Необъятный мир: Как животные ощущают скрытую от нас реальность - Эд Йонг

юридически и экономически важный, поскольку он затрагивает наши культурные нормы, связанные с отловом, забоем и употреблением в пищу животных, а также с экспериментами на них. Боль (или ноцицепция, если хотите) – неугодное чувство. Это единственное из всех чувств, отсутствие которого (как у голого землекопа или кузнечиковых хомяков) воспринимается как суперспособность. Это единственное из всех чувств, которого мы пытаемся избегать, которое глушим лекарствами и которое стараемся не вызывать у других.

Ученые, занимающиеся зрением или слухом, могут предъявлять изучаемым животным изображения и звуки. Тем, кто изучает боль, приходится вредить своим подопечным – ради знаний, которые, возможно, позволят обеспечить этим животным более комфортное существование. Исследователи стремятся сократить число подопытных до минимума, но их приходится использовать столько, сколько необходимо для статистической значимости результатов. Такая работа – серьезное моральное испытание и зачастую очень неблагодарное дело. «Людям кажется либо что животные ощущают боль в точности как мы, и поэтому тут просто нечего исследовать, либо, что они, в отличие от нас, не ощущают боли, и поэтому тут просто нечего исследовать, – рассказывает Робин Крук. – Промежуточного отношения, когда человек осознает свое незнание, почти не встретишь».

Проблемная природа исследований боли лучше всего видна на примере рыб. В начале 2000-х гг. Линн Снеддон, Майк Джентл и Виктория Брейтуэйт впрыскивали в губы форели пчелиный яд или уксусную кислоту (то самое вещество, которое придает вкус уксусу){303}. Эти несчастные – в отличие от счастливчиков, которым впрыскивали физиологический раствор, – начинали тяжело дышать. Они на несколько часов переставали есть, ложились на засыпанное гравием дно аквариума и вертелись с боку на бок. Некоторые терлись губами о гравий или о стенки аквариума. Они переставали сторониться незнакомых объектов, то есть теряли бдительность, как будто на что-то отвлекаясь, причем этот эффект пропадал, когда им впрыскивали морфий. Снеддон с коллегами не понимали, как эти действия, которые продолжались довольно долго после укола, можно отнести к простой ноцицепции. Они отчетливо видели муки боли.

Эти исследования, результаты которых были опубликованы в 2003 г., произвели настоящий переворот. До этого и в научных статьях, и в журналах о рыбной ловле, и в текстах группы Nirvana продвигалось представление, что рыбы не чувствуют боли. Предполагалось, что биться на крючке рыбу заставляют рефлексы, а не страдание. Никто не знал даже, есть ли у рыбы ноцицепторы, пока Снеддон и ее коллеги не установили, что есть. Она вспоминает, что в начале своих исследований спрашивала рыболовов и будущих ветеринаров, испытывают ли рыбы боль. «Очень немногие отвечали утвердительно», – говорит Снеддон. А теперь, спустя 17 лет накопления свидетельств обратного, «почти все признают, что испытывают».

Если у рыбы срабатывают ноцицепторы, сигнал отправляется в те области мозга, которые отвечают за научение и другие действия, более сложные, чем простые рефлексы{304}. Когда рыб щиплют, бьют током или впрыскивают им токсины, они совершенно определенно ведут себя не так, как обычно, на протяжении нескольких часов, а то и дней – или до тех пор, пока не получат болеутоляющее{305}. Ради него или ради того, чтобы избежать дальнейшего дискомфорта, они готовы на жертвы. В одном эксперименте Снеддон установила, что данио-рерио предпочитают аквариумы, где есть растения и гравий на дне – пустые им не интересны{306}. Однако, если им впрыскивали уксусную кислоту, а в воде пустого аквариума растворяли болеутоляющее, они отказывались от привычных предпочтений и выбирали скучную, но обезболивающую среду. В другом исследовании Сара Миллсопп и Питер Ламинг приучали золотых рыбок питаться в определенной части аквариума, а потом били их током{307}. Рыбы кидались наутек и не приближались к этому месту в течение нескольких дней, оставаясь все это время без пищи. В конце концов они возвращались, но это происходило быстрее, если они испытывали голод или если удар током был не сильным. Даже если само бегство было рефлекторным, позже они взвешивали «за» и «против» возможности избежать дальнейших мучений. Как писала Брейтуэйт в своей книге «Больно ли рыбам?» (Do Fish Feel Pain?), «у нас есть много свидетельств в пользу того, что рыбы чувствуют боль и мучаются не меньше, чем птицы и млекопитающие»{308}.

Тем не менее ряд убежденных оппонентов эти доводы не принимают[103]{309}. Они обвиняют Снеддон и других в антропоморфизме, в привычке смотреть на рыб в своих экспериментах человеческими глазами. Более вероятно, доказывают они, что рыбы действуют неосознанно. В конце концов, их мозг ни на что осознанное и не способен. Наш мозг прикрыт сверху, словно гриб шляпкой, плотной нейронной тканью под названием «неокортекс». Он устроен как оркестр, в котором множество разных секций музыкантов – специализированных отделов – совместными усилиями исполняют музыку сознания и элегию боли. Но у рыб неокортекса нет, тем более высокоорганизованного. «Неврологическая прошивка рыбы обеспечивает бессознательную ноцицепцию и эмоциональный отклик, но не осознаваемую боль и чувства», – писали в 2014 г. семь скептиков в статье, озаглавленной «Рыбам действительно больно?» (Can Fish Really Feel Pain?){310}.

Ирония в том, что этот довод сам по себе антропоморфичен{311}. Он строится на наивном предположении, что для ощущения боли любому животному требуется неокортекс, поскольку именно так обстоит дело у человека. Но если это верно, то боли не чувствуют и птицы, ведь у них нет неокортекса. По той же ошибочной логике у птиц не должно быть и прочих психических процессов, коренящихся в неокортексе, – таких как внимание, научение и многих других, которые у них определенно имеются{312}. В процессе эволюции животные часто находят альтернативные способы решения одних и тех же задач и используют разные структуры для выполнения одних и тех же функций. Поэтому доказывать, что рыбы не чувствуют боли, потому что у них нет «человеческого» неокортекса, – это все равно что утверждать, будто мухи не видят, потому что у них нет похожего на фотокамеру глаза.

Однако зерно истины в доводах оппонентов есть: мы не можем принять за аксиому то, что испытывать боль или другой сознательный опыт способны все животные. Не всякая жизнь обязательно обладает сознанием. Оно возникает при наличии нервной системы, и если неокортекс для этого, может, и не требуется, то достаточно заметные вычислительные мощности все же нужны. Для сравнения: у крабов и омаров за ритмичные сокращения желудка отвечает пучок из примерно 30 нейронов, тогда как у червя-нематоды C. elegans есть всего 302 нейрона на все про все{313}. Способна ли нематода испытывать субъективные переживания, имея лишь на порядок больше нейронов, чем крабу требуется для одного только пищеварения? Маловероятно. «На каком-то этапе для этого просто перестает хватать мощности нервной системы, – говорит Робин Крук. – Но какую мощность считать достаточной?» 86 млрд нейронов, как у человека; 2 млрд, как у собаки; 70 млн, как у мыши; 4 млн, как у гуппи, или 100 000, как у дрозофилы? Крук подозревает, что 10 000 нейронов, как у голожаберного моллюска, будет маловато, но «никто вам не скажет, что нужно, например, минимум 10 057 нейронов», объясняет она.

Значение имеет не просто количество нейронов, но и связи между ними{314}. В человеческом мозге разные секции нашего кортикального оркестра соединены благодаря сотням тысяч нейронов. Эти связи и позволяют нам исполнять полнозвучную симфонию мучительного переживания, объединяя сенсорные сигналы с отрицательными эмоциями, дурными воспоминаниями и всем прочим в том же духе. Мозг насекомых связями не изобилует{315}. Ноцицепторы дрозофилы соединяются с отделом мозга, играющим ключевую роль в научении, – он называется грибовидным телом. Однако от грибовидного тела к другим отделам мозга ведет всего 21 исходящий нейрон. То есть муха вполне может научиться избегать ноцицептивного стимула, но прилагаются ли к этому уроку неприятные чувства, без которых немыслимы страдания у человека? У насекомых может в принципе не быть области мозга, отвечающей за обработку эмоций, такой как миндалевидное тело у человека. «Поэтому нам трудно понять, каким может быть субъективное ощущение боли у насекомого», – поясняет физиолог Шелли Адамо, изучающая поведение насекомых.

Но, с другой стороны, добавляет Адамо, откуда нам знать, как выглядит их эмоциональный центр? Учитывая, как мало мы понимаем в работе человеческого мозга, не говоря уже о прошивке мозга других животных, пока еще рановато делать категорические утверждения о том, какие неврологические особенности требуются для ощущения боли. Тем более что некоторые животные демонстрируют поведение, явно выходящее за пределы возможностей их примитивного мозга.

В 2003 г. в североирландском городе Киллили биолог Роберт Элвуд случайно разговорился в пабе со знаменитым шеф-поваром Риком Штайном. «Нас обоих интересуют ракообразные, – сказал