Брызги шампанского - Виктор Пронин

Я посмотрел в ту сторону, куда недавно понесся благородный мастиф. Там были заросли какого-то южного кустарника, остатки забора, туда же стекал небольшой ручей – дальше он устремлялся к чайному домику, мимо столовой и уходил под набережную к морю.

– У хозяина должен быть фонарь, – сказал я.

– Сейчас будет, – доверительно прошептал Жора. – Здесь все к твоим услугам. Думаешь, Жанна – это верх совершенства? Мы здесь на массажных столах таких Жанн отыщем... Закачаешься!

– Фонарь, Жора! – простонал я.

Фонарь я держал в руке через минуту. Так и есть, кустарник, остатки забора, ручей, который почти весь впитывался в землю. Я оглянулся – отсюда просматривались все посетители кафе. Во всяком случае, наш столик был виден. Я наклонился, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть в неверном свете фонаря. Интересно, почему на юге все предметы обихода – плохие? Фонарь еле светит, кипятильник не работает, замки в дверях заклинивает, шпингалеты на окнах отрываются при порыве ветра, пластмассовые стулья на пляже какие-то треснутые, их ножки расползаются под тобой во все четыре стороны...

Но как бы ни был слаб фонарь, мне удалось все-таки рассмотреть то, что я искал, – следы от подошв на влажной земле. Здесь, под плотным кустарником, не росла даже трава – солнце не пробивалось совершенно. Поэтому земля была чиста от листьев, от травы, от мусора, и на ней все отпечатывалось четко и ясно. А поскольку в кармане у меня лежали снимки, которые я получил час назад, узнать рисунок подошвы не представляло труда.

Да, отпечаток на земле был мне знаком.

Совсем недавно я видел его на полу в собственном номере.

– Ну, что? – спросил Жора. – Нашел? – Он обладал способностью задавать удивительно точные вопросы, несмотря на их внешнюю бестолковость.

– Нашел.

– Ну и отлично. Пошли, пока наш коньяк не убрали. А то они могут. Вдруг решат, что нам больше не хочется. У них это не заржавеет. Уж сколько раз случалось.

И мы вернулись в кафе.

Мастиф лежал недалеко от входа, и, несмотря на полнейшее добродушие, глаз его был бдительно скошен в сторону темных кустов. Видимо, он еще не успокоился и готов был опять навести порядок на подвластной территории.

Наш коньяк стоял на месте. И огрызки бутербродов тоже лежали на столе, хотя их полнейшая непригодность в пищу была видна на расстоянии.

– За что выпьем? – спросил Жора.

– За победу. Над силами зла. Как мы их понимаем.

– Прекрасный тост! – воскликнул Жора с подъемом. – Прямо просится в стихи.

– Дарю! – Я выпил из мутноватого стакана коньяк, сунул в рот оставшуюся от бутерброда корочку. Заказывать еще чего-то не хотелось – передо мной разверзлась такая пропасть, такая пропасть, что было не до закуски.

Главное открытие – у меня в номере был не вор.

Кто-то очень хотел убедиться, что я – это я.

Видимо, убедился.

Если этот же человек прятался в кустах, значит, что? Значит, его интересовал именно я.

Или же он продолжал убеждаться?

У него было время выстрелить? Было. Но почему-то этого не сделал. Он мог застрелить того же мастифа? Нет, мастифа застрелить не мог. Он бы себя выдал. Показал бы, что завелся в Коктебеле человек, способный на подобное.

Странное ощущение вдруг овладело мною – я почувствовал себя здесь в полнейшей безопасности. У дверей лежал мастиф, невдалеке развалилась бестолковая борзая, Жора читал шаловливые свои стихи, потом его позвала к себе за стол Полищучка, потом ее муж позвал меня, и через некоторое время мы сидели плотной компанией и трепались обо всем на свете легко и беззаботно. Я заказал коньяк, внук Мухиной – или сын Клодта, какая разница! – заказал мясо с картошкой фри, и вечер наш продолжал набирать обороты, раскручиваться и приобретать видимость настоящего праздника, долгожданного и счастливого.

Нас никто не торопил, в коктебельских забегаловках не принято торопить. Пользуясь этим, многие посетители, если, конечно, хватает сил и денег, встречают рассветы, любуются, как над горой Хамелеон поднимается солнце, как по пустынному пляжу в предрассветном тумане бродят тяжелые чайки и галька поскрипывает под их мощными лапами.

И как, скажите, как не заказать в таком случае бутылку настоящего шампанского, чтобы, как говорили днепропетровские ребята Гриша и Валера, залакировать настоящую пьянку.

И мы ее достойно залакировали.

А ребята были хорошие, надежные. Но с недостатками.

В кабинете начальника леспромхоза Сергея Агапова собрались еще двое – Николай Усошин и Слава Горожанинов. Начальник лагеря и начальник железнодорожной станции. Перед ними на тумбочке стоял телевизор. Хороший японский телевизор с достаточно большим экраном. И с пультом управления, который позволял на расстоянии, не вставая, увеличивать и уменьшать звук, прибавить красного или голубого цвета – в зависимости от личных вкусов и характера передачи. А передача была такая, что всем троим хотелось вообще убрать красный цвет, – показывали залитый кровью ворсистый пол в гостинице «Россия». Иногда им хотелось убрать голубой или серый цвета – когда на экране появлялись жутковатые ощеренные лица трупов.

Длинный Агапов сидел в низком кресле, поставив локти на колени и подперев кулаками щеки. Роскошный исландский свитер, который он купил на Тверской, недалеко от Белорусского вокзала, сидел на нем свободно, палевые узоры оттеняли здоровый цвет лица. В общем, свитер явно красил хозяина, придавая ему вид северный, но в то же время раскованный, может быть, даже столичный. Отдыхать Агапов любил на юге, в Крыму, загорал там до черноты и среди бледнолицых северян смотрелся действительно неплохо, а для некоторых даже соблазнительно.

Впрочем, в эти минуты агаповский загар посерел, глаза потухли и даже свитер, за который он не пожалел бешеных денег, тоже как бы померк, пошел клочьями – чувствовал свитер состояние хозяина и старался соответствовать.

Усошин в форме майора сидел в углу на стуле, откинувшись назад, словно подставляя физиономию под начальственные пощечины. На экран он смотрел со странным выражением не то неудовольствия, не то пренебрежения к тому, что видел. Но, скорее всего, и недовольство, и пренебрежение относилось к людям, которые все это сделали.

Не в силах сидеть на месте, Слава Горожанинов, нервно расхаживая по кабинету, то присаживался на стул, то в растерянности садился на стол Агапова и уже оттуда смотрел криминальную хронику.

Дежурная по этажу, возбужденная телевизионным вниманием к себе, что-то невразумительно лопотала, горничная вообще не могла сказать ни слова, но настырный корреспондент добился все-таки от нее признания, что видела она двух молодых ребят, выходящих из номера. Ребята были спокойные и вежливые, совершенно не чеченской и даже не кавказской внешности, мило с ней побеседовали, в номер заходить не советовали, потому что там все пьяные вусмерть, как они сказали. Она повторила несколько раз – «вусмерть». Получается, что убийцы открытым текстом сказали ей, что случилось с хозяином номера и с его гостями.

– Но кто же мог знать, кто мог знать! – причитала девушка и без конца прикладывала гостиничное полотенце к совершенно сухим глазам. Ей, очевидно, казалось, что после случившегося нужно плакать. Но слез не было.

Что-то беспомощно вякали милицейские чины, начальник охраны гостиницы, вахтеры, швейцары, даже официанта из буфета третьего этажа пытались раскрутить, но никто ничего внятного сказать не мог. Говорили о системе перехвата, которой уже охвачена вся Москва, составляли какие-то фотороботы, показывали изображенных на них уродцев, которые не то что на преступников, а даже и на людей походили весьма отдаленно.

Радостно возбужденный корреспондент говорил взахлеб о криминальных разборках, о переделе собственности, о высоком профессиональном уровне убийц, о контрольных выстрелах в голову, о многочисленных версиях, которые разрабатывает следствие. Тут же привычно посетовал, что не приехал вот президент в гостиницу, дескать, президенту это безразлично, видать, не слишком хорош у нас президент-то: не выезжает ни на лесные пожары, ни на снежные заносы в деревнях, ни на разливы рек, ни к перевернувшемуся грузовику на трассе. Вот в других, дескать, странах президенты все это проделывают и тем самым завоевывают любовь подданных.

Промелькнуло словечко про железную дорогу, и тут же корреспондент, поблескивая глуповатенькими глазками, сказал, что кто-то из убитых имеет отношение к железной дороге и поэтому именно на железной дороге надо искать следы убийц.

Когда передача закончилась, все вздохнули с облегчением – дальше слушать все эти подробности ни у кого просто не было сил, требовалась передышка. Надо было и самим какие-то слова произнести, выплеснуть собственный ужас от случившегося.

Слава поспешно схватил пульт и выключил этот прекрасный ненавистный японский телевизор, который так качественно показал залитый кровью пол, простреленные головы, вывернутые карманы пиджаков, что, по мнению милиции, не исключало, вовсе не исключало обыкновенного ограбления.