Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

Слёзы горячей пеленой плыли в глазах, мешая Светланке читать. Она не сдерживала рыданий, вытирала мокрые щёки и вздрагивала всем телом, а матушка полупрозрачными и облачно-лёгкими пальцами ласкала её косичку. Шмыгая носом и вытирая глаза, Светланка закончила:

– «Осталась Цветанка одна с дитятком и не знала, чем кормить его, да на их счастье повстречала она свою давнюю знакомую, Невзору. У неё много молока было: сына она тогда кормила, хватило и приёмной дочке. А дитя Цветанка Светланой назвала. Как свет в далёком оконце обнадёживает и греет путника в непроглядной ночи, так и дитя это грело сердце Цветанки и не давало ей отчаяться».

Остатки слёз сохли на щеках, и сквозь них, будто солнце сквозь дождь, проглядывала на лице девочки улыбка. С последним прочитанным словом паволока призрачно растаяла в воздухе, но всё вышитое на ней горело в сердце Светланки огненными письменами.

– Ну, вот и всё, – сказала матушка Нежана. – Понимаешь ты теперь, что значит твоё имя? И что ты сама значишь для Цветанки?

– Понимаю, матушка, – прошептала Светланка, сотрясаемая остаточными судорожными всхлипами. – Я так вас всех люблю!

– И мы тебя любим, – тихонько засмеялась та. – Ну всё, пора вытирать слёзки и идти печь хлеб. Тесто уж подоспело.

– Тесто! – спохватилась Светланка, подскочила пружинкой и бросилась в дом.

У неё получились семь круглых хлебов, румяных и душистых. Оборотни спали так крепко, что им не помешала её кухонная возня, только Смолко во сне начал принюхиваться – почуял свежий хлебушек. Светланка с тихим смешком отломила ещё горячую горбушку и сунула ему. Молочный братец, не просыпаясь, принялся жевать.

Сквозь смежённые веки засыпающего заката сочился уютно приглушённый янтарный свет, подрумянивая лишь самые верхушки деревьев. Наступающая ночь воровато стлалась синей мглой по земле, усталые за день птицы лениво и сонно перекликались, и гулкое эхо раскатывало их голоса под кровлей леса, словно в огромном дворце. Цветанка вышла на крылечко с угасшим венком в руке, потянулась навстречу небу и набрала полную грудь вечернего воздуха.

– Как тебе сон? – Светланка прильнула к её боку, приласкалась.

– Век бы не просыпаться, – вздохнула та, и в уголках её глаз девочке померещились влажные блёстки. – Скажи, Светик, а твоя матушка… Она и сейчас здесь? Ты её видишь?

Светланка вскинула взгляд: матушка стояла перед домиком, вся будто сотканная из лунных лучей, и взор её грустно ласкал Цветанку. Днём она выглядела почти как живой человек, только сквозь пальцы и края одежды туманно просвечивала трава и ветки деревьев, а с наступлением сумерек она представала в виде сияющего мягким серебристым светом призрака.

– Да, она тут и смотрит на тебя, – сказала Светланка.

Матушка, скользя в вершке от земли, подплыла к крылечку, будто лодочка по тихой заводи, и остановилась перед Цветанкой. Складки её одежды колыхались струями молочного тумана, а в глазах светилась тёплая бесконечность любви. Её прозрачная рука поднялась и коснулась лица Цветанки, и та вздрогнула.

– Словно холодный ветер в лоб подул, – пробормотала она.

– Это не ветер, это матушка дотронулась до тебя, – засмеялась Светланка. – Она прямо перед тобою.

Веки Цветанки задрожали и сомкнулись: она словно прислушивалась к этому ощущению всем сердцем и душой. Открыв глаза, она глухо промолвила:

– Скажи ей тогда… Скажи, что я вижу её во сне, слышу её голос, целую её губы. И я полжизни отдала бы, чтобы снова услышать её песню наяву.

Светланка встретилась взглядом с матушкой, и их завораживающая глубина, тёмная, будто водная толща ночного озера, без слов сообщила ей, что делать. Это знание лунным зайчиком прыгнуло в голову, и девочка, кивнув, встала напротив Цветанки. Руки стоявшей позади матушки опустились ей на плечи, и по телу пробежала волна будоражащей прохлады, точно ледяная змейка проскользнула вдоль позвоночника.

– Я и так слышу тебя, Заинька. Какую песню мне спеть для тебя?

Голос матушки наполнял душу и тело Светланки, тёк по жилам и бился в сердце, и горло само звенело им, как мерцающий хрустальный кубок. Цветанка изумлённо уставилась на девочку.

– Нежана?… – сипло пробормотала она. – Это ты, что ль?

– Я, – прозвенел голос матушки. – Я, Заинька мой. Не робей. Моя доченька видит, слышит и чувствует меня, и я могу через неё говорить с тобою. Но только не слишком долго: она ещё мала, а сил на это у неё уйдёт много. Так какую же песню тебе хотелось бы услышать?

– «Соловушку», – сорвалось с посеревших губ Цветанки. – Он люб мне пуще всех прочих.

– Я так и думала. – В голосе матушки слышалась улыбка. – Под эту песню мы встретились, ею же ты меня провожала в могилу. Что ж, изволь…

Ой, соловушка,

Не буди ты на заре,

Сладкой песенкой в сад не зови.

Голос чудный твой

Для меня меча острей –

Сердце ранит он мне до крови…

Светланка тонула и растворялась в этом голосе: он и тёк сквозь неё, и окутывал седыми струями со всех сторон. Она перекатывалась золотым песком в лотке старателя, плыла кувшинкой по воде, а сердце, сжавшись до маленькой росинки, скатывалось в матушкины нежные ладони. Нет, это не роса, это слёзы крошечными алмазами блестели на щеках Цветанки, когда та опустилась на колени и взяла лицо девочки в свои похолодевшие ладони.

– Нежана… Лада моя незабвенная.

– Я с вами, мои родные, – прошелестел весенней листвой голос матушки напоследок.

Блаженная лёгкость утекла в землю, и Светланка, перестав быть звучащим сосудом, осела на ступеньки. Мертвящая усталость гудела во всём теле, и краем глаза девочка заметила тающий в сумраке серебряный призрак.

– Нежана! – встревоженно позвала Цветанка, осторожно встряхивая её за плечи.

– Всё, матушка ушла, – прошептала Светланка уже собственным, но неузнаваемым от изнеможения голосом. – Что-то я устала капельку, Цветик.

Она не смогла бы сейчас не то что встать – казалось, даже двинуть пальцем не осталось сил. Руки Цветанки бережно и любовно подняли её, под головой оказалось твёрдое плечо, и через несколько гулких мгновений Светланку согрело печное тепло. Стоя на деревянном приступке, Цветанка склонилась над лежанкой, и в сумраке жёлтыми искорками замерцали её глаза – пронзительные, дикие. Последний луч заката растаял в вечерней синеве, и на её пальцах выросли крючковатые когти, а клыки во рту жутковато удлинились, превращая его в кровожадный оскал. Светланка без страха, с любовью гладила слабой рукой это лицо, готовое вот-вот обернуться волчьей мордой.