Солженицын. Прощание с мифом - Александр Владимирович Островский

по-лагерному, это будет «удобно». В январе и особенно в роковые дни голодовки опухоль за меня решила, что сейчас — удобно, и росла почти по часам. Едва раскрыли бараки, я показался врачам и меня назначили на операцию» (25). Позднее он напишет: «29-го января я ухожу в больницу на операцию раковой опухоли» (26)

Если бы А. И. Солженицын был неграмотным человеком, можно было бы допустить, что он долгое время не обращал внимание на разраставшуюся опухоль, но невероятно, чтобы она не привлекла к себе внимание человека, имевшего университетское образование и знавшего, что такое рак. Бросается в глаза и внутренняя противоречивость его слов: с одной стороны, он пишет, что опухоль появилась «давно», и характеризует ее как «запущенную», этим самым давая понять, что долгое время она не вызывала у него тревоги, с другой стороны, утверждает, что она «быстро» росла, а во время лагерного бунта стала расти «почти по часам». Однако за те несколько дней, на протяжении которых продолжались лагерные беспорядки, не вызывающая беспокойства опухоль не могла приобрести угрожающие размеры.

Что представляла собою эта опухоль, Александр Исаевич не пишет, но из его прошения о помиловании 1955 г. явствует, что у него была семинома, т. е. опухоль яичка (27).

Несмотря на то, что Александр Исаевич был положен в больницу, по одним данным, 29 января (28), по другим — 30-го (29), на протяжении почти двух недель врачи не предпринимали никаких действий (30) и только 12 февраля, если верить А. И. Солженицыну (а на сегодняшний день это единственный источник), у него была произведена операция (31).

Касаясь в «Архипелаге» этого эпизода, Александр Исаевич пишет: «Я лежу в послеоперационной. В палате я один: такая заваруха, что никого не кладут, замерла больница» (32). Объясняя, почему именно «замерла больница», в другом месте «Архипелага» он уточняет: «В… послеоперационной… я пролежал долго и все один (из-за ареста хирурга операции остановились)» (33). Можно было бы подумать, что А. И. Солженицыну повезло, и его успели оперировать до ареста хирурга. Но вот его собственное свидетельство на этот счет: «…накануне назначенной мне операции арестовали и хирурга Янченко, тоже увели в тюрьму» (34).

Кто же тогда делал операцию? Ответа на этот вопрос в «Архипелаге» нет. Не исключено, что события развивались также, как в повести «Раковый корпус», где для производства операции у ее героя Костоглотова «дней через пять привезли с другого лагпункта другого хирурга, немца, Карла Федоровича» (35).

Но тогда, мы должны констатировать следующий факт: проявив по отношению к Александру Исаевичу редкую гуманность, лагерная администрация не проявила ее по отношению к другим пациентам, среди которых были не только заключенные, но надзиратели. Признать факт вызова хирурга из другого лагеря только для операции А. И. Солженицыну, — это значит признать его совершенно особый статус как заключенного. Но поставить вызов хирурга под сомнение — значит допустить, что никакой операции Александру Исаевичу не делали, и лагерная администрация просто-напросто скрывала его в медсанчасти.

В связи с этим бросается в глаза то, что не позднее 12 февраля в лагерь приехала следственная бригада для выяснения обстоятельств произошедшего бунта (36), после чего были произведены дополнительные аресты, и 13-го начались допросы заключенных (37), а затем их начали группами увозить из лагеря. «Отправляли куда-то маленькие этапы человек по двадцать — тридцать, — читаем мы в «Архипелаге». — И вдруг 19 февраля стали собирать огромный этап человек в семьсот. Этап особого режима: этапируемых на выходе из лагеря заковывали в наручники» (38).

В первом издании «Архипелага» на этом Александр Исаевич ставил точку (39), во втором после приведенных слов появилось продолжение: «В том большом этапе был и я. И начальница санчасти Дубинская согласилась на мое этапирование с незажившими швами. Я чувствовал — и ждал, как придут — откажусь: расстреливайте на месте. Всё же не взяли» (40).

Читая эти строки, нельзя не выразить удивления, почему А. И. Солженицын не упомянул о столь важном факте, как включение его в «большой этап», в первом издании «Архипелага»? Очень странное впечатление производит и содержание сделанного им дополнения.

После операции яичка швы заживают в течение одной — реже двух недель (41). Поэтому если бы Александр Исаевич действительно значился в списках «этапа особого режима», то 19 февраля его отправили бы вместе со всеми. Но если даже допустить, что к этому времени швы действительно не зажили, и администрация лагеря проявила гуманность, то, будь А. И. Солженицын в списке этапируемых, его обязаны были отправить на новое место по выздоровлении. А так как его никто не тронул, то или весь этот эпизод выдуман с целью подчеркнуть особую роль А. И. Солженицына январском бунте, или же, если его фамилия фигурировала среди этапируемых, то лишь для отвода глаз.

«Через две недели, — писала Н. А. Решетовская, ведя отсчет от операции, — Саню выписали из больницы» (42).

Заканчивая рассмотрение этого эпизода в жизни А. И. Солженицына, представляется необходимым обратить внимание еще на три факта.

Первый факт. Во время пребывания А. И. Солженицына в послеоперационной палате неожиданно был убит врач Борис Абрамович Корнфельд (43). Чем он мог не угодить заключенным, трудно представить. Может быть, его убили по ошибке?

Второй факт. Оказывается, до событий 1952 г. Александр Исаевич ходил под одним лагерным номером, а по выходе из больницы — под другим. «Весь Экибастуз, — пишет он, — я проходил с номером Щ-232, в последние же месяцы приказали мне сменить на Щ-262. Эти номера я и вывез тайно из Экибастуза, храню и сейчас» (44). Не принадлежал ли новый номер Б. А. Корнфельду?

Третий факт. Если бы во время лагерного бунта Александр Исаевич действительно попал в черные списки, то по возращении из больницы его ждали общие работы.

Однако, как пишет Н. А. Решетовская, «Саня начал учиться столярному делу, но овладеть им, как мечталось, не успел: перевели в литейный цех» (45). Еще более важно то, что в 1952–1953 гг. он оказался в числе тех немногих заключенных, которые получали зарплату: часть заработка шла в лагерь, «зато оставшиеся 30–10 % всё же записывали на лицевой счет заключенного, и хоть не все эти деньги, но часть их (если ты ни в чем не провинился, не опоздал, не был груб, не разочаровал начальство) можно было по ежемесячным заявлениям переводить на новую лагерную валюту — боны, и эти боны тратить» (46).

Для некоторых была и такая каторга.

Один этот факт свидетельствует, что лагерное начальство не собиралось наказывать А. И. Солженицына и все, что он пишет на этот счет, выдумано от начала до конца.

Тайна «12 тысяч строк»

Оказавшись за колючей проволокой, А. И. Солженицын вернулся к литературной деятельности. По его словам, это произошло летом 1946 г. в одной из бутырских