КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ - Брэд Брекк

Мы нервно посмеивались и улыбались друг другу, пытаясь снять напряжение, опускали глаза и ковыряли ботинками красную пыль.

– Один из вас погибнет. Другой будет серьёзно ранен. А третий вернётся домой с другими проблемами.

Таковы факты жизни в пехотной роте.

Две трети этой учебной роты вернутся домой мёртвыми или покалеченными. Там не игра, ребята. Надеюсь, вы запомнили всё, чему здесь учились.

Удачи вам всем…

ГЛАВА 9. 'ГОРОД ГРЕХА : ВОЙНА ВНУТРИ ВОЙНЫ'.

В стране смерти мы искали любви…

Сайгон был городом-наркоманом, а мы – его наркотиком : развращение детей, увечья юношей, проституция женщин, унижение стариков, разделение страны – всё это творилось от нашего имени. При французах этот город представлял собой опиумную стадию наркомании. С приходом американцев началась героиновая фаза.

– Джеймс Фентон, британский поэт, 'Падение Сайгона'.

Вокруг Сайгона нет джунглей. Плоская затапливаемая равнина, окружающая город со всех сторон, почти полностью занята полями различных оттенков бурого, коричневого и зелёного цвета. В сезон дождей с воздуха можно видеть сотни рисовых чеков и мутных прудов, напоминающих заплаты на килте сумасшедшего.

Рощи пальм-нипа разбросаны там и сям, и полосы тёмной растительности означают границы ферм и селений.

Здесь босоногие вьетнамские крестьяне живут в лачугах из травы на сваях, от восхода солнца до заката обрабатывают землю, распахивая её на буйволах, и собирают урожай. Дороги и каналы разбегаются во всех направлениях и пересекаются друг с другом подобно паутине.

Сайгон когда-то был великим французским колониальным городом и ещё не растерял блеска и привлекательности, но в 1966 году его больше знали как выгребную яму, полную дерьма, нечистот и извращений. Просто так 'Городом Греха' не назовут.

Как можно забыть Сайгон?

Сайгон, которому меньше 200 лет и который пережил сам себя?

Сайгон, чьи женщины так ориентированы на секс, как нигде в мире?

Сайгон, чьё правительство и военные, сверху донизу, истекают коррупцией словно гноем из незаживающей раны?

Сайгон, город непередаваемой бедности, голода, грязи, насилия, страданий и смерти?

Сайгон, в котором малярия, туберкулёз, бубонная чума, брюшной тиф и холера обычны, как мороз зимой?

Сайгон, который за годы войны из восточной жемчужины превратился в огромную свалку порока?

И всё же в этом восточном Париже есть сотни красивых обширных парков с зелёной травой, на его улицах растут пальмы-аррака и субтропические деревья с мелкими листьями и экзотическими именами.

А самое красивое место – сайгонский зоопарк, тихий сад и заповедник живой природы, в котором слоны и обезьяны живут лучше, чем многие горожане.

Сюда я убегал, когда хотел спрятаться от всего : от войны, от армии и ядовитых объятий городских баров и борделей.

Здесь я вслушивался в себя, разбирался в своих чувствах, продирался через заросли цветов, бродил босиком по траве, опускал ноги в пруд с золотыми рыбками – словом, путешествовал по музею природы; здесь я наблюдал за буддистскими монахами в оранжевых одеяниях, молящими о мире и ожидающими просветления…

Здесь я выпивал стакан кока-колы на террасе чайной или сидел в тихой пагоде, расслабляясь и наблюдая, как мир несётся мимо.

Зоопарк не был Сайгоном. Он был так далёк от войны, как только возможно, и всё же оставался Вьетнамом. По этой причине он был окутан аурой нереальности. Лужайки всегда были аккуратно подстрижены, и посетителей, даже по воскресеньям, бывало немного.

Вдоль длинных открытых проспектов и широких бульваров Сайгона растут величественные тамаринды, чьи ветви тянутся к новой жизни вопреки тропическому солнцу и предлагают пешеходам неплотную тень.

На рассвете, в утренней прохладе, видно, как тающий речным туманом камфарный дым поднимается от миллионов готовящих завтрак очагов; этот дым грязным одеялом застилает Сайгон от Тан Сон Нхута до доков, режет глаза, щиплет в носу и – превращает лёгкие в шлак, если жить здесь долго.

Если ты, браток, считаешь, что в Нью-Йорке, Чикаго или Сан-Франциско случаются дорожные пробки в часы пик, то посмотри, что творится здесь! Уличное движение в Сайгоне не сравнимо ни с чем на свете…

К 8 часам утра оно достигает пика истерии : голубые и бежевые такси, автобусы, велорикши, велосипеды, мотороллеры 'Ламбретта', мотоциклы, автомобили 'Рено', 'Кадиллаки' и 'Ситроены', джипы, военные грузовики, телеги с запряжёнными пони, и всевозможные автомобили американского и европейского происхождения. Воздух так насыщен выхлопными газами, что по сравнению с ним Лос-Анджелес кажется Аспеном в октябре.

Разъезжая по Сайгону, по бытующей среди тысяч городских таксистов традиции я научился не смотреть в зеркало заднего вида. Самая страшная опасность на улицах – это армия велосипедистов, шныряющих под колёсами и плюющих на правила дорожного движения.

Велосипедисты очень скоро выводили меня из себя, и, чтобы справиться с этой бедой, я водил фургон нашего отдела, как танк 'Шерман', и вовсю сигналил; крутящие педали ездоки отскакивали от крыльев и дверей машины, а я ругался, тряс кулаками и прокладывал себе путь в этом безнадёжном дорожном потоке к центру города – к МАКВ или ЮСПАО. Я научился сталкивать людей с дороги автомобилем, и если кто-нибудь смел смотреть на меня осуждающе, я орал : 'Прочь с дороги, ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Ты что-то сказал?! В следующий раз проедусь колёсами по твоей морде!'

На шоссе и в переулках я был агрессивен и безжалостен. Меня не интересовало, кого я сбил и серьёзны ли последствия.

Это была война внутри войны. Предупредительное, вежливое вождение, которое я практиковал в Америке, в Сайгоне ни к чему бы не привело. Нужно было ездить как все, иначе мог приключиться нервный срыв.

Дорожное движение не обходилось без потерь. Большие военные грузовики, перевозившие солдат и припасы из Сайгона в Лонг Бинь, собирали свою дань с гражданского населения, сбивая пешеходов, мальчишек-велосипедистов и вьетнамских ковбоев на мотороллерах, которые ездили так, словно имели больше жизней, чем у кота Гарфилда.

Не думаю, что ситуацию можно было изменить. Любой, кто выезжал на улицы на средствах передвижения с размерами меньше автомобиля, рисковал своей жизнью.

Сайгон был грязен до омерзения. На самых оживлённых улицах можно было видеть, как женщины снимали мешковатые чёрные штаны, похожие на пижаму, и пuсали прямо у обочины. Дети спускали штанишки и садились на корточки опорожнить кишки, где только приспичит.

У Сида Абрамса была фотография, которую он сделал на улице Конг Ли. На ней был запечатлён 'ответственный момент' в стиле француза-фотографа Анри Картье-Брессона, и для меня эта фотография олицетворяла все виды и запахи Сайгона.

На фото был изображён спустивший шорты и присевший на корточки маленький мальчик. И его экскремент – приплюснутая с одного конца сигарообразная какашка – летит вниз и уже вся в мухах.

Вот таким я запомнил Сайгон.

Архитектура города представляла собой дикую смесь Востока и Запада с налётом плесени и с красками, поблёкшими от жары, влажности и универсальной пористой структуры кирпича и цемента.

Ведущие во внутренние дворики окна, двери и ворота украшались орнаментом, исполненным в изысканных французских традициях. Стены вилл делались из бетона со ржавыми шипами и битым стеклом поверху, чтобы резать руки тем, кто рискнул бы на них взобраться. Иногда возводились чугунные ограды со штырями в качестве дополнительной защиты от воров, грабителей, обкуренных наркоманов и городских убийц, способных пришить за пару башмаков. Каждый день находили людей, плывущих по реке Сайгон с перерезанным горлом или ножом в спине.

В сезон дождей появлялись лужи, по которым шлёпали и прыгали пешеходы и месили их в жидкую грязь, но ближе к центру города таких водоёмов становилось меньше.

Везде были навалены кучи мусора : между зданиями, на перекрёстках, в подворотнях, вдоль стен вилл, по берегам реки во время отлива.

Эти кучи всё время ворошили. Бродячие собаки, дети и побирушки рылись в мусоре в поисках съедобных отбросов или сладостей.

Городская система сбора мусора пока ещё работала, хотя давным-давно хромала из-за недостатка рабочих рук и оборудования.

Иногда я видел, как мусорщики вилами загружали хлам в грузовики, но как только они уезжали, кучи вырастали снова.

Население Сайгона складывалось из различных этнических групп, объединённых религией, политикой, конфликтом или алчностью.

В Сайгоне проживало три четверти миллиона китайцев. В основном в старом районе Шолон. И пока китайцы контролировали бoльшую часть промышленности и торговли, они старались держаться в стороне от политики.

Сайгон населяли португальцы, англичане, испанцы, французы и немцы. Многими мастерскими-ателье и магазинами по продаже готового платья владели индийцы. И, конечно же, здесь можно было найти представителей всех возможных восточных народов, включая значительное количество японцев.