Легенда Татр - Казимеж Тетмайер

Бесконечным, необъятным шумом шумел, качаясь над Мариной, лес. В дыму костра медленно стало выплывать перед нею огромное медно-красное лицо в золотой короне с большими зубцами, окаймленное рыжими кудрями. В облаке дыма склонялось над костром это видение.

Марина, которая давно стояла на коленях, устремив глаза на пламя, склонила голову перед его величием.

Бог явился.

Старые боги услышали ее: они приходят на помощь против панов и ксендзов…

Старые боги неба и земли, вод и гор, лесов и священных рощ…

Старые боги, могучие и верные друзья человека…

Они плыли над ней во тьме, их лики колыхались, запах серы и жар молний возвещали о их присутствии. Грудь Марины бурно вздымалась. Она принимала их в себя, и это походило на таинство зачатия.

Вдруг, запыхавшись, еле дыша, вбежала в урочище Терезя.

— Марина! Нет у тебя деда, нет постели, нет ничего в кладовой! — закричала она.

— Как? Что?!

— Нагрянули злые люди, деда убили, кровати разломали, где что было — все забрали: одежду, сало, — ничего не оставили в доме! Пусто!

— Кто?

— Солдаты! Они и за мной гнались верхом, да я спряталась в Плазов погреб.

— За тобой гнались? — повторила Марина.

— Да! На конях. Человек десять. Только я из лесу вышла…

— А! — закричала Марина, вскакивая. — Это его солдаты! За мной приезжали! Это он, пан из Сенявы!

— Откуда ты знаешь?

— Бог мне сказал, что в облаке дыма сошел с неба! О священные боги! Вы меня покарали, и вы теперь меня призываете! Кровь за кровь! Его голова — за голову деда! За мой дом — его замок! Против сабель его — топоры! Гей!

Дикий, пронзительный вопль огласил окрестность. Головня, выхваченная из костра и поднятая над головой, осыпала Марину дождем искр.

— Гейхааа! — повторила она свой возглас. — Вот чего надо было, чтобы мужики пошли защищаться и мстить!

И она побежала.

— Куда пойдем? — спросила Терезя.

— К Озерам, к Собеку. Мстить! Мстить!

Это было на десятый день после появления Беаты Гербурт на пастбище у Озер.

Собек с девушками побежал вниз и собственными главами увидел опустошенный дом и труп деда. Он не сказал ничего и похоронил старого Топора. Сколотили ему гроб из гладко выструганных еловых досок и положили в гроб все, что он любил при жизни: старый разбойничий нож, старую, доставшуюся от прадеда запонку, которой застегивался ворот рубахи, и прекрасный, писанный на стекле образок, изображавший св. Цецилию, играющую на органе, и ангелов, которые слушают ее, держа в руках зеленые пальмовые ветви. А старый Топор Железный положил ему еще под голову горсть земли, потому что покойник был крестьянин и любил землю. Гроб заколотили, положили на телегу и повезли в Шафляры, в приходский костел. За телегой шли бабы, плача и причитая, как велит обычай, и мужики, молчаливые, ожесточенные, таившие в себе неистовый гнев.

Так шли они за гробом из Грубого через Ольчу, Поронин, Белый Дунаец в Шафляры, выбирая лучшие дороги, чтобы не трясти покойника.

Шел, пригорюнившись, маленький Кшись рядом с великаном Галайдой, который, поручив волов другому погонщику, пришел с Крулёвой горы на похороны. После похорон они пошли назад вместе и в Белом Дунайце зашли в корчму, к еврею, хорошо знакомому Кшисю, где с горя напились. А когда они вышли оттуда и пошли, держась за руки, домой, Кшисю стало жаль Галайду: нет у него ни жены, ни детей, приходится одному пасти летом волов, а зимой сидеть дома. И он как старый знакомый стал уговаривать Галайду:

— Знаешь, я тебя женю… Найду тебе бабенку хорошую, настоящую… Тебе баба нужна…

— Нужна, — с готовностью согласился Галайда.

— Я тебе найду!.. И не дрянь какую-нибудь, не пройдоху, с разными там вывертами… Мне тебя жаль… Кругом тебя одни только обсевки, одной рукой воду носят, другой — огонь.

Галайда вздохнул.

— Тебе баба нужна, — убежденно говорил Кшись. — Я тебе поищу… Хозяйскую дочку, молоденькую, видную, красивую… Потому — ты человек!

Галайда был растроган. Он остановился, облапил маленького Кшися огромными своими ручищами и липкими губами чмокнул его в самые губы. Потом они снова, обнявшись, тронулись в путь, и Кшись, покачиваясь, убеждал:

— Тебе баба нужна… Я знаю… Я тебе найду… Такую, чтоб душа у нее была — как вода, сердце золотое, ум — как волосы, а зад от бедра до бедра в полсажени… Бабу, как целая пивоварня!.. Потому — такую-то нетрудно найти, у которой костыли вместо ног…

Галайда уже всхлипывал, а Кшись продолжал:

— Когда я молодой был, за мной такие стадом ходили… Вино мне из Венгрии кувшинами носили… А я всех их ублажал… Не веришь? Тебе баба нужна… Я тебе найду… Потому — баба дрянь, а без бабы плохо… Про это мы не раз с покойником Топором говорили… Он был голова!..

Вдруг Кшись остановился, выпустил Галайду, потом загородил ему дорогу и сказал грозно:

— Вот это был мужик! Не то что ты, нищий!

Галайда приуныл.

Потом зашли они в корчму в Поронине, где застали Якуба Каркоса, такого же огромного, сильного и пьяного, как Галайда, и начали угощаться вместе. Через несколько минут Каркос без всякой причины дал Галайде в ухо так, что загудело, а Галайда дал ему сдачи. Кшись снял со стены гусли корчмаря и стал играть оравскую плясовую, которую любил покойный Топор:

До вершины высоко,А до милой далеко…

Вскоре Галайда треснул по голове Каркоса, а Каркос — Галайду. Но все это без всякой злобы, только потому, что они были мужики здоровенные и вреда им это не причиняло. И так время от времени они дубасили друг друга, а Кшись все играл.

Потом стали чокаться жестяными кружками с водкой, потом пошли всякие церемонии: Каркос, как местный житель, хотел платить за Галайду и Кшися, а те за него.

А кончилось тем, что Галайда взял еврея под мышку и вынес его за дверь, Кшись ни с того ни с сего разбил окно и влез через него, а Каркос забрался за перегородку и лег спать на хозяйкину кровать.

— Я тебя женю, — опять говорил Кшись Галайде. — Тебе баба нужна… Чтобы она тебя почитала… Потому — ты человек!

Страшным гневом охвачена была вся горная область. Шляхта, гордая и упоенная победой под Берестечком, победой, одна весть о которой как будто подавила все крестьянское движение, вернулась домой, карала взбунтовавшихся мужиков и, «казалось, обезумела от негодования и жажды мести». Следствия и суды, особенно в Краковском воеводстве, были так жестоки, что из некоторых деревень все население бежало в горы и жило разбоем или переходило границу, под защиту Венгрии. Людям рубили головы, сжигали их, вешали, избивали, а дома обращали в пепел. Вспыхнул гнев и Топоров из Грубого.

Уже старый Миколай Топор из Мура, двоюродный брат убитого Ясицы, и старый Войцех Топор Лесной из Грубого, и Станислав Топор Железный из-под Красного Верха сходились на совещания. И все, жившие вокруг, — Уступские из Уступа, Муранцы из Мура, Лоясы из Пардулувки, Бульчики из Поронина, Бахледы из Бахлед, Залинские из Фурмановой, Хованцы из Тихого и влиятельные друзья их из дальних деревень: Новобильские из Бялки, Пары из Буковины, Яжомбки из-под Копы, — все, кто услышал весть о нападении панских казаков, об убийствах и грабежах, разделяли их возмущение.

Взоры всех обращены были на Собека Топора, который первым должен был отомстить, но Собек, согнав овец с горы, сидел в своей избе и молчал.

— Собек — мужик настоящий! Насчет него сомневаться нечего! Он что-нибудь замышляет! — говорили друг другу мужики, готовые помочь родственнику и товарищу.

Здесь, в королевских владениях на Подгалье, не было панов-карателей: можно было спокойно совещаться и думать.

Марина рассказала Собеку все. Как познакомился с нею Сенявский, как он ей понравился, как безуспешно соблазнял золотом и лестью. Сказала, что она любила его больше всего на свете и, если бы он был деревенским парнем, отдалась бы ему под первым явором, но не хотела принадлежать пану, которому не чувствовала себя равной; рассказала, как отдалась пану Костке, чтобы утешить его в неволе и горе, в час, когда все становятся равными, и как потом призывала на помощь старых богов. Собек жевал сосновую смолу и слушал молча.

Неподвижная, разбитая параличом бабка лежала на постели в избе.

Иногда приходил Кшись и играл, играл старые песни Ясицы Топора и вызывал с того света окровавленную его тень. Сходились Топоры: Миколай из Мура, Лесной, Железный, сходились соседи, и сердца их распирал гнев при мысли, что кто-то осмелился напасть на Топора, на свободного крестьянина в собственном его доме. Молодые Топоры говорили Собеку: «Мы готовы!..»

Собек отправился в Поляны, к старому Саблику, и старый Саблик, захватив гусли, как будто без цели зашагал по краковской дороге. Через неделю он возвратился с известием, что замок в Сеняве грозный, брать его надо пушками, а не чупагами, и войска в нем — целые тысячи.