Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

Женщина, сотрясаясь от рыданий, даже не убежала прочь – бессмысленно ползала, рвала на себе волосы и стонала сквозь стиснутые зубы.

– Всё, они больше не тронут тебя, – хмыкнула Цветанка. – Беги к своим.

– К кому? – выла та, покачиваясь из стороны в сторону. – Никого у меня не осталось, одна я, одинёшенька-а-а!… Батюшка мой и муж со свёкром в огне сгорели – эти звери проклятущие всех, кто против них бился, спалили! Всех защитников наших, а-а-а!… Матушке моей старенькой голову размозжили! Детушек моих на глазах у меня зарубили – в лёд обратили… Зачем, зачем ты меня спас?! Лучше убей меня, прирежь своим ножиком! Незачем жить мне больше!

Безумный огонь осенней молнией озарил глаза несчастной, и она бросилась к Цветанке.

– Дай, дай мне! – голосила она, пытаясь вырвать у воровки нож. – Дай, я сама себя порешу!

– Обалдела ты? Не вздумай! – рыкнула Цветанка, вынужденная отпихнуть молодую вдову.

Та упала и забилась в крике, до крови вцепившись зубами себе в руку, а воровка стояла над нею, оглушённая засасывающей, ледяной пустотой. Тело ещё гудело от схватки, кровь стучала в висках, а у её ног корчилась женщина, чья спасённая жизнь была не нужна даже ей самой. «Гррр», – рокотало в горле у Цветанки, от нарастающего в груди яростного вихря её пошатывало, а жилы взбухли на жаждущих мести руках. Она выхватила у одного из поверженных навиев тяжёлый меч… Мертвенным морозом дышал тускло серебрившийся в дневном сумраке клинок, и Цветанка ошалело понеслась с ним в единственном желании – отрубить хотя бы несколько вражеских голов.

Она с рёвом бросилась на навиев, оцепивших костры. Клинок лязгнул о клинок, и рука воровки отнялась и повисла после первого же удара, выбитая из плеча: в неё всверливались холодные искорки голубых глаз могучего, широкоплечего воина в богатых доспехах. Туловище его закрывал панцирь, на внешних сторонах бёдер мерцали гибко соединённые чешуйки, а голени были под защитой высоких стальных сапогов. Наколенники и мощные наплечья сверкали россыпями драгоценных камней, а по панцирю змеились завитки золотых узоров. Этот щёголь даже почти не замахнулся, а живот Цветанки словно бык пропорол с разбегу рогом, и настало чёрное удушье.

Сознание вернулось в растянутое между двумя деревьями тело. Боль вгрызалась шипованным ошейником: руки затекли, сдавленные кандалами, а ноги болтались в пустоте. Голубоглазый воин в дорогом вооружении стиснул ей подбородок латной перчаткой и прорычал в лицо:

– Ты – Марушин пёс. Мы пришли из Нави, и у нас с тобой одна богиня. Почему ты не помогаешь? Почему ты против нас?

Цветанка еле различала знакомые слова, произносимые с рокочущим, лязгающим иноземным выговором. По хребту струилась зубастая боль, окаменевшие от напряжения плечи уже не ныли – они омертвели.

– Неважно, кто я, – с трудом выдавились у Цветанки слова, царапая горло. – Вы пришли с войной на мою землю, вы убиваете беззащитных женщин и детей. Вы – изверги. Мне плевать, откуда вы и кому поклоняетесь. Вы – враги. Вот и весь мой вам сказ.

От удара тыльной стороной латной перчатки рот Цветанки наполнился кровью, а голубоглазый навий что-то потребовал на своём языке у сородичей. Ему вручили длинный чёрный кнут, блестевший, как чешуйчатое змеиное тело.

– Мы пришли, чтобы сделать Явь нашим новым домом, – шипел он в глаза Цветанке. – Людей и дочерей Лалады мы хотим истребить, а вас, наших собратьев и единоверцев, пощадить и отдать вам обширные земли для вольного и сытного житья. В этой войне есть выгода и для вас. Вам не придётся больше прятаться по лесам, вы станете хозяевами этой земли наравне с нами! Ты всё ещё считаешь нас врагами?

Кровавый плевок забрызгал его красивое лицо в обрамлении серебристых щитков шлема, выполненных в виде птичьих крыльев.

– Вот тебе мой ответ, – прохрипела Цветанка. – Хоть телом я Марушин пёс, но моё человеческое сердце леденеет от ваших зверств. Никогда вы не будете моими собратьями.

Ледяные искорки в глубине голубых глаз вонзились в Цветанку безжалостно, как клыки упыря.

– Вот как… Что ж! Тот, кто считает нас врагами, сам становится нашим врагом. А с недругами у нас разговор короток.

Удар кнута ядовито обжёг тело Цветанки, но она зажала крик зубами, не дав ему вырваться. За первым ударом последовал второй, третий, четвёртый… Колючие объятия боли смыкались вокруг тела, и Цветанка содрогалась, но не позволяла этому зубастому чудовищу добраться до светлого комочка нежности, благодаря которому она была до сих пор жива. Запоздалое сожаление летело волчьим воем над сумрачной землёй: ради Светланки следовало поберечь себя, не лезть в драку, но… Так уж вышло. Едва она шагнула на стонущую под поступью врага землю, как её закрутило, понесло. «Невзора сумеет позаботиться о ней», – последняя гаснущая мысль подала голос и умолкла в тошнотворной круговерти.

Цветанку тащило с бешеной скоростью по нескончаемому проходу с округлыми, радужно переливающимися стенками. Душа трепетала надутым парусом, раскрываясь навстречу кому-то огромному и прекрасному… Не осталось телесной боли, смятение и отчаяние растаяли призраками в бескрайнем облачном просторе, наполненном мягким светом зари. Цветанка, свободная и беспричинно счастливая, брела по колено в молочно-белом тумане. Облака, подрумяненные дивными, умиротворяющими лучами, возвышались вокруг причудливыми башнями; одно из них рассеялось, явив изумлённому и восхищённому взору воровки синеокую деву. В нескончаемом море её прохладных серебристых волос хотелось блаженно утонуть, а светлые, будто схваченные изморозью ресницы обрамляли задумчивые озёра огромных глаз. На шелковисто-гладком лбу, словно приклеенные, мерцали радужными росинками прозрачные камни, складываясь в цветочный узор.

В этом светлооблачном пространстве каждая мысль тут же исполнялась, и Цветанка очутилась с девой лицом к лицу. Миг – и её губы уже пробовали на вкус малиновую сладость уст сиятельной незнакомки.

«Юная нахалка, – прозвенел, отдаваясь пленительным эхом в голове Цветанки, смеющийся голос. – Ты хоть знаешь, кто я?»

В этом удивительном чертоге с души падали все цепи, радостно таяли запреты, и все желания выпущенными из клетки птицами устремлялись на свободу. Цветанка без смущения делала и говорила то, что распускалось внутри неё ослепительным цветком правды…

«Ты – самая прекрасная женщина, госпожа, – беззастенчиво вырвалось у неё из глубин сердца. – Уж не гневайся: когда я вижу такую красоту, я теряю голову».