Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

своего места в общей борьбе.

Теперь только одно тревожило Тимофея. Дошло до него, что Сергей весь отпуск провел с разведенной женщиной. Как мужчина он может его понять и до некоторой степени оправдать: молодой, свободный, сильный, полон желаний, вот и нашел пристанище. Такие, которым уже терять нечего, сговорчивей, доступней. Кто же этого не знает! И дело вовсе не в их распущенности, как утверждают ханжи. Живому — живое. Сама жизнь так диктует... Но как отец Тимофей категорически против Сережкиных шашней. Ну, с этой, очевидно, все кончено. Уезжает Сергей. А как в дальнейшем себя поведет? Снова будет урывать, где плохо лежит? Ведь после такой школы случайных, беспорядочных связей разве сможет он хранить святость семейного очага! Значит, не исключено, что и от жены, своего друга, побежит на сторону? А это уже подлость! Это уже измена, с которой начинаются все другие предательства! Узнала бы Елена — не сдобровать им обоим. И в первую очередь ему, Тимофею. Не уследил. Теперь надо попытаться оградить сына от подобной будущности. Пусть Сергей впредь знает, чем все это может обернуться. Должен понять.

И все же Тимофей медлил. Как-то неудобно касаться интимного. Сын!.. Вот сидит — здоровяк, награды на груди, раны на теле. Самостоятельный человек. С какой стороны к нему подступить?

— Выпьем, — проговорил, — Дорожку погладим.

— От родного порога к родному порогу, — торжественно добавила Антонида.

Уже закусывали, когда Тимофей, скосившись в его сторону, вскользь обронил:

— Прокуролесил отпуск?

Сергей насторожился.

— Думал — невесту     приглядываешь, — продолжал Тимофей, — Вон их сколько поднимается — цветочки: одна другой краше. А ты, говорят, с какой-то разведенкой спутался.

Лицо Сергея взялось красными пятнами.

— Я просил бы тебя, отец, выбирать выражения.

— Не из чего выбирать, Сергей. Хоть так, хоть эдак — иначе не скажешь.

— Она вроде и ничего — Настенька, — вмешалась Антонида. — Не гулена. И как-никак — вчителька. Да ведь дитя на руках.

— Не ваша печаль, тетя Антонида, — отрезал Сергей, — И вообще... давайте не будем.

Тимофей увидел, как у Сережки по-пыжовски, по-дедовски побледнели, задергались крылья носа, сузились, гневом сверкнули глаза.

«Неужто это серьезно?» — подумал с тревогой, недоумением. Поспешил налить еще по одной — нс хотел омрачать расставания.

Уже когда остались вдвоем, по пути на переезд, где останавливается рабочий поезд, вернулся к тому, что обеспокоило:

— Не обижайся, Сергей, — начал осторожно. — Однако я отказываюсь тебя понимать. Ты так вскипел, будто и в самом деле имеешь самые серьезные намерения.

— Не «будто», а в самом деле, — поправил его Сергей.

А в Тимофее заговорило чувство ревности, обиды за своего сына.

— Для меня это по меньшей мере странно. Есть мужская гордость, черт побери! Или она у тебя спит?!

— Отец, — голос Сергея дрогнул, — зачем ты так?.. В том, что с нею случилось, виноват я. Ия должен это исправить.

Тимофей сдвинул плечами, помолчал.

— Не знаю, не знаю, — наконец заговорил. — Боюсь, что для счастья недостаточно одного сознания, что исправил некогда допущенную ошибку. Да еще если всю жизнь перед глазами... чужой ребенок.

— Батя, это называется — удар ниже пояса. Ты уже дважды саданул мне под дых. Не много ли для первого раза?

— Я говорю с мужчиной, — ответил Тимофей. — Таких ударов ты получишь не один и не два. Если они тебя сбивают с ног, как жить будешь?

— Выстою.

— Н-да, — Тимофей вздохнул, — Не завидую я тебе, сын. Все время в кровоподтеках. Надолго тебя хватит? Потом попрекать начнешь? Жизнь изведешь себе, ей, ребенку?.. Сложно все это, Большую силу надо иметь. Имею в виду силу душевную. Большое сердце.

— Отец, ты знаешь, что такое любовь?

Тимофей невольно улыбнулся, проронил:

— Допустим.

— За что ты полюбил маму? Почему именно ее? Можешь объяснить?

— Ну, мы вместе воевали...

— А мы вместе учились.

— Она вынесла меня раненого с поля боя, выходила..,

— За это говорят «спасибо», вспоминают добрым словом, остаются, наконец, благодарны на всю жизнь. Я тоже никогда не забуду госпитальную сестричку Наташу. Как с маленьким, возилась со мной. Хорошая девочка, красивая. А не полюбил же ее. Тут что-то совсем другое.

— Пожалуй, ты прав.

— Значит, не можешь сказать? А ведь любишь. И не ищешь объяснения. Вот и я люблю. Понимаешь, отец, люблю! Разве этого мало?!

Они дошли до переезда. Им ехать в Ясногоровку. Там Сергею пересадка. Тимофей дал огонька сыну, прикурил сам, закивал, здороваясь знакомым, тоже ожидавшим поезда. Живо обернулся к Сережке:

— Смотри, какой солнечный денек выдался. — И снова озабоченно: — Подумай, сын. Подумай. У тебя еще будет время, — Он разговаривал с ним так, будто провожал не на фронт, а в какую-то служебную командировку. — Сейчас ты еще не готов. Если упоминание о ребенке причиняет тебе боль, если прячешься со своей любовью...

— Это не совсем так, отец. Дитя, чье бы оно ни было, есть дитя. Нет большей подлости — обижать ребенка. Но просто не обижать, еще не значит — любить. Сейчас мне, может быть, и трудно... Это должно пройти. Знаю. Потому что люблю Настеньку. И о своей любви готов кричать на весь мир... Ты не подумал о другом. Я не хотел и не хочу, чтобы злые языки болтали о ней всякое, если... не вернусь с войны.

Тимофею вдруг показалось, что не знает сына. «Вот ты каким стал, Сережка, мальчишка мой дорогой. Что ж, наверное, ты прав. Тебе жить. А как жить без любви?! И как умирать, если уж так суждено, не познав этого прекрасного чувства?»

Подошел поезд — всего несколько товарных четырехосных вагонов. Рабочий люд расселся на скамьях — строганых, уже заеложенных робами досках, укрепленных вдоль стен вагона. Посреди топилась чугунная времянка. Озябшие захватили места к ней поближе. А Сергей задержался у приоткрытой двери, что-то беспокойно отыскивая в поплывшем мимо Крутом Яру. Тимофей тоже посмотрел в ту сторону и на сырту, у разрушенного ветряка увидел застывшую в ожидании тонкую, уменьшенную расстоянием фигурку с нерешительно поднятой рукой. Сергей выхватил платок, взмахнул им. В ответ затрепетало, забилось светлое крыло косынки...

Когда прощались, Сергей сам заговорил о Настеньке:

— Не осуждайте ее, батя. Маме я все написал. В случае чего... не оставьте в беде. Она мне — жена.

13

Жизнь мчалась с невероятной быстротой, и Одинцова порою брала оторопь: куда его несет? Что происходит?.. Когда-то за спиной у секретаря райкома Громова он, бывший председатель райисполкома, чувствовал себя покойно, уверенно. Тогда и система управления была отработана, налажена,