Третий день шел дождь – такое бывает даже в Коктебеле. Было тепло, но море вдруг похолодало до пятнадцати градусов за одну ночь. Достаточно было войти в воду по щиколотку, как ноги моментально стыли. На спор можно было окунуться, но радости при этом никакой.

– Что, слабо? – спросила закутанная в полотенце девушка на берегу, увидев, как я сделал шаг в воду и тут же отшатнулся назад.

– Да нет, войти могу... Я не уверен, что на ваших глазах достойно выйду из воды.

– Почему?

– Меня ведь просто выбросит на берег!

Сквозь устоявшуюся вонь мочи я поднялся по ступенькам на площадь с чувством облегчения. Все возвышенные и трепетные любители встречать рассветы гадили здесь же, под себя, разве что спускались на несколько ступенек вниз, к пляжу.

Жоры на площади не было – дождь. Если нет покупателей, ему тоже у парапета делать нечего. Мой знакомый журналист Алевтин познакомился с судомойкой из стриптиз-бара и теперь не всегда приходил даже на завтрак. Встречи у них были только по утрам – после ночной смены тетенька торопилась в его номер – такое условие поставил ей Алевтин.

И она его приняла.

Любовь зла.

Владелец литературно-музыкального салона и ведущий крымский поэт Слава Ложко уехал на своем разболтанном «жигуленке» в город Днепродзержинск – там, оказывается, открывался местный краеведческий музей, и Слава был представлен в качестве экспоната – своими стихами, разумеется, портретом, даже личными вещами. Почти не надеванные штаны пожертвовал Слава музею, бутылку из-под коньяка «Коктебель» и плавки, в которых впервые вошел в Черное море лет сорок назад. Все было с благодарностью принято и размещено в застекленных витринах. Перед отъездом, правда, Слава успел набить морды двум бестолковым хамоватым водителям, которые поначалу не поняли, с кем имеют дело. Теперь они долго будут помнить Коктебель и того, кто повстречался им на жизненном пути.

И Жанна пропала.

Три дня я не встречал ее ни на пляже, ни на набережной, ни на торговой площади. Оказывается, я совершенно не представлял, где она живет, не знал ее фамилии и вообще стал сомневаться, что она существует на белом свете.

Время от времени в разрывах туч показывалось солнце, дорожки сразу просыхали, а истосковавшиеся по теплу мужчины и женщины бросались на пляж, на ходу срывая с себя одежды. Но стоило им только повернуть лицо к теплым лучам, как солнце тут же скрывалось за тучами и опять шел дождь. Несчастные бросались в укрытие, спешно прикрываясь теми же одеждами, которые пять минут назад с себя сдирали.

Продавцы мокли в своих палатках, не смея свернуть торговлю – их пребывание на набережной уже оплачено. Книжные прилавки были покрыты дырявым целлофаном, армяне с тысячелетней печалью в глазах в десятый раз разогревали на газовых горелках окаменевшие шашлыки. Мужик, который каждый вечер устраивался с громадным блюдом красных, светящихся в темноте раков, невозмутимо мок под дождем, прихлебывал пиво и неустанно этих раков поедал. Это была лучшая реклама. Глядя на него, у кого душа не содрогнется, чья ладошка не потянется в карман за последней гривной, чтобы съесть такого же рака и запить таким же холодным пивом. Дождь лил, горка красной чешуи возле мужика все росла. Капли стекали по его лицу, а он этого как бы даже и не замечал – ел раков и запивал пивом. Независимо от того, сколько у него купят раков за вечер и купят ли вообще хоть одного, блюдо с наступлением темноты опустевало. Мужик собирал на блюдо шелуху из красных панцирей и уходил в ночь, чтобы на следующий вечер снова появиться все с тем же алюминиевым блюдом, на котором горой возвышались красные, светящиеся в темноте раки.

Продолжая короткими перебежками продвигаться по набережной – от навеса к навесу, от ресторана к ресторану, – я наконец наткнулся на знакомую физиономию. Это был полубанкир-полукиллер из Днепропетровска.

– Привет, – сказал он таким спокойным и уверенным голосом, будто мы с ним каждый вечер что-то пили. – Дождь идет, – добавил он, поясняя свой тон.