Любовь и ненависть - Иван Шевцов

Уходила я от него в двенадцатом часу. Прощаясь, он опять задержал мою руку и говорил умоляюще:

— Вы меня простите, если я вас обидел. Может, лишнего выпил. Я знаю, завтра мне будет думаться, что я человека зарезал. Может, мне стыдно вам в глаза будет смотреть. И кто только придумал эту отраву? Пьют. И большей частью без удовольствия. Просто по привычке. Спасибо вам, что зашли, хорошая вы женщина. Дай вам бог встретить в жизни честного человека, который бы сумел вас оценить.

— Спасибо, Михаил Петрович. Мне хочется и вам того же пожелать.

— Мне, наверно, желать без толку. Без любви я не женюсь.

— Что вы, Михаил Петрович. Встретите, полюбите, женитесь.

— Легко сказать. Я полюблю, а она?.. Вот видите.

Дома я но стала рассказывать подробности визита к «больному» председателю. На вопрос Лиды, что с ним, просто отмахнулась:

— Простудился. Все пройдет: организм у него богатырский.

А ведь, в сущности, неплохой он человек, Новоселищев.

Знакомство с Дубавиным у меня состоялось еще до визита к «больному» председателю. Я даже не могу сейчас припомнить подробности, но все произошло как-то очень естественно и случайно. Это было в клубе, я стояла за билетом в кассу, он тоже. В темно-синем пальто с серым каракулевым воротником и пушистой пыжиковой шапке-ушанке, высокий, стройный. У него удивительно белое лицо, густые черные брови, карие глаза, почти прямой, с маленькой горбинкой нос. Мягкий приятный голос, приветливые манеры.

— Вы наш новый доктор, — не столько спросил, сколько сообщил мне о своей осведомленности с навязчивой улыбкой. — Очень приятно, значит, нашего полку прибыло.

— Вы тоже врач? — спросила я.

— Не совсем. Под "нашим полком" я подразумеваю местную интеллигенцию, — так сказать, наш корпус.

Так, слово за слово, незаметно и как-то обыкновенно и просто между нами потекла дружеская беседа. В зрительном зале наши места оказались рядом. Мы говорили о Ленинграде, вспоминая любимые, милые сердцу места; после окончания сеанса обменялись впечатлениями, но не спорили. Фильм был наш, советский, но сделанный на французский лад. Мне он, откровенно, не понравился. Дубавин же утверждал, что наконец наша кинематография начала обретать свое лицо.

— А по-моему, это чужое лицо. Все в нем как будто и так, да не так, не веришь тому, что на экране происходит. Чего-то не хватает, каких-то маленьких, но очень существенных черточек.

— Есть, конечно, влияние французов, — согласился Дубавин, — тут вы, несомненно, правы. Но все-таки это интересно. Это смотрится. Можно по-человечески отдохнуть после трудового дня, забыться, рассеяться, отрешиться от собственных дел и забот.

— Да понимаете, тут не только чувствуется влияние или подражание французам. Просто и сами герои какие-то полурусские, полуфранцузы.

— А ведь мы с вами еще не познакомились, — быстро перебил он. — Меня зовут Аркадий Остапович Дубавин.

— Ирина Дмитриевна, — представилась я в свою очередь.

— А фамилия?

— Пока Инофатьева. Это по паспорту. Фамилия бывшего мужа. А моя настоящая фамилия Пряхина.

— Позвольте, здесь, где-то на Севере, есть или были адмиралы Инофатьев и Пряхин. Вы имеете к ним какое-нибудь родственное отношение?

Я коротко ответила, и на эту тему мы больше не говорили. Он проводил меня до дому, сказал между прочим, что страшно доволен сегодняшним вечером и не хотел бы думать, что он последний. Короче говоря, он намекал о новых встречах. Я уклонилась от ответа. Лишь спросила на прощание:

— У вас, наверно, очень интересная работа?

— Да, несомненно. Если вас это будет интересовать, зайдите в наши лаборатории, аквариум, музей. Я познакомлю вас с необыкновенными вещами. Это расширит ваши познания не только в области ихтиологии, но и в отношении самого края — советского Заполярья. Это интересный, богатый, с большими перспективами край.

Так начались наши встречи. Нельзя сказать, чтобы доставляли они мне большое удовольствие, но вначале было приятно с Аркадием Остаповичем вести разговоры по самым различным вопросам жизни. Эрудированный человек, он любил говорить об искусстве, литературе, внешней политике, во всем показывая незаурядные познания. Сейчас он работал над докторской диссертацией, которую должен был защищать через год. Не помню, как точно называлась его диссертация, но, насколько я поняла, она была связана с эмиграцией планктонов.

Однажды в воскресенье он пригласил меня в институт, показал аквариум, в котором плавали подопытные рыбешки, действительно захиревшие и полудохлые. В музее были представлены экземпляры животного мира Заполярья: чучела чаек, гаги, заспиртованные рыбы и моллюски, панцири морских ежей. Там были и широко распространенные и редкие экземпляры. Дубавин говорил о них интересно и увлекательно: во всяком случае, не менее увлекательно, чем об искусстве и литературе.

Когда мы поднялись на второй этаж, в его кабинет, хорошо обставленный, с ковром, массивными книжными шкафами, большим столом — чувствовалось, что это солидное учреждение, — я спросила:

— Скажите, Аркадий Остапович, а почему все-таки уменьшились здесь запасы рыбы?

— Уменьшились? — Он бросил на меня подчеркнуто удивленный взгляд и затем, понимающе усмехнувшись, добавил: — Значит, и до вас дошли дедушкины сказки. Хотите я вам скажу, кто их распространяет? Новоселищев, здешний председатель колхоза, деятель самодовольный и ограниченный до предела. Зачем ему это нужно? Оправдать свое безделие, вернее — неумение организовать лов рыбы. Колхоз систематически недовыполняет план. Государство дает им прекрасную технику, снабжает всем необходимым. А они ссылаются на совершенно антинаучные версии.

Он говорил убежденно, с апломбом, не допускающим ни малейших сомнений, сопровождая каждую фразу красивым убедительным жестом. Нельзя было не обратить внимания на пальцы его рук — длинные, тонкие.

Я видела, что он позирует, но делал он это до того грациозно и с тактом, что можно было простить человеку такую слабость.

— К вашему сведению, дорогая Ирина Дмитриевна, — «дорогой», «милейшей», «любезной» я стала после второй нашей встречи с Дубавиным, — наш морской район самый богатый в мире по концентрации рыбы. В три раза выше, чем концентрация рыбы в Азовском море. В Азовском море! — повторил он. — Все дело в научной организации лова. Научно нами доказано, что основная масса рыбы подходит на откорм к нашему побережью в холодные месяцы. Практики вроде Новоселищева не хотят с этим считаться: у них старая традиция, — дескать, самый интенсивный лов в летнее время. Вздор все это, летом рыба уходит к северным широтам. На чем основана практика Новоселищева? На количестве выловленной рыбы? Ничего подобного. В зимнее время сильные штормы, темень. Прежде просто не ловили рыбу зимой, ловили только летом.

Все это он обосновывал научно, убедительно. Он говорил мне интересные вещи, о которых я, например, раньше и не знала. Экономика прибрежного Заполярья! Рыба — и все. Так я думала прежде. Оказываемся, нет. Оказывается, водоросли, вся эта скользкая неприятная зелено-бурая масса, которая обнажается во время отлива, — это тоже ценность, богатство. По словам Аркадия Остаповича, из них можно вырабатывать очень ценные продукты. А моллюски, рачки-креветки — это же клад. Надо только организовать их промысел и переработку. Для этого не требуется больших капиталовложений. Нужны желание, энергия.

— Мы с вами живем на чудесной земле, милейшая Ирина Дмитриевна! — говорил Дубавин, сверкая темными глазами и возбужденно расхаживая по кабинету. В эту минуту мне казалось, что такие люди, как он, в состоянии обновить суровый заполярный край. Потом взглянул в окно на море, затем на часы, сказал авторитетно: — Сейчас как раз высшая фаза отлива. Пойдемте, я вам покажу, так сказать, в натуре.

Мы вышли на берег. Был зимний полдень. Еле-еле брезжил сырой, зыбкий, туманно-сеющий рассвет. Липкий, прелый западный ветер принес оттепель, тонкий слой снега растаял, на влажной земле оставалась хрупкая корка льда.

— Скользко, — предупредительно сказал Аркадий Остапович. Левой рукой он опирался на изящную дорогую трость, правой поддерживал меня под руку, спросив, конечно, на то разрешение.

— Вот, смотрите, — он поддел острым концом трости водоросль, — это ламинария, или попросту морская капуста. Без нее вы, дорогая Ирен, — он вдруг перешел на веселый, полушутливый тон, — не можете работать по своей специальности. Да, представьте себе. Обыкновенный йод, ведь его получают вот из этой гадости.

Посмотрел на меня с торжествующим восторгом, потом опять поковырял тростью в водорослях, поддел уже другую, объявил громогласно:

— А это фуксы, или, по-местному, тура. По содержанию витамина С приближается к лимону. Из этого сырья добывают агар и альчин. Как вы, очевидно, знаете, один процент агара, добавленный в хлеб, придает последнему изумительное качество — хлеб может месяц не черстветь. А в медицине — это уже снова по вашей части — препятствует свертыванию крови. — И, подводя итог нашему знакомству с морскими водорослями, заключил с дружеским покровительством: — Вот так-то, товарищ Ирен. У вас красивое имя. В жизни не часто встретишь человека, в котором все прекрасно, начиная от имени.