Признать невиновного виновным. Записки идеалистки - Зоя Светова

– Как уволили? – удивилась я. – А как же страусы? Как медведь?

Аня рассказывала мне, что в колонии, где сидит Алексей, живут страусы. Прежний начальник был ужасно тщеславным и как-то, будучи на совещании тюремщиков в Екатеринбурге, сильно впечатлился рассказом одного из коллег о том, что у него в колонии живет крокодил. Вернувшись к себе, Тураев решил, что в его вотчине тоже должно быть что-то экзотическое. Узнав, что у одного из осужденных брат разводит страусов, начальник колонии намекнул, что ему бы хорошо в виде спонсорской помощи презентовать парочку таких диковинных птиц. Захотелось ему, видите ли, на завтрак есть яичницу из страусиных яиц. Да и хорошо, чтобы на скотном дворе вместе с курами, свиньями, коровами и лошадьми жили и страусы. Сказано – сделано. Страусов привезли, осужденному разрешили внеочередное свидание. Потом в колонии появился медвежонок. Тураев рассказывал, что убил медведицу и решил приютить оставшегося сиротой медвежонка.

Уволили его, конечно, не из-за страстной любви к животным. Просто в местном тюремном ведомстве решили, что Тураев слишком зазнался, возомнил о себе бог весть что и перестал делиться. В колонии сидят почти полторы тысячи человек. Все они работают. Начальник колонии сумел заключить кучу контрактов: заключенные делали мебель, складывали бытовки для нефтяников, сколачивали деревянные гробы. Нетрудно представить, что эта производственная деятельность приносила колонии совсем неплохой доход. Но в один прекрасный день вдруг выяснилось, что Рашид Тураев «злоупотреблял должностными полномочиями». По версии следствия, он заставлял осужденных строить дачу начальнику местного тюремного департамента. Заключенным обещали за «ударный труд» условно-досрочное освобождение. Знающие люди говорят, что эта история вряд ли привела бы к осуждению Тураева и его увольнению с работы, если бы не более серьезные «провинности».

В прессу просочилась информация о том, что колония-де заключала договора о производстве мебели с «левыми» заказчиками и деньги за их исполнение шли не только мимо госказны, но и мимо местного тюремного ведомства. А это уже непозволительно.

– Так вот, Тураева уволили. И ко мне подбираются, – жаловался нам Казбек Михайлович. – Вы думаете, легко быть начальником такой большой зоны? Кроме контингента и правозащитников всегда найдется много недовольных. Вот, далеко ходить не надо. Хотел я тут уволить одну сотрудницу – не нравится мне, как она работает. Выяснилось: нельзя. Она вдруг оказалась беременной. Никакой власти, получается, у меня нет. Вот и вашего Летучего я в ШИЗО сажать не хотел. Но позвонили мне тут из Москвы: говорят, решается вопрос о его помиловании. Интересовались, как у него обстоят дела с нарушениями режима. Я говорю: «Нет у него нарушений. Работает хорошо. К побегу не склонен. Добросовестный. Читает много да пишет что-то в тетрадку мелким почерком. Приходится долго-долго разбирать его письма. Даже дополнительного цензора пришлось взять». А существенных нарушений нет, – повторил Казбек Михайлович и разлил последние капли конька. – Я был вынужден «организовать» ему историю с мобильным телефоном. Даже не знаю, зачем он на это искушение поддался?

– То есть как «организовать историю с мобильным телефоном»? – встрепенулась Аня.

– Ну, он вам сам все расскажет, уважаемая Анна Феликсовна, – спохватился вдруг Казбек Михайлович, решив, что слишком разоткровенничался. – Вы, наверное, знаете, что мобильные телефоны – это сегодня бич всех исправительных учреждений. Их все равно в зону проносят, хоть мы и видеокамеры везде ставим, сетки мощные вдоль заборов натягиваем – все бесполезно. В прошлом году молодой человек подъехал к зоне на скутере и бросил через забор мобильник.

– Что вы нам зубы заговариваете? – не унималась Аня. – Не хотите же вы сказать, что этот молодой человек на скутере специально для Алексея Летучего перебросил мобильник через забор? А как иначе у такого законопослушного человека, как мой подзащитный, оказался мобильник?

Казбек Михайлович как-то сразу отрезвел и погрустнел:

– Я же вам сказал, что мне из Москвы звонили. Я же вам объяснил, что он подал прошение о помиловании. И с этим нам надо было что-то делать. Подать-то его он подал, да забыл там написать самое главное – что он свою вину признает. А без этого у нас никого не милуют. Также и по УДО не выпускают.

– Получается, что теперь Летучий сидит в ШИЗО потому, что говорил по мобильнику с женой и его засекли? – спросила я.

– Во-первых, уважаемая, сидит он не в ШИЗО а в СУСе, то есть на особых условиях содержания. Там у него просто небольшой барак, не так много народу. Есть, конечно, ограничения, например, в свидании с родственниками. А условия ничем не хуже, чем на обычном строгом режиме. Не работает он. И нарушение у него записано. Были у него и раньше нарушения. Вышел за пределы локальной зоны. Он там с кем-то из сотрудников общался. Как потом выяснилось, кому-то помогал какие-то задачи по физике решать. Зачем за пределы локалки вышел? Знал ведь, что это нарушение. Зачем согласился с женой по мобильному телефону говорить? Один из осужденных принес ему телефон и говорит: «Жена звонит!» Почему он не отказался? Ведь знал, что это нарушение режима.

– А кто же того осужденного надоумил номер жены Летучего набрать и ему мобильник поднести? – спросила я Казбека Михайловича.

– Это вы уж сами догадайтесь, вы ведь журналист, вам и карты в руки – кто надоумил, кто виноват и что делать.

В дверь постучали, и в кабинет зашел дежурный оперчасти.

– Осужденный Летучий для свидания с адвокатом доставлен, – сказал он.

Аня вместе с ним вышла из кабинета.

Я попрощалась с Казбеком Михайловичем и решила подождать подругу на скамье перед административным корпусом. И тут заметила самолет, на который не обратила внимания, когда мы заходили в зону.

Самолет АН-2 стоял на приколе во дворе колонии строгого режима. Он смотрелся как инородное тело среди витых, почти арбатских уличных фонарей, фонтанов с цементными лебедями. Я слышала, что во Франции и в Англии было несколько случаев, когда осужденные совершали побеги на вертолетах. Поэтому во многих западных тюрьмах по периметру развешивают специальные провода, чтобы засекать самолеты и вертолеты, если, не дай бог, те соберутся пролететь над тюрьмой.

А здесь настоящий самолет стоял как насмешка. Аня Сваровская потом рассказала мне, что у него нет двигателя и даже при большом желании улететь на нем невозможно. Доставили этот летательный аппарат во двор колонии на специальной площадке-эвакуаторе. Казбек Михайлович говорил Ане, что зэки, выходившие на свободу, обязательно фотографировались на память рядом с этой странной железной птицей.

* * *

Аня вышла со свидания в слезах. Она бросилась ко мне:

– Пойдем отсюда скорей. Мы опоздаем в аэропорт. И вообще, я больше не могу терпеть этот беспредел. Они, как садисты, издеваются над Алексеем. Устраивают ему провокации. Подстроили эту историю с мобильным телефоном. Как на грех, в тот день у жены Алексея был день рожденья. Пришел к нему парень, про которого Алексей точно знал, что он работает на администрацию, но по своей интеллигентности поддерживал с ним приятельские отношения. Этот парень ему сказал: «Жена твоя звонила. Волнуется, что от тебя нет звонка, ведь у нее сегодня день рожденья». Протянул ему трубку. Алексей набрал домашний номер, начал разговаривать, и в этот момент в барак как будто бы случайно зашел контролер. Летучий не успел даже спрятать мобильник в карман. Алексей сказал мне, что не понимает, почему он так легко попался на эту удочку. Как будто бы тот парень его зазомбировал. Ведь он прекрасно знал, что, во-первых, жена не могла позвонить на этот телефон, во-вторых, у него была телефонная карточка, он мог и сам попробовать позвонить жене из автомата. И теперь Алексея перевели на строгие условия содержания на неопределенный срок. Это значит, что не может быть речи ни о свиданиях с родственниками, ни о помиловании. Администрация колонии, само собой, не станет рекомендовать его на помилование, потому как он – злостный нарушитель режима, который нуждается в дальнейшем исправлении. Впрочем, сам Алексей за эти годы абсолютно не изменился. Он все такой же наивный. Надеется на президента. Написал Путину письмо, где подробно рассказал про свое дело. Он надеется на помилование и не понимает, что его никто не отпустит, пока он не встанет перед ними на колени и не признает свою вину.

– Знаешь, – продолжала Аня, когда мы уже вышли из ворот колонии и, оказавшись на шоссе, ловили машину, – мы сейчас сядем в самолет, прилетим в Москву и всё забудем. А я, как представлю, что он-то вернется в свой барак, и это продолжается уже почти десять лет, а осталось еще пять… мне хочется бежать из профессии, бежать из страны… Только не знаю, куда.

Перед ними остановилась грязно-белая «Волга». Водитель оказался разговорчивым.