Десять кругов ада - Леонид Костомаров

И слишком красиво будет лицо женщины-врача, что склонится над ним. То самое лицо дачницы в купальнике, что он так и не смог разглядеть в свой бинокль.

ЗОНА. ТЕРАПЕВТ ЛЮБОВЬ

Мне достаточно бросить один взгляд на травмированного, чтобы определить его шансы на жизнь. Когда измазанный в крови человек внес свою печальную ношу, я сразу поняла, что парнишка не жилец. Крепкий мужчина был пугающе уродлив. Едва положил парня на кушетку, и ноги подкосились, он осел рядом на колени. Да так и остался, как в церкви на молитве, перебирая дрожащими от напряжения руками грязные и вонючие майки, в которые были завернуты ноги несчастного парня. Он припер его на руках с восьмого участка, а это почти три километра.

Я вытерла салфеткой его высокий лоб и страшное лицо, но оно опять взмокло. Сам он этого сделать не мог - руки свело судорогой.

Так вот, я еще раз вытерла его лицо и тут догадалась, что это не пот, а слезы...

Охранник едва вытолкал его во двор. В моей памяти остались его глаза... Глаза жили как бы отдельно от перекошенного лица - умные, спокойные, все наперед знающие. И исход парнишки он знал, но принес в надежде на чудо. Он на мгновение обернулся в дверях и с такой мольбой поймал мой взгляд, что я вся содрогнулась. Он просил сделать это чудо... И я увидела в нем огромное сердце, все исполосованное шрамами...

На улице он поругался с прапорщиком, что его конвоировал к нам... Сорвался в разрядке нервов.

Когда ножницами разрезали окровавленные брюки пострадавшего, нашли полный карман битого стекла. Помощник мой сказал, что это линзы бинокля.

Бинокль... в Зоне... зачем?

ЗОНА. ВОРОНЦОВ

Они меня выставили сразу же из санчасти, как смог подняться на ноги. С другой стороны, зачем им мешать. Сынок, Пашка... главное, чтобы они тебя вытащили. А на это надежда слабая...

И потопал я с прапором в Зону, и впервые вдруг оказался в ней раньше времени окончания работ. Она была непривычно пуста, и это давило на меня еще тяжелей. Во рту почему-то появился необычный горький привкус, и я стал искать курево, как одержимый, будто спасительные таблетки от сердца.

Курево-то было вскоре найдено, но утешение не пришло.

НЕБО. ВОРОН

Я видел, как он бродил между газонов и клумб пустой Зоны. Видимо, даже непривычная тишина действовала на него удручающе. Он был в эти минуты как бы волен, никто им не помыкал.

И потому я не подлетал, давая ему насладиться этим состоянием, может быть, почувствовать себя - хотя бы на недол-гий миг - прежним, каким он был до первого суда. А я знал, каким он был, я все прочел в свое время в его глазах.

И был мой Квазимода... ох, кем он был!.. Я читал книгу его жизни, и она начиналась светло и привольно: там были красивые девушки и удача, там роились верные друзья, был любимый город - все это было. Обобранный своими же людскими законами, мой друг и хозяин превратился в Зоне в злобного, усталого угрюмца. Что может сделать для него мудрая птица, не умеющая остеречь бредущих во тьме? Я был с ними рядом, и это был уже подвиг; многие мои соплеменники копили Великие Знания о жизни, беспечно плодясь в чистых и свежих лесах, устраивая свои гнезда счастья и презрительно относясь к тем, кто внизу.

Я же посланник Добра в эту страшную Зону, чтобы отмякли черствые сердца и зажглась ясным лучом в их душах спасительная надежда... Я уже сделал многое, меня полюбили зэки, и я вижу, как в них перегорает зло, как они тянутся ко мне, и теплеют их лица, и туманятся влагой взоры, и прорастают крылья Совести, а это путь к спасению души... Тело бренно, а она бессмертна... За души людские на Небе идет вечная битва меж Тьмой и Светом... Я воин Света... Я вещий...

Мой удел - быть с людьми, спускаться к ним и спасать их от духов Тьмы, собирать по крупицам Знания о самой печальной их жизни. Я - санитар людских душ, самый грустный дворник Земли...

ЗОНА. ВОРОНЦОВ

Напугав своим окровавленным видом дневального, я бухнулся на койку в бараке и вдруг ощутил на себе замызганную, царапающую тело засохшей кровью одежду и пропитанные соляркой и бетонным раствором мокрые сапоги. Надо было смыть с себя пыль, грязь, ужас и кровь, только вот силы иссякли. Руки противно дрожали, тело бил нервный озноб.

Гулко громыхая шагами в пустом бараке, подошел завхоз.

- Воронцов!

Я приподнялся, но помимо своей воли рухнул на кровать. Он понимающе оглядел мои в засохшей крови руки и тяжело выдохнул:

- Пашка еще... живой?

Я неопределенно пожал плечами, отвернулся, показывая, что не хочу с ним об этом говорить. Завхоз постоял и утопал прочь.

Словно дождавшись его ухода, сразу появился в окне мой ворон.

Ка-а-арр! - подавал он знак: я здесь, прилетел.

- Кар, - ответил я ему. - Слышу.

Не хотелось даже шевелиться, но я выдавил для него подобие улыбки. Это единственное существо, которое мне сейчас было нужно.

Ворон неуклюже пролез в форточку, сел ко мне на грудь. Протезик его смешно торчал, не давая ему умоститься поудобнее.

- Пойдем отсюда, - сказал я ему, и мы пошли.

Летал он еще плохо, и когда за бараком я опустил его на асфальт, ворон торопливо, пугливо озираясь по сторонам, засеменил за мной.

Смешная птица. С самомнением, со своим законом чести и трогательной дружбы. Что он, интересно, думает о нас, обо мне?

За спортплощадкой я рухнул в тень одинокой березы. Странно, но я уже простился с Пашкой. Теперь надо завтра узнать, когда... это...

Лежал я в траве, она нежно обвила шею и голову, ласкала меня, и душа потихоньку успокаивалась, будто смиряясь. Ворон затих, пристально глядел на меня, и почудилось, что он что-то напряженно силится выговорить, что-то открыть мне и помочь разобраться в себе самом. Я словно читал его волю...

И в этот миг понял я, Квазимода, что все беды, смертной стаей вьющиеся вокруг, происходят из-за моей озлобленности. Ворон, может быть, уже и не взлетит никогда. Кто виноват? Я!.. Гусек умирает... Сынка Лебедушкин с отдавленной ногою, и разве нет в том и моей вины? Есть, безусловно. А я сам косой и страшный, зачем я такой людям нужен, зэк, старый козел...

Почему люди от общения со мной страдают и бегут как от прокаженного? Уж лучше бы меня сегодня придавило, только уж сразу, одним махом, красиво и не больно, как в кино... чтоб ничего не успел вякнуть. Хлоп - и на том свете...

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Золотистым туманом, пронизанным каким-то ясным светом, обволокло его...

И вдруг явственно услышал над собой странный голос и удивленно перевел взгляд на ворона. Он сидел на старом пне и почудился снизу высоким древним монахом-чернецом. Распушив на горле перья, что-то клекотно вещал, и лежавший в оцепенении человек постиг слова... Ворон молился за его душу с таким истовым терпением и старанием, с такой верой и надеждой спасти ее, что онемевшего человека объяло внутренним жаром... Он крепко зажмурил глаза, силясь очнуться, но еще мощнее зазвучала молитва старца-монаха, доплыли звоны колоколов, и вдруг Иван увидел себя на последнем своем Суде стоящим перед святыми ликами и самим Богом... Все внимали ему и ждали ответа... Жгучий стыд залил сознание, он стоял перед ними с обнаженной душой... ни соврать, ни отмолчаться... Кто-то громко перечислял его земные грехи... Их было много! Иван понял, что слишком много... Пришел миг искупления... Уж возликовали силы ада, уж крючья смрадные готовы были впиться в него и уволочь в геенну огненную... И тут пред Богом упала ниц женщина в черном платье с воплем покаянной молитвы... И выслушал ее Судия, и помиловал... Она вымолила... И обернулась к нему...

- Мама!

НЕБО. ПАШКА ГУСЬКОВ ПО КЛИЧКЕ ЧУВАШ

Что они делают? Да они режут меня! Вот как... А почему не больно? Неужели я так серьезно ранен, что даже не чувствую боли? И жалости нет. И тела не чую... ничего не тянет к земле. Странно как...

А теперь - холодно. Зачем меня накрыли?! Почему так темно?

Почему так темно?! Боже, я ничего не могу сделать! Где, где же я? Но почему я все понимаю, если меня вдруг уже нет?! Валюша, Валя...

Холодно, хо-о-лодно. Свет!

Мама... Это ты?

ЗОНА. МЕДВЕДЕВ

Вот отряд мой: шестеро убийц, тринадцать насильников, тридцать пять воров, двенадцать грабителей и разбойников, четырнадцать бродяг, двое вооруженных разбойников, восемь неплательщиков алиментов, семь государственных расхитителей, четверо взяточников, столько же наркоманов, один поджигатель, один фальшивомонетчик, двое сопротивленцы представителям власти, двое подделывали документы, и только один с тяжкой статьей - дезорганизация и лагерные беспорядки - Воронцов Иван Максимович.

Весь мир на ладони - со всеми его вековыми язвами, ведь всю свою жизнь люди поджигали, насиловали, изготовляли фальшивые деньги и грабили с помощью оружия. Многим сходило с рук, многие страны, племена и народы провозглашали грабежи официальной политикой и особо отличившимся давали награды. Если сегодня мы, в нашей стране, признали все эти деяния преступлениями, не мы ли великая страна, что защищает справедливость и порядок. Мы, а не Америка какая-нибудь, где нет этих свобод и преступники разгуливают по улицам. Ведь кто, как не преступник против человечности, - зарвавшийся капиталист, банкир, ворочающий деньгами, сенатор - "избранник народа", который проезжает на "Линкольне" мимо этого самого народа, копающегося в мусорных бачках? Преступники. И никогда не будет их в нашем лучшем из государств, избравшем путь равенства и великой человеческой свободы.