Андрогин - Владимир Ешкилев

– Не безразличен, совсем нет. Но существует высшая Отчизна в чертогах Отца Небесного.

– Прочь с глаз моих! – прошипела Констанца, указывая рукой на дверь. – Вы меня разочаровали.

– Прошу, Бога ради, простить меня, убогого, – грустно улыбнулся Григорий. – Простите также за то, что не смогу сегодня вернуть вам сие платье…

– Во-о-он!

В этом гневном крике Сковороде вдруг послышалось что-то знакомое. «Такими же воплями гнал меня из Львова демон, обитавший в теле юноши!» – вспомнил он. Григорий отвесил разъяренной женщине низкий поклон и твердым шагом покинул апартаменты супругов Тома.

«Лидия – ртуть, а я сера!» – вспомнил он слова Констанцы. В книгах, с которых он начал свое постижение мира, сера твердо ассоциировалась с адом и его хозяином. Дьяволом.

Карта Таро с рогатой мордой и скованными рабами похоти.

Выходя из дома на улицу Отцов Тринитариев, Сковорода произнес Иисусову молитву и трижды перекрестился.

Карпаты, август, наши дни

Павел Вигилярный уже давно не путешествовал по горам и вскоре понял, что решительно не успевает за старшим братом. Ему выпало нести в рюкзаке воду, пакет с бутербродами и один из канделябров. Груз не выглядел критическим, однако на пятом километре ходьбы горными тропами его спина под рюкзаком взмокла, а в коленях и голенях поселилась навязчивая боль.

– Далеко еще? – поинтересовался Павел, когда начал отставать.

– Не близко. Устал?

– Да, есть немного.

– Давай остановимся на минутку, – вдруг предложил старший. – Вижу, у тебя уже совсем дыхалка сбилась. Отдохни.

– Ну, о'кей, – Вигилярный-младший несколько удивленно посмотрел на «карпатского эсквайра». Насколько он знал своего брата, для Александра Петровича не были характерны вспышки сочувствия к слабым и отстающим.

Они присели на гладкий ствол поваленной ели и увлажнили горло водой.

– Ты на меня обиделся? – то ли спросил, то ли констатировал старший.

– Нет, не обиделся.

– Обиделся, я же вижу.

– Да говорю ж тебе: нет.

– Обиделся, обиделся, – прищурился Александр Петрович. – Жаба тебя душит из-за сорока процентов?

– Я тебе честно сказал, Саша, что не считаю такой раздел процентов справедливым, но мы с тобой все же одна семья. Я не буду кипеш поднимать. Пускай тебе будет сорок.

– Обиделся… – вздохнул старший.

Воцарилось молчание.

– Ты, брателло, часом ничего не заметил? – вдруг спросил Александр Петрович, всматриваясь в лесную перспективу, загороженную колоннадой звонких августовских деревьев, опиравшихся на лабиринт переплетенных серых корней.

– Нет, а что? – Павлу передалось беспокойство старшего.

– Да нет, ничего. Почудилось, – махнул рукой «карпатский эсквайр». – Ну что, отдохнул?

– Сколько еще идти?

– За соседней горой. Ты хотя бы дорогу запоминаешь?

– Не очень, – признался младший. – Эти повороты – они ведь все одинаковые.

– Это только так кажется. Ничего страшного, – заверил брата Александр Петрович. – Я тебе потом по карте все покажу, детально. Ничего там мудреного нет.

– Так что все-таки тебе там почудилось?

– Звук.

– Какой?

– Когда в тихую погоду сухая ветка ломается под ногой, то слышится такой звук, как выстрел. За несколько километров слышно.

– Я не слышал.

– Я когда-то тоже не слышал. В городе уши мхом зарастают. Но даже если ветка и хрустнула… Теперь здесь туристов полно.

– Да уж.

– Вот тебе и «да уж».

– А там, куда мы с тобой направляемся, туристов тоже полно?

– Раньше редко туда захаживали.

– А теперь?

– Будем надеяться, что теперь тоже.

Венеция, 18 мая 1751 года

Григорий продал сюртук (ночи были теплыми), сорвал пряжки с туфель, зачернил жженной пробкой барское платье и без особенных заморочек стал своим в компании бродяг, обитавших в районе Дорсадуро, на берегу грязного канала, названия которого он так никогда и не узнал. Единственной вещью, совершенно не нуждавшейся в трансформации, был его школярский мешок. Превращение пристойно одетого иностранца в нищеброда прошло настолько естественно, что он и сам удивился.

«Наверное, печерские угодники дарят мне такую птичью беспечность в прощаниях с лишними вещами и призрачными удобствами мира сего», – сделал вывод Сковорода и вознес благодарную молитву к собору усопших в Бозе преподобных Печерской лавры.

Тем солнечным утром Сковорода вместе с другими оборванцами искал у порта выбракованную перекупщиками рыбу. Кто-то сильно толкнул его в спину. Он едва не упал с высокого парапета на поросшие мхом камни причальных «быков». Еще большей неожиданностью стало услышанное им после толчка.

– Бог у помич, земляче! – гаркнул над самым ухом хриплый бас. Приветствие было произнесено на чистейшем черкасском диалекте.

Григорий резко обернулся. За его спиной возвышался рыжебородый крепыш пиратского вида. На голове его ладно сидела круглая шляпа того фасона, который в Украине называли «шведским». В прореженных приключениями зубах «пират» крепко сжимал короткую, заморского черного дерева, трубку.

– И вам пан Бог у допомогу, – поздоровался Григорий, занимая удобную для драки позицию.

– Та ж ты не бойся меня, Грыць, – пророкотал пират, заметив его маневр. – Я тебя, хлопче, уже неделю как ищу. Да и не я один. Хорошо же ты замаскировался. Молодец.

– А за каким таким добром я вам понадобился? Откуда меня знаете? И кто вы такой будете?

– Поклон тебе от Папаши Прота.

– Спасибо, – пробормотал Григорий, пораженный тем, как неожиданно, из морока забвения, воскресло его шпионское назначение. – Как поживает пан Духнич?

– Лучше тебя. Гнилую рыбу не жрет, в кошуле[84] рваной не ходит, – захохотал обладатель шведской шляпы и понизил голос. – Но хватит о том пауке. Мы все в изрядном недоумении, как знатно ты обставил инквизиторов. Надо же! С виду пришелепнутый, а обвел вокруг пальца самого крысюка Кондульмеро. Знаменник[85] ты.

– Я не разумею… – начал Григорий.

– Сейчас вразумишся борзо, – пообещал пират. – Но давай, для завода, отойдем в крепкое место. А то я вижу, твои смердючие побратимы навострили уши.

Они отошли подальше от рыбного причала, к острому углу крепостных стен, опиравшихся на скалы и огромные глыбы искусственного берега. Здесь беспощадно палило солнце, но зато вокруг не шатались бродяги и пространство со всех сторон хорошо просматривалось. То, что их могут увидеть со стороны Джудекки[86], как понял Григорий, пирата особенно не заботило.

– Ты, так думаю, еще не прознал, что твою патронессу арестовали, – начал «пират», удобно устраиваясь на теплой покатой глыбе.

– Констанцу?

– Да, Грыць, фармазонку и чернокнижницу Констанцу Тома. И ее благоверного супруга тоже, но потом его выпустили. Арестовал их гранд-мессир. Так тут именуют державного профоса, сиречь исполнителя приговоров Трибунала. А знаешь, что самое интересное: все сие случилось сразу после того, как ты убег из ее логова. Чуйку имеешь или что такое?

– А за что ее?

– В Венеции фармазоны сугубо запрещены. Однако же нам ведомо, что главной причиной сей поспешности была твоя голозадая персона.

– «Нам»? А кто такие «вы»?

– Слышь, хлопец, меня збытно матлять[87]. Я ж тебя до печенки всего вижу, как облупленца. Мы – это тайная канцелярия Ее Величества императрицы Елизаветы Петровны. Или ты уже запамятовал, с кем дело имеешь?

– И много вас тут?

– Сколько надо.

– Ее нужно освободить.

– Кого?

– Я говорю вам, что Констанцу нужно освободить любой ценой. Иначе я не смогу встретиться с Орликом.

– Вот какая, значит, твоя конклюзия… – помотал рыжей бородой крепыш. – Наши думают, что Орлик уже не сунет сюда свой нос. Арест банкирши разворушил всю масонерию.

– Она устроит мне встречу с ним где угодно. В Риме, в Париже. Или вам уже не надобно, чтобы я с ним имел разговоры? Чтобы узнал о его кознях?

– Нужно. Еще бы.

– Что-то случилось?

– Да.

– Что именно?

– А оного я тебе не скажу.

– Если вам действительно нужна сия встреча, вы должны потщиться вывести Констанцу на волю.

– Сие невозможно. Она в когтях Священного трибунала. А там такие спекулаторы[88], что твои волки. Хлопче, мы же не будем ради какой-то ведьмы брать штурмом целый Дворец дожей. Сам помысли.

– Как знаете. Но без ее сакраментов и связей сам я ничего в сей диспозиции не стою. У меня еще нет ни рекомендательных писем, ни масонских паролей. Меня на мушкетный выстрел не подпустят к Орлику. Он полковник, дигнитарий, конфидент короля Людовика, а я кто? Голодранец.

– Ты был голодранцем, когда вольно школярничал, а теперь ты человек царской службы, – напомнил «пират». – Не мечи икру, ученый карась. Не с такими еще оказиями управлялись. Что-то придумаем.

– Борзо думайте.