К Колыме приговоренные - Юрий Пензин

— Ну вот, — рассмеялся Егор, — скоро не вы — собак, а они — вас. Ну, так как, договорились? — снова спросил он.

— Егор Кузьмич, самогона дашь, пойдём, — предложил Дудя.

Егор согласился.

Вечером Егор пошёл к Ивану Бурову. Жил Буров замкнуто, ни с кем не общался, а по обросшему густой щетиной лицу и нелюдимому исподлобья взгляду был похож на таёжного бродягу. Появился он в посёлке, когда прииск уже развалился, и что это за человек, никто не знал. Поговаривали, что он скрывается от власти, но так ли это — кто знает. «И мне до этого нет дела», — думал Егор, подойдя к его дому. Ему надо было одно: уговорить Бурова, чтобы он взялся с ним за охоту на оленей. Егор бы и без него настрелял их, сколько надо, но попробуй один вынеси из тайги мясо.

Буров сидел за столом и ел кашу.

— Чего надо? — встретил он Егора.

Раньше Егор видел-то его, наверное, не более двух раз и поэтому только сейчас заметил, что он сильно косоглазит.

— Иван, — сказал он ему, — пошли со мной в тайгу.

— Это ещё зачем? — нахмурился Буров.

— За оленями. Иначе зимой сдохнем, — и рассказал, как ломит цены Фестивальный, и что будет с бабой Улей и Калашниковым, да и с другими, у кого денег осталось немного.

— А они мне до фени! — заявил Буров.

— Та-ак! — поднялся Егор. — Значит, до фени! А сам как думаешь жить?!

— А это моё дело! — ответил Буров.

— Ну, так вот! — крикнул Егор. — С первой же моторкой — вон из посёлка!

— А ты, я вижу, круто берёшь, — вдруг рассмеялся Буров. — А крутых я уважаю. — И, поднявшись из-за стола, весело сказал: — Ладно! В тайгу, так в тайгу!

— Ну, это другой разговор, — успокоился Егор.

Когда он уходил, Буров сказал:

— Значит, коммуну решил устроить. Ну, что ж, давай!

Через два дня в посёлок пришёл на моторной лодке Иннокентий. Скорый на подъём и всегда в хорошем настроении, он, как казалось Егору, не просто живёт, а ещё и радуется жизни. О таких людях, как он, обычно говорят: они не знают, что с ними будет завтра, но то, что они имеют сегодня, им хватит на всю жизнь.

— Егорша, — приветствовал он Егора с порога, — а я тебе подарка привёз!

И достал из корзины двух курочек и петушка. Курочки, оказавшись на полу, заквокали и бросились под стол, а петушок, хлопнув крыльями, зло уставился на Егора.

— Что нового в районе? — спросил Егор.

— Всё нова! — рассмеялся Иннокентий. — Демократ много. Говорит: ломай всё, жизнь другой делать будем.

— Ломать — не строить, — заметил Егор. — Что ещё нового?

— Всё нова, — смеялся Иннокентий. — Фестивальна видел. Егоршу, говорит, не любит. Голову ломать ему будет.

«Ну, с этим-то прыщом я справлюсь», — подумал Егор.

На следующий день утром Егор отнёс бабе Уле петушка с курочками. Баба Уля была им рада, а Ганя, увидев их, испугалась и забилась в угол.

— Чего это она? — не понял Егор.

— Да она ж, сердешная, никогда их не видела, — ответила баба Уля. — Ничего, привыкнет.

После этого Егор пошёл к Верке. Эта не первой молодости баба скрывалась на Отрожном от ревнивого мужа, грозившего её зарезать за то, что в районе спуталась с директором магазина, в котором работала старшим продавцом. Здесь она жила с замухрышистым мужичком Веней, сильно похожим на забитого монастырского служку, и Верка при своём крупном сложении выглядела ему тётей.

— Я твоим бичам, — встретила она Егора на крыльце, — за Полкана головы оторву!

— Да они такие же мои, как и твои, — ответил Егор.

— Говори! — рассмеялась Верка. — По рыбалкам-то ты их водишь, не я. — И, подперев руками бока, спросила; — Чего надо-то?

— Верка, займи денег? — попросил Егор.

— Денег?! — выпучила она на него глаза. — А они у меня есть?!

В это время позади неё открылась дверь, и из неё высунул голову Веня.

— А ты чего?! — прикрикнула на него Верка. — Закройся! Без тебя обойдёмся!

Обиженно шмыгнув носом, Веня закрыл дверь.

Егор знал: деньги у Верки есть, не из тех она, кто от своих мужей убегает голыми. Однако понимал он ещё и другое: просто так Верка денег не даст, и поэтому был вынужден раскрыть ей свои планы.

— Этого Шаркуна давно пора к ногтю, — согласилась она с Егором.

Отсчитав ему деньги, рассмеялась:

— Расплачиваться-то как будешь?

Егор хотел было объяснить, как он это сделает, но когда понял, что она имеет в виду, хлопнул её по заднице и сказал:

— Не боись, старый конь борозды не испортит!

Иннокентий Егора уже ждал на реке.

— Егорша, ты где пропадал? Район скорей нада! — сказал он.

— Что там, в районе, ждут тебя? — спросил Егор.

Иннокентий рассмеялся:

— Район — хорошо: кино ходи, ресторан гуляй, русски Маруся щупай!

А уже в лодке, весело рассекающей волны, он пел: «И тайга — хорошо, и река — хорошо, а района лучше».

Пучеглазый, с отъевшейся, как у хомяка, физиономией, директор районной продбазы Егору сказал:

— А муки нету!

— Как нету? — не понял Егор.

— А вот так! Нету, и всё! — обрезал директор.

Оказалось, что нет на базе не только муки, но и крупы, и даже соли. «Фестивального работа», — понял Егор и решил идти за помощью в районную администрацию. С председателем её, Кошкиным, он был знаком по совместной работе на Отрожном. На нём Кошкин ходил в освобождённых секретарях парткома, поднимал идеологический уровень трудящихся, воспитывал их в духе коллективизма и преданности партии.

— А-а, Егор Кузьмич! — встретил Кошкин Егора и, поднявшись из-за стола, крепко пожал ему руку, а заказав через вошедшую с Егором секретаршу кофе, спросил: — И как живём-радуемся?

Егор, рассказав всё, что происходит на Отрожном, спросил: несёт ли кто в районной администрации ответственность за брошенных в посёлке людей.

— Узнаю, Егор Кузьмич, узнаю, ты всегда за людей готов был горло перерезать своему начальству, — улыбаясь, сказал Кошкин, — только нынче-то, — развёл он руками, — время другое. Это раньше, при коммунистах, хочешь — не хочешь, его, этого человечка-то, и накорми, и напои, а упал, подними да и поставь на ноги. И что скрывать, — вздохнул он, — иждивенцев наплодили — пруд пруди. Его, подлеца, гнать надо! Ан нет! Пожури, а зарплату выдай. А нынче, Егор Кузьмич, каждый за себя. Не вписался в колесо жизни — вон на обочину. И правильно! Работать надо! Хватит с ними нянчиться!

Егор понял: разговаривать с Кошкиным на эту тему — зря тратить время, и он решил перейти на Фестивального, чтобы хоть этого-то прыща поставить на место.

— Ни в коем случае! — вскричал Кошкин.

— Да это же спекулянт! — не понял его Егор.

Кошкин расхохотался:

— Егор Кузьмич, да нет в наше время спекулянтов! Это всё — предпринимательство!

— А что, в этом предпринимательстве уже и муки на складе нет? — спросил Егор.

Узнав, в чём дело, Кошкин поднял телефонную трубку.

— Фомич, ты? Слушай! Придёт от меня тут один, муки ему дай.

По тому, как Кошкин мыкал в трубку, кряхтел и недовольно морщился, Егор понял, что разговор по телефону идёт о нём и о Фестивальном.

— Ну, ладно, ладно! Не ссориться же нам из-за этого. Придёт — дай, — закончил разговор Кошкин.

Возвращался на Отрожный Егор с Иннокентием. Как и раньше, лодка весело резала волны, а Иннокентий пел: «И района — хорошо, и Маруся — хорошо, а тайга лучше».

— Откуда это ты всё берёшь? — смеясь, спросил Егор.

— А Пушкин много читаю, — ответил Иннокентий.

III

Зима сковала Отрожный. Засыпала его глубоким снегом, затянула толстым льдом окна и замела дороги. Задавленный таёжным безмолвьем под низким, в свинцовой тяжести небом, он казался нежилым, и только выбитые в снегу тропы да редкий лай собак говорили о том, что не всё ещё здесь вымерло.

Баба Уля с Ганей ходили за курочками и петушком, Калашников, которому из района привезли «Философию права» Гегеля, читал и делал из неё выписки, Иван Буров больше находился в охотничьем зимовье, бичи, когда не пили, выходили на подлёдный лов рыбы, Верка крутилась по хозяйству. Фестивальный, готовый взорвать посёлок, сидел и думал: что делать? Хозяином Отрожного был Егор. В его руках было всё, что давало посёлку жизнь. Все, кто мог работать, у него работали. На Бурове с двумя помощниками лежала обязанность по заготовке оленины, бичи не только ловили рыбу, но и валили на дрова лес, очищали от снега оставшийся на котельной уголь, Верка отвечала за распределение и выдачу продуктов питания, а когда питание стало общественным, с бабой Улей и Ганей варила обеды и ужины, муж её, Веня, с Калашниковым топили на кухне печи и носили воду. Фестивальный в общественной жизни посёлка не участвовал, он приторговывал тем, что не привёз из района Егор: керосином, хозяйственным инвентарём и домашней утварью. Дела шли плохо, и он ждал, когда организованная Егором коммуна развалится. И не только ждал: он принимал и меры. Видя, как круто взялся Егор за дело, он стал искать тех, кто им недоволен.