Десять кругов ада - Леонид Костомаров

Соловьев не стал опровергать диагноз коллеги по камере, предпочел промолчать.

- А ты знаешь, как признанным дураком сделаться?

Большой Соловьев, не желавший становиться признанным дураком, осторожно пожал плечами.

- Сначала надо взять книгу, - устраиваясь поудобнее, начал тоном маститого лектора Кроха. - Выбрать для себя подходящий диагноз, чтоб поближе к характеру своему. Потом надо домашних, родню предупредить, чтобы не трепались никому, что ты того... сдвинулся, - показал он пальцем у виска. - Сколько людей из-за языков длинных прокалывалось... - нравоучительно поднял он палец. - Вот. Ну, потом куда-то поехать надо, в министерство какое-нибудь, - здесь уже стал заливать, но простодушный Соловьев не замечал, - или в Москву, или у себя дома, в горком какой-нибудь прохилять.

- Не пустят, - осторожно вставил Соловей.

- Ну, я и говорю - пройти, а не войти, - разъяснял Кроха глупому. - Там надо раздеться догола...

- Где, в райкоме?

- Ну а где ж?! - потерял терпение врун.

- Да как в райкоме-то? - тоже потеряв терпение, повысил голос Соловьев. Че ты буровишь?

- Ну, в туалете... да какая разница. Кто хочет раздеться, тот сделает, рассерчал защитник признанных дураков. - Или можно выпустить поросенка или курицу там.

- Ну?

- Болт гну. И вертеть беса... Мети пургу, кидайся на детей кухарок...

- На каких еще кухарок?

- Вот дундук! Еще дедушка Ленин сказал, что Россией будут править дети кухарок. Вот они по его завету прямо от помойных ведер сиганули и крепко засели в райкомах, обкомах и самом ЦК... Варят там башли себе, а мы помои хлебаем... Усек, тундра?

- Ага-а...

- И то, заберут, отвезут, а ты там - в ментовке, а потом в больнице марку держи - шизик!

Соловьев шумно вздохнул.

- Все, если поверят, гуляй смело, занимайся кроликами, воруй, да что хошь делай. Справка! - показал он насупленному Соловьеву воображаемую бумажку. - И - неподсуден. Дурак! - торжествующе провозгласил Крохалев и сделал косые глаза. - Полгода отдохнул в дурдоме - и домой.

- На словах-то хорошо все получается, - протянул заинтересованный Соловей. - А то как не признают?

- Это все зависит от желания, - отвернувшись, философски изрек Кроха. За дверью послышалось мерзкое дребезжание коляски, развозящей ужин. - Че сегодня хрумкать? - нервно вскочив, крикнул Кроха в дверь.

- Че... суп харчо, - мрачно ответили оттуда. - Хлеба краюха, че-о..

- Пролетный день, ты забыл, что ли? - вздохнул большой Соловьев - он тут не наедался, потому и лежал, экономил энергию. - Детей кухарок бы на такую диету...

- Точно, да ты с понятием, мужик, - похвалил Кроха, - посидят еще и они, время придет... в сучьем бараке.

Рацион в изоляторе чередовался: один день - хлеб и вода, на второй - утром каша, в обед суп, на ужин вновь каша, и снова - вода да хлеб...

- Если мента нет, хоть кусок хлеба урвем... - тихо сказал Кроха, подмигивая Соловьеву.

- Кусок... - передразнил тот, - вот закурить бы, Кроха... Дядя Степа раньше был, тот давал. Теперь на пенсию ушел. Теперь, с Мамочкой, хрен что получишь...

- А за что Мамочкой-то его прозвали?

- Да заколебал воспитанием хуже родной матери...

ЗОНА. СОЛОВЬЕВ

Сказано смешно: хуже матери... Вот, бля, тюрьма!

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Медведев зэков жалел, но за провинности справедливо держал в страхе, не прощал ничего. Одним из первых его репрессивных шагов в новой должности был запрет на курение в штрафном изоляторе. Ну, нет наказания мучительнее, а именно здесь Василий Иванович преуспел - мол, для здоровья курево вредно...

При встрече с каждым он ровным голосом допытывался, почему имярек не побрит, не подстрижен, почему не работает, почему ботинки не чищены? И так далее, и тому подобное, вплоть до того, какую полезную книгу сейчас читаешь? И главное - почему домой не пишешь? Это - на самую больную зэковскую мозоль. Пишут-то все, но и на любого в какой-то момент нападает такая хандра, что не хочется не только писать, глаза неохота на этот мир открывать... какие тут письма. Да и о чем? Деревенские ребята спрашивают в письмах об одном и том же, матери и сестры аккуратно отвечают - женился, картошку убрали, обокрали, в армию ушел, вернулся, утонул. В конце концов, чья-то чужая жизнь становится главной, потому что своей нет, она замерла. И завидки берут, и не хочется знать, что за придурковатого соседа вышла твоя первая любовь, тебя не дождавшаяся. А у тебя еще три года... Обидно и горько...

Об этом знал Василий Иванович, но еще больше знал, что отсутствие писем для зэка - прямой путь к одиночеству, за которым может последовать любой неожиданный проступок.

ЗОНА. ИЗОЛЯТОР. КРОХАЛЕВ

- Ништяк, Соловей-разбойник, - покровительственно заметил Кроха. Поживешь здесь с мое, перестанешь хныкать. Я за свой срок сто шестьдесят суток в этом долбаном изоляторе отбухал. А сколько еще здесь сидеть! - ударил он ненавистную стену. - Мама ты моя... - вздохнул сокрушенно, мотая безутешно головой.

- Ну да, а мне всего тридцать лет. И сижу второй год.

- Наверстаешь, девственник, - успокоил его, усмехнувшись, Кроха. - Только от ШИЗО надо линять.

- Да, если б узнал раньше о шизофрении... - расстроился Соловей. - А ты сам-то почему этот вариант не прогнал?

- Так тоже поздно шевельнул рогом. Тут же школа нужна, подготовка. Вот пример был: один на врачебной комиссии лаять начал. Ну, вроде нормально все шло - залез под стол, ножки обнюхивает, только что заднюю лапу не поднимает. А там профессор попался, ну прямо шельма! Он тоже нырнул под стол и как замяукает! Ну, тому бы зубы ощерить да наброситься, а "дурак" растерялся, зенки-то вытаращил от удивления. Короче, выкупили его. А один тоже стал цепляться ко всем - крыса, мол, у меня в животе, вот-вот раздерет меня. Ну, вырезали ему аппендицит и "крысу" показали. Вот, достали крысу из тебя. Но все-таки спасся от расстрела. Сейчас на воле ходит...

- Эх, воля, воля... Щас закурить бы. Аж скулы сводит. Или в тюрягу обратно, отлежаться месячишко...

- Да, в тюрьму бы неплохо, - мечтательно потянулся Кроха. - Передачки там, новости всякие - кто на суд, кто с суда. Интересно... Ладно, завтра выхожу, ужин тебе оставлю - таков порядок. Не лопнешь? Завтра день не пролетный, поплотнее кишке будет. Сейчас в зону бомж косяком пошел... Они к зиме устраиваются где потеплее.

- Это вроде как бродяги? - спросил тупой Соловей.

- Вроде. Бомж - Без Определенного Места Жительства. Но им, бедолагам - как повезет, смотря в какую тюрьму угораздит. В одних пересылках клопы сожрут, уж не рад будешь, что залетел сюда. В других можно перекантоваться неплохо. А лучше всего в Москве. Столица! Там столько чердаков и подвалов. Ох и понастроила Екатерина заведений по всей России для нашего брата! - зевнув, сообщил он.

- Екатерина, что ли, все тюрьмы построила? - сморозил очередную глупость Соловей.

- Ну не все, конечно, так говорят, - травил Кроха. - А знаешь почему? Если сверху глядеть на старые тюрьмы, то прочтешь букву Е. Только вот прогулочные дворики перенесли с земли на крышу, чтобы полегче дышалось народу. А в Бутырке две палочки построили недавно. Получилась буква Ю. Наверное, решили Юрия Долгорукого увековечить. Да... В тюрьме хорошо... Любовь с бабами можно закрутить взглядами, записочки чиркать. Одна стерва мне обещала писать, да наколола...

Прозвучал тут сигнал отбоя, открыли упоры, державшие пристегнутыми нары-"вертолеты". Соловей с Крохой тут же свернулись на них калачиками, погрузились в мечтательную дрему, в которой переплелись явь и сон.

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Длинный рубленый и оштукатуренный барак назывался в Зоне санчастью, а по-зэковски - больничкой. Опоясан он был высоким забором и имел во дворе сад, где росли два тополя, вяз, небольшие березки, по краям - несколько кустиков малины. В первой части барака находилась амбулатория с кабинетами врачей для приема, во второй - лаборатория да четыре стационарные палаты по десять коек. Неистребимо пахло лекарствами, гноем и парашей. Был и маленький изолятор, запираемый на ржавую погнутую решетку, - это на случай внезапного помешательства одуревшего в неволе зэка...

Окна палат выходили во двор, выстланный аккуратными дорожками вдоль клумб и палисадника. В середине двора беседка, по краям несколько скамеек, а меж деревьями необычно густая сочная трава. В этом укромном месте можно было разлечься да скоротать в одиночестве время, уняв хоть на миг тягостный разброд души.

БОЛЬНИЦА. ЛЕБЕДУШКИН

В больничке рану мою промыли, забинтовали, даже гипс наложили, торчали ногти залитых кровью пальцев да вместо ноги - дура белая недвижная. Говорят, недельку проваляешься, для профилактики, вдруг там какое смещение от удара... Костыли подле койки. Тоска.

С одной стороны, до свадьбы-то с моей Наташкой заживет. Хорошо, что хоть живой остался, видел я, как уводили мать Чуваша, как ноги ее подогнулись у вахты, и молодая жинка его тащила мать к скамейке, а у той язык уже вывалился. Вот еще одна смерть... Оклемалась - бабий век долог, это у мужика - армия, тюряга, драка какая-нибудь - и на том свете. Быстро у нашего брата с этим делом. Детки не успевают подрасти, потому как жизнь у русского мужика в родной стране такая незавидная...