Моя навсегда (СИ) - Шолохова Елена

Рука неестественно вывернулась. Острая боль прошила ее от локтя до плеча. И, казалось, в суставе что-то хрустнуло. Но боль затмил внезапный ужас. Забыв, что секунду назад она сама хотела спрыгнуть вниз, Оля отчаянно извивалась, пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь.

— Давай, подтянись немножко… еще чуть, — подбадривал ее парень. Он и сам от напряжения побагровел.

Оля царапала ногтями бетонный выступ, обдирала кожу с ладони, но подтянуться не получалось. Только выдохлась вся. И парень до второй руки никак не мог дотянуться, хоть и сам так страшно перегнулся через перила, что казалось, еще чуть-чуть и он полетит с моста вниз головой.

Натужившись так, что у него на лбу и шее вздулись вены, он все-таки сумел вытянуть ее на выступ. А дальше уже помог вскарабкаться на него с ногами, а затем перебраться через перила обратно на мост.

Оля обессиленно опустилась прямо на тротуар, привалившись спиной к ограждению. Тяжело дыша, паренек присел на корточки рядом с ней. Утер рукавом взмокший лоб. Потом обшарил карманы спецовки, достал пачку сигарет и закурил.

Без слов подал смятую пачку и ей. Оля качнула головой, и он убрал ее обратно в карман.

Пока курил, они оба молчали. Она подтянула к груди ноги и опустила голову на колени. Сейчас, когда паника отпустила, ее начало трясти от озноба. Ссадины на ладонях и коленях горели. Рука и вовсе висела плетью, и от любого движения сразу простреливало. Но самое страшное другое: когда парень вытягивал наверх, ее протащило по острому краю выступа и грудью, и ребрами, и, что хуже всего, животом. Она встрепенулась. Вдруг напал страх: а если что-то случилось с малышом? А если она там себе что-нибудь навредила?

Парень, почувствовав ее нервозность, наконец повернулся к ней.

— Что у тебя случилось?

Оля мотнула головой.

— Ничего.

— Из-за ничего с моста не бросаются. Послушай, если тебе нужно выговориться — выговорись. Я никому не скажу. Да я тут у вас никого и не знаю пока. Или давай я тебя домой отведу? Я как раз со смены…

Оля внимательнее посмотрела на своего спасителя. Точно, вот где она его видела — они же вместе ехали в автобусе из Копищево, а он потом провожал их до дома, сумку нес.

— Домой не пойду.

— Почему? — нахмурил он рыжие брови.

— Я ушла из дома. Мне в больницу надо.

— Тебе плохо? Что-то болит? Или что?

— Да… — поморщилась Оля.

— Блин, еще рано так… придется пешком идти… Но, может, по дороге поймаем попутку? Ну, чтоб довезли…

Он помог ей подняться и рюкзак подобрал.

— Я — Миша… ну, если ты забыла.

— Угу, — снова сморщилась Оля. Внизу живота тянуло, а рукой просто невозможно было пошевелить.

— Наверное, сустав вылетел. Давай вправлю?

Она снова качнула головой. Плевать на руку. Страшно было из-за тянущих болей в животе, пока еще не сильных, но…

Она ковыляла, прихрамывая и опираясь на руку Миши. Он все ее выспрашивал, что случилось, но Оля молчала. Она даже не слышала его, молясь про себя, чтобы все обошлось.

Когда они свернули с моста на дорогу, вдали показался автофургон. Миша остановил машину, сам договорился с водителем, помог ей сесть в кабину и сам втиснулся рядом. Водитель тоже был Оле знаком, и она ему, очевидно, тоже. Во всяком случае пялился он на нее всю дорогу с озадаченным видом.

Отца, наверное, знает, подумала Оля. И, скорее всего, расскажет, но сейчас ей это было без разницы. Домой она все равно не вернется.

Миша оставил Олю в приемном покое. Еще и уходить не хотел, собирался дождаться, что скажут врачи. Оля еле его спровадила.

— Спасибо тебе за все, но ты иди. Пожалуйста. Мне неудобно.

— Да что тут неудобного? — простодушно усмехнулся он, но поймал Олин взгляд и осекся. — Ну мне это… как-то страшно тебя оставлять… А ты больше ничего такого не сделаешь?

— Нет, теперь точно нет. Обещаю. И не говори никому, ладно?

— Буду молчать, как рыба.

Миша потоптался, словно думал, что бы еще такого сказать, но так ничего и не надумал.

— Ну ты… береги себя. Увидимся еще, да?

— Конечно, — вымучила слабую улыбку Оля.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Наконец он ушел, и она обратилась к окошку регистратуры.

31

Сутки Оля отсыпалась. Положили ее в гинекологию с угрозой. Она соврала, что нечаянно упала с лестницы. Однако врачи отделения, перешептываясь между собой в ординаторской, строили сами страшные предположения.

— Ну ладно, ссадины эти жуткие и ушибы, можно списать на упала. Но она же истощена. Просто кожа да кости. Как будто ее год не кормили.

— Это ж Зарубиных девчонка? Может, отец поколачивает? Мать у нее какая-то вся забитая.

— А может, Стрелецкий все-таки того…? Она же с ним типа встречалась.

— Малолетка же созналась, что оклеветала его.

— Ну так! Мать его могла ее так скрутить, что в чем угодно признаешься. А я вот думаю, дыма без огня не бывает.

Сама Оля, чуть оклемавшись, замкнулась в себе наглухо. Она послушно исполняла все, что велят: уколы, таблетки, капельницы, побольше лежать. Даже съедала через силу все больничные завтраки, обеды и ужины. Давилась, терпела тошноту, но ела. Потому что сказали: иначе не выносит.

Мать ее навестила на второй день. Пришла перепуганная и почему-то в платке. Потом Оля сообразила, почему. Из-под платка тенью выглядывал огромный синяк. «Из-за меня», — вяло подумала она, ощутив тем не менее укол вины.

— Как Паша?

— Паша-то ничего, нормально.

— Обижается на меня?

— Да нет, что ты. Просился со мной к тебе. Но зачем ему сюда? Не надо, потом уж как-нибудь…

Мать принесла тапочки, кружку, еще какие-то вещи.

— Ты мне яблоки принеси в другой раз, — попросила Оля. — Малышу нужно…

— Доча, может, так и лучше было бы, а?

— Что лучше? — сразу ощетинилась Оля. — Лучше, чтоб он умер? Во мне?

Но мать, опаслив оглянувшись на соседок по палате, примирительно сказала:

— Ладно, ладно. Оленька, доча, расскажи, что случилось? Мне сказали, что ты с лестницы упала. С какой лестницы? Где? А Рома где?

Но Оля уже завелась. Нервы, и так расшатанные, совсем сдали.

— Нет больше Ромы, — запальчиво ответила она. — Он уехал. Навсегда. Навсегда уехал. Понимаешь? Нет его больше! Я его никогда не увижу. Из-за вас! Никогда… его… Не приходи больше!

Вместе со словами из ее груди вырвался горестный плач. Оля отвернулась от матери, уткнулась лицом в подушку, комкала ее, сжимала руками, закусывала и выла глухо и страшно.

Мать утешала ее, уговаривала, но, видя, что Оля лишь сильнее рыдает, извиваясь в кровати и пугая своим воем соседок, пошла на пост к медсестре.

— У Оли там срыв… истерика…

Вскоре после успокоительного Оля уснула.

На другой день мать снова пришла. Опасалась, конечно, но Оля больше не истерила. Она вообще почти не реагировала на нее. Едва отвечала на прямые вопросы: да, нет, не знаю. Потом вообще закрыла глаза и замолчала, словно притворилась спящей.

На самом деле, Оле надоело слушать ее причитания. Да и что ответишь на ее бесконечное:

— Оленька, ну что же делать будем? Отец ведь скоро все узнает… Это сейчас ты в больнице, а через неделю-другую тебя выпишут и что тогда?

Для себя Оля решила, что домой она не вернется. Скоро начнутся занятия в институте, можно будет попросить общежитие. Оно, говорят, ужасное. Развалюха просто. Мыши, клопы, тараканы, пьянки-гулянки. Но даже все это лучше, чем жить с отцом. Другой вопрос: на что жить? В кармашке рюкзака лежало немного денег — все, что она заработала за месяц лагере, будь он неладен. Там, конечно, очень мало. Так только — не протянуть ноги в первое время. Но потом она постарается найти работу. Любую. Хоть полы мыть, хоть дворы мести…

В очередной раз мать повздыхала, поохала и ушла. Оля задремала, а проснулась от ощущения, будто кто-то коснулся ее. Открыв глаза, она увидела знакомое веснушчатое лицо, рыжие вихры, беспокойные глаза. Миша.

Он неловко топтался рядом с кроватью и обрадовался, когда Оля проснулась. В этой его неловкости было даже что-то трогательное. И белый халат, явно малой, на нем смотрелся смешно и нелепо. Оля даже выдавила улыбку, и Миша сразу просиял.