Учебник рисования - Максим Кантор

Когда Инночка попросила Струева поехать вместе с ней — к ее подруге Оксане, живущей за городом, в Одинцовском районе, в деревне Грязь, — Струев удивился. Он редко выезжал из дома дальше чем на километр — разве что в аэропорт. Пожалуйста, сказала Инночка, я боюсь одна, и Оксана боится. Она объяснила, в чем дело. Брат Оксаны найден мертвым в придорожной канаве, надо забрать тело из морга.

— Ты поедешь? Далеко, потеряешь целый день. Электричка, потом автобус. Прости меня.

Прошли те времена, когда Семен Струев ездил на автобусе. На машине, проседающей на ухабах, с шофером, матерящимся на колдобины и ямы, они доехали до деревни Грязь, мимо убитых деревень, мертвых домов с отвалившимися ставнями, жидких лесов, чахлых берез. Через двадцать километров от Москвы начинался другой мир — жалкий и грязный. Сначала шли коробки брошенных заводов, потом кривые заборы, заброшенные, забытые всеми места. Струев сказал Инночке, что она специально выбрала такое направление — вообще-то везде уже построили мраморные особняки, только здесь, как выясняется, мерзость запустения. Здесь тоже особняки есть, сказала Инночка, вон там, за лесом, поселок новых коттеджей, там брат Оксаны работал, он им дома строил.

Они приехали в районный морг, дрянное бетонное здание на краю леса. Струев сунул в цепкую руку медбрата сотню. Выкатили на каталке с кривым колесом тело, откинули серую простыню, предъявили мертвое лицо, искаженное мукой долгого умирания. Черты лица не удалось разгладить даже работникам морга, впрочем, работники морга и не старались. Сестра покойного, заплаканная Оксана, рассказала, что брата наняли для строительства дачи местные бандиты, денег не заплатили, брат пошел объясняться и пропал. Спустя неделю его нашли в придорожной канаве с раной в области живота. Местная милиция определила причиной смерти самоубийство. Ну, не мог он, кричала Оксана, не мог он с собой покончить, он же верующий был. Там все врут, кричала Оксана, эти бандиты прокурора купили и следователя. Мне следователь сказал, что от меня водкой пахнет! А я никогда спиртного не пью! Они там дачи с фонтанами строят, а следователю деньги дают в конверте! Они мне вообще сказали, что брат деньги украл, а потом от стыда застрелился. Врут они, у нас в семье чужого никогда не брали! И Оксана плакала. Инночка обнимала подругу, гладила по волосам, говорила ей, что Струев все может, что его уважают в столице, что он не допустит несправедливости.

Струев поглядел на Оксану: красное лицо, жидкие волосы. И брат, наверно, такой же, только пьет вдобавок. С местными ничего не решишь, и что с ними решать? Сами убили — для чего им расследовать? И чего ждут от меня — чем я помогу? И, посмотрев на Оксану, он перевел взгляд на ее мать, мать убитого. Женщина стояла у носилок с телом без слов, без движения. И столько было в ее облике безответности и покорности судьбе, беззащитности перед любым злом, которое ей решили сделать и еще сделают, что черствый Струев не смог на нее долго глядеть. Женщина держалась руками за край каталки и оседала на пол, а Оксана и Инночка поддерживали ее с двух сторон. Женщина не говорила, не плакала, не кричала, только медленно оползала на пол в руках Инночки и Оксаны — и никто не мог ни помочь ей, ни защитить, ни вернуть сына, ни отомстить за него. И так было все устроено в стране, что никому дела не было до того, что с ней случилось. И Струев представил себе убийцу ее сына, сытого провинциального предпринимателя, пьющего кофе на террасе нового финского домика. Вот он сидит свежим утром на террасе, в спортивном костюме, читает новости в газете «Бизнесмен», звякает ложечкой в сахарнице. И никто никогда не потревожит его покой, не спросит с него за смерть мужика, потому что он откупился от властей, потому что жизнь убитого оплачена путевками на Майорку и банками крабов, а жизнь матери убитого не стоит вообще ничего. Зачем мне это, подумал Струев, однако договорился, используя связи Алины, о встрече с российским омбудсменом, ответственным за права человека в стране.

Депутат Середавкин принял Струева в служебном кабинете российского парламента, декорированном известным дизайнером Курицыным — сдержанно, строго, достойно. В простом кожаном кресле сидел хозяин кабинета, прихлебывая чай, посетителю было предложено другое кресло и другая чашка чая — никаких излишеств: все время отдано работе. Депутат Середавкин, ответственный за права человека и свободу совести в стране, движущейся по непростому пути прогресса, оказался сутулым человеком с утиным лицом и беспокойным взглядом.

— Все сошли с ума, — поделился Середавкин хлопотами минувшего дня, — шлют такие бумаги, что за голову схватишься! — и он действительно взялся двумя руками за свою небольшую утиную голову, оставив снаружи только клюв.

— Вам, человеку искусства, бухгалтерия должна быть отвратительна — а мне в этом копаться приходится! Вот, не угодно ли, подбросили дельце! Сын министра обороны сбил на улице старушку. И я должен разбираться в этом, вообразите! Словно я инспектор дорожной полиции! Свидетели показали, что машина шла на скорости сто пятьдесят километров, а старушка переходила дорогу на зеленый свет, вот они, эти показания! — с досадой он махнул рукой в направлении стола, — а вот вам показания дорожной полиции: машина двигалась со скоростью пятьдесят километров в час, а старушка перебегала дорогу на красный свет! Ну, и что прикажете делать? И какое вообще это имеет отношение к правам человека?

— Как я понимаю, — заметил Струев, — свидетели видели, что случилось, а полиция приехала позже.

— Свидетели, — закричал Середавкин, — позвонили по телефону и отказались от показаний! А сами исчезли куда-то — найти не могут! Но бумажки-то, вот они, в протоколе — и куда мне их деть? И находятся такие, — с ненавистью сказал Середавкин, — что буквально в спину подталкивают: давай, разбирайся! Поссорить хотят с министром — покоя мое кресло не дает.

Очевидно, депутат Середавкин имел в виду не то кресло, в котором сидел в настоящий момент, но некое символическое, символизирующее права человека.

— При чем здесь права человека? — возвысил голос Середавкин, — при чем тут свобода совести и вероисповеданий? Я знаю, знаю, кто меня подставил! Видите ли, у независимого расследования может быть зацепка — старушка пролетела по воздуху двадцать метров, значит, машина шла на большой скорости. Но почем я знаю: может быть, старуха подпрыгнула? Может быть, все это — инсценировка? Может быть, ее перетащили подальше?

— Кто?

— А почем я знаю? Мало ли желающих поставить меня в неловкое положение? Ну, рассказывайте, мой друг, что вас ко мне привело. Чем могу, как говорится. Давний поклонник вашего творчества. Ах, эти ваши перформансы! Будоражит мысль, будит воображение!

Струев рассказал о деревне Грязь, о трупе рабочего в канаве, о родственниках, которые не верят в самоубийство. Он рассказал о строительстве кирпичных особняков для местных рэкетиров, о бронзовых фонтанах, о прудах с мраморными мостами. Струев спросил, что требуется сделать, чтобы начать расследование, куда родственники должны написать жалобу.

— Не советую жаловаться, — сказал депутат Середавкин, — я об этом районе наслышан. Напишут жалобу ваши знакомые — и неприятности наживут. И если бы только неприятности. Место дикое. Деревня Грязь, говорите? Одинцовский район? Поедут они на встречу с местным прокурором — и не доедут. Исчезнут по дороге, и не найдет никто. Такая, мой друг, страна, варварство и разбой.

— И управы нет? — спросил Струев — И столица им не указ? Вы повлиять можете?

— Рассудите сами, — и депутат Середавкин устремил свое утиное лицо по направлению к Струеву, — ведь как устроено? Извольте, могу направить депутатский запрос в Одинцовский район, поставить под сомнение компетентность местной прокуратуры. Ну, приедет столичный следователь, обидит всех в районе, он на них накричит, они на него жалобу напишут. Увязнем в бумагах на год. Они там такие бандиты! Ворюги! — и лицо депутата исполнилось презрения к провинциальному жулью. — Все куплено и продано! Грошовые спекуляции! Садовые участки распродают, лес вырубают — мошенники! Областной следователь на жалованье у бандитов, ездит отдыхать на Майорку. Местный прокурор отправил жену лечиться в Швейцарию. А что им делать? Не возьмут они денег — так их завтра зарежут, и нового прокурора назначат, который деньги возьмет. Такая среда, мой друг, криминогенная среда! Извольте, хоть завтра отправлю запрос, откроем расследование. И чего мы добьемся с вами? — воззвал к пониманию Струева депутат Середавкин.

— Чего же?

— Вы толкаете меня на масштабное, правительственного уровня расследование. Надо ставить под вопрос компетентность местных правоохранительных органов. Серьезное дело.

— Разве не нужное?

— Прежде всего я попаду в зависимость от генерального прокурора. Мы с ним, признаться, на ножах. Он лоббирует нефтяную компанию одного прохвоста, которой я не даю хода в Тюмени. И не дам! — взорвался гневом Середавкин. — Я собрал вокруг себя решительный депутатский корпус, подтянул резервы из других фракций. Я дам им такой отпор, что надолго запомнят. Бритиш Петролеум — вот будущее Тюмени, и я говорю это не прячась, с открытым забралом! — Середавкин заметил, что несколько ушел от темы. — Не думайте, — сказал он, наклоняясь вперед и доверительно беря Струева за локоть, — это имеет прямое отношение к законотворчеству России: кто именно владеет нефтедобычей, кто кормит казну, кто платит налоги. Все связано, мой друг, все находится в сбалансированном равновесии. Допустим, я попадаю в зависимость от генерального прокурора, ищу к нему боковой подход, прикидываю варианты воздействия. Я должен буду купить одного из его заместителей — а как иначе? Полагаете, прокурор не знает про бандитов в Одинцове? Разумеется, знает! Прошлым месяцем он мне в сауне такие новеллы рассказывал! Гофман! Он даже знает, куда деньги из этой области идут. Одинцовская администрация платит его заместителям и заместителям заместителей, и прокурор отлично знает это. А какая зарплата у помощника генерального прокурора страны? Вы полагаете, это пристойно — чиновнику такого ранга жить на тысячу долларов в месяц? А зарплата депутатата? — Середавкин заговорил о наболевшем, опять отвлекся, но тут же вернулся к теме беседы. — Не исключаю, что глава администрации Одинцовского района — в целом неплохой, адекватный человек. И он, в свою очередь, заложник нездоровой социальной ситуации. Менять требуется ситуацию, менять! Но постепенно, мудрым законотворчеством, рычагами экономического развития.