Лечебный факультет, или Спасти лягушку - Дарья Форель

Это была милая медсестричка лет тридцати пяти, с таким домашним, житейским обаянием, привлекательностью простодушной и трудолюбивой хозяйки. На ее лице светился аккуратно наложенный перламутровый макияж, одета она была в халат с розовой отделкой, широкие болотного цвета брюки, чуть оттопыренные на коленях, и простые белые кроссовки. Пухлые руки держали мой бланк для практики, на тяжелой груди болтался стетоскоп.

— Умею, теоретически.

— Ладно, потом покажешь. Есть у нас один мужчинка в тридцать второй… А ты ешь вареную колбасу?

Мы сели за шатающийся стол на кухне. Алла Владимировна достала из холодильника несколько ломтиков колбасы, нарезала свежего хлеба, заботливо подлила мне полутеплый и очень сладкий чай.

— Ты кушай, кушай, не стесняйся.

Вдруг я заметила — в углу, закрывая собой плиту, возникло нечто крупное, ярко-голубое. Моему взору предстала пологая задница старшей медсестры. Медсестра осматривала узкий проем между плинтусом и духовкой.

— А вы куда штопор дели? Уронили, может? Я везде ищу — на столе, на полу…

Алла Владимировна развела руками.

— Лен, я уже не помню. Это у докторов надо спросить…

Старшая поднялась. У нее было раскрасневшееся лицо, как у продавщиц-палаточниц на морозе.

— Дарья — это вы? Очень приятно. Где ваш бригадир? Он потом распишется?

— У меня нет бригадира. Я вот из университета пришла

— Как это так?! Нам сказали — из училища девку приведут. А ты у нас медик, значит…

Владимировна тихо шепнула:

— Памперсы и мытье — отпадают…

Лена присоединилась к нам, сделав себе приличный бутерброд.

— А ты в кардиологии уже была?

— Нет, только в кожвене и в терапии. Несколько раз — в интенсивке. А еще, кажись, в реанимации.

— Реанимация — это хорошо, — сказала Лена, жуя свой завтрак. — В реанимации всему научат. Там ни вздохнешь, ни, как говорится, пернешь.

— Лен, ты что девку смущаешь?

Я отвернулась, поглядела вокруг.

— Ну смотри. Тут у нас в основном мужики. Запомни: женщины-сердечницы встречаются редко. Мужики у нас хорошие, послушные. Тридцать четвертая и тридцать пятая — ви-ай-пи, палаты улучшенного содержания. Туда будешь носить завтрак с первого стола. Плюс возьмешь у Людочки финскую кашу. Мы тебя через пару часиков познакомим. Придешь на обед… В двадцатых — особенно в двадцать восьмой — лежат дедули. К ним нужен особый подход. Главное — не забывать прокатить их на процедуры. Коляски стоят в коридоре. Я тебе потом покажу. Что тебе еще надо знать? Белье мы меняем, когда больной выписывается. Люда тебе отдельно сообщит. Будут приставать к тебе, цыпленок, сразу зови меня. А то, видишь ли, бывали в прошлом году инциденты…

Алла Владимировна улыбчиво кивнула. Я спрашиваю:

— Какие?

— Ну, запугали тут одну. Тоже с практики. Схватил один пациент, обнял, пытался залезть под халат. Зэк у нас лежал. От него было много шуму…

— Сейчас, — говорит Алла Владимировна, — из буйных у нас только Евдокимова. Она лежит в седьмой палате, у нее был инфаркт миокарда. Что тебе о ней сказать? Баба старая, силенок у ней мало, особого вреда не нанесет.

— Бывшая психиатрша, — буркнула Лена, — на башку е…нута. Ой, извиняйте.

— С этой, — продолжила Алла Владимировна, — будь осторожней. У ней бред, галлюцинации. Может в тебя случайно воткнуть иглу. Пока ты у ней в палате, не спускай с нее глаз.

— Хорошо.

— А так, — добавила Лена, — чувствуй себя как дома. Иди на диванчик, книжечку вон почитай, пока не позовем.

Вдруг в кухню вбежал молодой санитар. За спиной у него колыхался русый хвостик.

— Э, девку привели? Срочно в карету, у нас вызов.

Сразу даже и не дошло, что «девка» — это я. Меня посадили на заднее сиденье скорой. Машина со скрипом тронулась, и сразу раздался грохот. Было слышно, как внутри деревянных ящиков заплясали ампулы и пузырьки.

— Ну что? Как тебе?

— Впервые еду на такой машине. Страшновато.

— Да. Трясет.

— А зачем вы меня с собой взяли?

С переднего сиденья развернулся фельдшер. Это тоже был молодой парень, не старше двадцати пяти, с упитанной красной физиономией.

— Да в протоколе написано — выезжать втроем. Иначе глав поймает, схватит за яйца.

— Но я ничего не умею делать!

— Не бойся. Не знаешь — научим. Не хочешь… захочешь!

Чувствовалось, что машина с трудом разъезжается со встречным потоком на узкой улице с двусторонним движением.

Передо мной сидел субтильный молодой человек в черной майке с драконом. В его оттопыренном ухе блестела серьга. Через узкое стекло было видно, как курчавая голова фельдшера подпрыгивает. Затем послышался вой сирены, и мы рванули вперед. По дороге санитар врубил тяжелый рок. Из его наушников доносились строительно- ремонтные звуки.

Мы остановились возле семнадцатиэтажного дома. Фельдшер набрал комбинацию цифр. Из домофона послышалось:

— Это скорая?

Тот, что с хвостиком, шепнул мне:

— Нет, бля, сантехник.

Железная дверь распахнулась.

Мы оказались в чистой, прибранной квартире, заставленной недорогой новой мебелью. На цветастом диване лежала девушка лет двадцати. Подле сидела ее подруга.

— Здравствуйте. Юля выпила «Антинакипин».

Хвостатый немедленно всучил мне черную папку с бумагой, и я начала заполнять анамнез больной. Парни нахально расселись в креслах, широко раскинув ноги.

— Как это произошло?

Юля сказала театрально-умирающим голосом:

— Он в чайнике остался… я случайно…

— Суицидница, — шепнул мне санитар.

— А что вы до этого приняли? — усмехнулся фельдшер.

— Она съела два сливочных йогурта, — отметила подруга.

— Не похоже, что вы себя этими йогуртами ограничиваете…

Санитар встал, подошел к девушке. Двумя табачно- желтыми пальцами он схватил ее за щеки, сплюснув лицо.

— В глаза смотреть. Даш, пиши — зрачки резко расширены.

— Ну что, — сказал фельдшер, — будем делать промывание. Поехали в больницу.

Юля простонала:

— А это больно?..

— Еще как! Раньше надо было думать.

Я окинула эту Юлю быстрым взглядом. Мне она показалась абсолютно здоровой. Ну перепугалась — это точно. А так… нормальная крепкая девушка. Даже лицо уже порозовело.

— А может, — сказала подруга, — она выпьет много-много воды? Пускай сама проблюется.

— Да вы что! Видите — человек конкретно траванулся. Надо хорошенько промыть желудок.

Юля страдала и боялась.

— Не е… я в больницу не поеду… я как-нибудь сама…

— Сама что? Что — сама? Ты этого хотела?! Лучше скажи, пока можешь разговаривать, — на кого ты собиралась произвести впечатление, а?

— Осталось в чайнике… я не нарочно… забыла смыть…

В моей душе снова зашевелился протест. На этот раз он уже был абсолютно вялым. Тут же вспомнилось, как на занятиях по рукопашному бою нам офицер говорил: «Девочки, ну посмотрите на себя. Посмотрите, как вы деретесь. Террорист вас убьет… пудингом!» Чем-то похоже на запись, которую я сделала под руководством хвостатого:

«Юлия О., 21 год, москвичка. Пыталась свести счеты с жизнью при помощи средства для снятия накипи…»

Что нас не убивает, делает нас сильнее… ладно…

Юлю уложили на носилки и отнесли в карету. Она сказала:

— Я еще могу сидеть…

Но фельдшер ответил:

— Нетушки. Пакет — у Даши. Даш, захочет рвать — достань ей из сумки.

Мы ехали молча. Я шепнула Юле:

— Не беспокойтесь. Промывание — это не больно. Они просто шутят.

Юля в ответ только прикусила губу.

По прибытии девушку отвели в комнату к аспирантам, а мне приказали писать:

«Сделана инъекция кордиамина, кофеина. Выдано три литра теплой воды для питья. При перевозке больную рвало».

— Что-то я этого не припоминаю, — сказала я.

— Не припоминаешь — запомни, — ответил фельдшер. — Смотри только, не проболтайся.

Разумеется, я проболталась. Да еще и при нем. Поймав Юлиного врача, я сказала:

— Доктор, ей никаких уколов не делали. Фельдшер с санитаром посмотрели на меня с бесконечным удивлением.

— Как нет? Ну как нет? Сама же колола!.. Седой врач, глава отделения терапии, сказал:

— Опять, охламоны, напридумывали? А ну быстро переписать анамнез!

Доктор сердито удалился. Вскоре из какого-то кабинета выкатили Юлю на инвалидной коляске. Она бросила на нас умоляющий взор.

— Даша, — сказал фельдшер, — перепиши анамнез. Напиши — одна инъекция кофеина.

Я сказала:

— Да не буду я этого писать! Что за бред? Подошла Алла Владимировна, строго посмотрела,

говорит:

— Надо же, только пришла и сразу спорит. Ладно, парни, отвалите. Непривыкшая еще. Хрен с тобой, я сама напишу, — И добавила: — Что ты суицидников жалеешь? Им надо усвоить урок: либо уж помирай окончательно, либо не прикидывайся шлангом.