Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Ради бога, простите мне, друг мой, за то, что утомляю Вас этими излияниями по поводу Тани. Но у меня очень много наболело на сердце. Я много молча страдал нравственно за нее и за близких ей. Откровенно говоря, я давно уже убежал бы куда-нибудь от безотрадной картины, представляемой этой несчастной семьей, имеющей все условия счастья, но не могущей им наслаждаться и повергнутой в постоянное горе капризом и слабохарактерностью одного из членов. Но как-то жалко было оставлять их, когда я знал, что присутствие мое не бесполезно для них. Но я начинаю терять терпение. Нервы мои страшно потрясены, и я просто принужден буду скоро хоть на время уйти отсюда, чтобы самому не заболеть и не быть им в тягость. А это возможно.

11 июля.

В понедельник тринадцатого или во вторник четырнадцатого числа я решился предпринять поездку в Москву. Алеша просит меня приехать похлопотать, чтобы его на полтора месяца отпустили ко мне. После лагеря солдат отпускают на работу; тот, кто желает уехать далеко, должен внести какие-то деньги, но во всяком случае необходимо, чтобы кто-нибудь просил начальство дать дальний отпуск. И вот для того, чтобы все это привести в известность и решить, я поеду в Москву. По дороге я заеду в Орловскую губернию, в деревню, где живет Танеев. По поводу моих переложений из церковного “Обихода” у нас завязалась с ним переписка и спор, который мне очень хочется разрешить личным свиданием, а так как он очень зовет меня заехать в деревню, то я и намерен это сделать. Около двадцатого числа, вероятно,буду в Москве и оттуда вместе с Анатолием возвращусь в Каменку или с ним же ненадолго поеду к брату Модесту. Ввиду неизвестности и неопределенности моих переездов, попрошу Вас, дорогой друг, не писать мне до тех пор, пока я не извещу Вас о каком-нибудь определенном местопребываний. Всего вероятнее, что я попаду в Москву, когда еще и Вы там будете находиться. Во всяком случае, я с своей стороны во время поездки буду писать Вам по-всегдашнему.

Лев Вас[ильевич] говорил мне, что он и сестра приглашали Ваших мальчиков, в высшей степени понравившихся им, сюда. Нечего и говорить, что все будут чрезвычайно рады их посещению. Я боюсь только, что после прелестей Браилова им покажется здесь очень скучно! Но будем надеяться, что сестра к тому времени вернется здоровая и Таня поправится.

Будьте здоровы и покойны, дорогая моя! От всей глубины любящей Вас души моей желаю Вам успеха в делах Ваших! Беспредельно преданный

П. Чайковский.

382. Чайковский - Мекк

Каменка,

17 июля [1881 г.]

Милый, дорогой друг мой! Я все еще в Каменке. В самый день, когда я должен был выехать, у меня проявились болезненные признаки, т. е. сильный жар, отвращение к пище и т. д., а на другой день оказалось, что у меня дифтерит. Все меры были тотчас же приняты, и теперь я уже выздоравливаю, но еще чувствую слабость, легкую головную боль, а главное, не могу дождаться хоть двух часов здорового, крепительного сна. Должно быть, здесь носится какое-нибудь дифтеритическое поветрие, ибо кроме меня был нездоров Лев Вас[ильевич] тоже горлом, племянница Тася и Митя, племянник, также отдали дань этому поветрию. Решительно не знаю теперь, когда мне можно будет выехать в Москву, но, кажется, ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.

В Каменке жатва была великолепна. Лев Васильевич] говорит, что за все двадцать лет своего управления не помнит подобного урожая пшеницы. Зато вследствие чрезвычайных жаров свекловица начала было вянуть и желтеть, но, к счастию, вчера вечером ее оросил хороший дождь, и опасность миновала.

Об сестре мы имеем хорошие известия. Она чувствует себя хорошо; на другой же день по приезде начала свое леченье, нашла многих хороших знакомых. Увы! если б она знала все подробности того, что здесь делается с Таней, то воды бы не оказывали ей пользы. Приходится скрывать от нее, что дочь ее продолжает отравлять себя морфином, что никакие мольбы, увещания, устрашения не могут заставить ее хоть сколько-нибудь подчиниться предписываемой ей гигиене. Она продолжает хотеть быть больной. Итак, в наших письмах мы скрываем от сестры правду. Но сердце матери не обманешь; если она не знает, то догадывается из наших умалчиваний о Тане о настоящем ее положении, и я сильно боюсь, что лечение водами, в конце концов, не принесет никакой пользы.

Будьте здоровы, дорогая моя.

Безмерно преданный

П. Чайковский.

383. Чайковский - Мекк

Киев,

22 июля [1881 г.]

Дорогой, милый друг мой! Так как болезнь помешала мне привести в исполнение мой план поездки в Москву, то я приехал в Киев, чтобы сделать несколько необходимых мне закупок и воротиться в Каменку, куда должен на днях приехать брат мой Анатолий. Последний взялся вместо меня похлопотать об Алешином отпуске. Надеюсь, что моя мечта побывать в сентябре в Симаках осуществится.. Представьте себе, милый друг мой, что я пишу к Вам, будучи нездоров. Не знаю, по какой причине, но по дороге между Каменкой и Киевом я разболелся и едва имел сил добраться до гостиницы. Теперь мне немного лучше, но состояние духа ужасное. Опять по этому случаю проливаю слезы об Алеше. Будь он со мной, как бы мне легко было перенести это маленькое нездоровье. Но в городе, среди шума, в одиночестве мне тяжело.

В Каменке по-прежнему мучительно грустно жить, смотря на больную Таню. Я оставил ее уже два дня лежавшею в постели с страшной головной болью, тошнотой и т. д. И решительно не предвидится никакого луча надежды на что-нибудь лучшее. Чем ей хуже, тем более она прибегает к морфину, а чем больше она им отравляется, тем менее надежды, что она в состоянии будет побороть убийственную привычку к яду.

Попрошу Вас, дорогая моя, написать мне в Каменку. Я по собственной вине очень долго остаюсь и еще останусь без известий о Вас.

Дай Вам бог здоровья и всякого благополучия. Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

384. Мекк - Чайковскому

Москва,

23 июля 1881 г.

Милый, бесценный друг! Вчера я получила Ваше дорогое письмо из Каменки и спешу написать Вам несколько слов о себе, хотя боюсь, что мое письмо уже не захватит Вас на месте. Я все сижу у моря и жду погоды. Надоело и утомило меня это нескончаемое ожидание невыносимо, в особенности, когда надо сидеть в городе, в душных раскаленных комнатах, при отвратительной, зловонной атмосфере, окружающей вас в то время, когда в Браилове так хорошо!

Нынешнее лето для меня совершенно испорчено этими несносными поездками в Москву, где я страдаю и физически и нравственно, потому что-каждый день имею перед глазами такой черствый, бессердечный эгоизм, отсутствие всех благородных чувств и только личный и главным образом материальный расчет, а там хоть вся вселенная провались, не пожалеют никого. Боже мой, как тяжело так ошибаться в людях! Правда, что в беде да в горе друзья познаются, и немного их тогда оказывается. Простите, милый друг, что я томлю Вас своими жалобами, но мне так-больно, так гадко, так хотелось бы вырваться из этой испорченной атмосферы, да дела держат,-невозможно.

От Вас также ужасные известия. Что с собою делает, к чему себя ведет Татьяна Львовна своим морфином, так страшно подумать; ведь она себя с ума сведет, ведь это хуже, чем убить себя. Вот тоже эгоизм жестокий, неумолимый, распущенность страшная. Это век ужасный!... Конечно, у Татьяны Львовны это все бы исправилось, если бы она вышла замуж, но ведь что же делать, женихи-не блины, которые можно испечь, когда захочешь и какие захочешь. Надо иметь терпение и нельзя мучить других за то, что они не могут для них хватать звезды с неба.... Бедная, бедная Александра Ильинишна, как мне ее жаль, она тоже ничего не может сделать против уже совершающегося зла....

До свидания, мой дорогой, несравненный друг. Дай бог, чтобы мое письмо нашло Вас совершенно оправившимся от гадкой болезни и в самом хорошем нравственном расположении. Всем сердцем беспредельно любящая Вас