Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

– О вас, – сказал Соколович, не вставая, хотя он должен был встать перед офицером, который был выше его по званию. Он был ростом ниже Незлобина почти на голову и сидел, подымая круглое, розовое лицо и еще шире развернув широкие плечи.

– А позвольте спросить, о чем, в частности, шел касавшийся меня разговор? – старательно выговаривая каждое слово, спросил Незлобин.

– Ничего особенного, – с наглой улыбкой ответил Соколович. – Я просто рассказывал, что в бою вы ползали по палубе, как муха.

– Я упал, надеясь помочь раненому матросу, и убедился, что он убит. Потом два раза снова не устоял на ногах, когда катер резко отворачивал несколько раз и в дыму было трудно сообразить, куда он идет. Между прочим, я до сих пор не ходил на катерах и впервые участвовал в артиллерийском бою. Как вас зовут? Кажется, Соколович? Так вот, Соколович или как там еще, вас уже давно не били?

Все вскочили, кто-то встал между ними, Соколович рвался из чьих-то рук, оркестр заиграл что-то веселое, все смешалось не только в буфете, но, кажется, и в других комнатах клуба. Кто-то споткнулся, нечаянно сдернув скатерть, бутылки и тарелки со звоном посыпались на пол. Оркестр все играл. Сосед Незлобина, пожилой капитан первого ранга, властно крикнул что-то, и в наступившем молчании Незлобин подошел к стойке, заплатил незнакомой девушке, почему-то смотревшей на него с ужасом, за обед, который она так и не подала, и, спустившись в переднюю, надел на китель старый толстый свитер, на свитер – чужую шинель и вышел из клуба.

На другой день комдив вызвал Соколовича и, пристыдив его, приказал немедленно извиниться перед Незлобиным.

– Здравия желаю, товарищ майор, – сказал Соколович, явившийся через полчаса после этого разговора. – По приказу командира бригады приношу извинения, хотя, откровенно говоря, не знаю, в чем виноват. Мы действительно смеялись, потому что это было, простите, действительно смешно. И если бы ребята не хлопнули коньяку, кто-нибудь, возможно даже я, объяснил бы, что нет ничего удивительного или тем более смешного, что когда катер круто поворачивает, непривычному человеку трудно удержаться на ногах, тем более на палубе, скользкой от крови. Но ведь надо же было отметить победу, верно? И между прочим, первый вспомнил о вас штурман, потому что мне, как вы, может быть, помните, в эти минуты вообще было не до вас. Вот теперь я, очевидно, должен извиниться за то, что мне было не до вас?

– Ладно, черт с вами, – добродушно ответил Незлобин. – Спишем на разрядку. Я, кстати, собирался написать об этом бое и, стало быть, о вас.

– Благодарю вас, хотя я, откровенно говоря, ваших корреспонденций не люблю. Вы пишете хорошо, но, с моей точки зрения, слишком красиво. А красота – коварная штука. Она по своей природе как бы призвана к тому, чтобы скрывать точность. Вот, например, вы же не станете рассказывать о том, как валялись на палубе, правда? А между тем в общей картине это была, может быть, самая характерная подробность.

– Пожалуй. Но у меня более скромная задача. Кроме того, мне совсем не хочется, чтобы надо мной смеялся весь Советский Союз.

– А я, между прочим, подумал о вашем реглане, – неожиданно сказал Соколович. – Он ведь был у вас совсем недурен.

– Редакционный.

– Вот видите – редакционный. И надо вернуть ему франтоватую внешность. Холодно в шинели.

– Холодно. Но как?

– Очень просто. У меня на катере есть такой матрос – сапожник, портной. Словом, и швец, и жнец, и в дуду игрец. Он возьмет у вас реглан и через сутки вернет в первоначальном виде. Так мир? – добродушно спросил он.

– Мир.

И они пожали друг другу руки.

А ОБО МНЕ НЕ ЗАБУДЬ

Пора было ложиться, в доме спали, то есть спала Эмма Леонтьевна, а Андрея Александровича не было дома, он мог вернуться и в шесть утра. Да, поздняя ночь, хотя за окном светло как днем, и по пустынному заливу бегут, блестя петушками, суровые, бесстрастные, никогда не улыбающиеся волны. Таля легла, подумав, что надо непременно проснуться два раза, и не стоило объяснять себе, почему именно два, а не три или четыре. Так началось засыпание, наступление бессознательности, когда все спутывается в голове и невольно соединяешься со всеми спящими в мире. С теми, для кого наступила серая апрельская ночь, и с теми, для кого наступила черная, как в ялтинском детстве.

Но короткий сон пришел и ушел, не простившись, а на смену ему бесшумно вошла невозможность уснуть, простая и ясная, похожая на ночное незаходящее солнце, лежавшее на линии горизонта, как яичный желток.

Она читала стихи, когда не спалось, и теперь стала вспоминать пушкинские «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы», припоминая забытые слова, которые она наудачу заменяла своими:

                           Мне не спится, нет огня,                            Всюду мрак и сон докучный.                            Ход часов лишь однозвучный                            Раздается близ меня.

Ее всегда поражала собственная незаметность в этом беспредельном мире, и сейчас она остро чувствовала эту свою необидную незаметность.

                           Что ты значишь, скучный шепот?                            Укоризна или ропот                            Мной утраченного дня?                            От меня