Эхо Мертвого озера - Рэйчел Кейн

изнутри поднимается тошнота. Не хочу вспоминать. Не хочу снова видеть это.

Уж мне-то следует знать, как остановить бесконечный цикл воспоминаний. Я много раз ходил на психотерапию после других травм. Меня дважды похищали. Я угодил в перестрелку между ФБР и психованным сектантом. Лежал на земле, пока мужчина стоял надо мной и целился мне в голову, готовясь выстрелить. Видел, как женщина вонзила нож ему в шею, убивая. Видел, как жизнь покидает его, как свет гаснет в его глазах; ощущал его кровь на своем лице, когда он рухнул на меня сверху.

Но я не уверен, хочу ли избавиться от воспоминаний о школе. Не уверен, что я заслуживаю покоя. Потому что я был там, а Кевин не выстрелил в меня. Я сбежал, а Майк и Джуниор – нет.

Я в ярости на Кевина из-за того кошмара, который он устроил. И еще больше злюсь на себя, потому что не сумел предвидеть это. И не могу остановиться, и все время ломаю голову: может, были какие-то знаки, а я не заметил?

А еще мне стыдно, что какая-то часть меня грустит, потому что Кевин был – да и есть – мой друг и теперь он в больнице и может не выжить. А всем остальным наплевать. Хотя нет, не так: очень многим не наплевать. Они хотят, чтобы он умер. Или в больнице, или на электрическом стуле.

Они все видят в нем монстра, и это все, что они знают о Кевине: что он принес в школу пистолет и застрелил двух друзей. А больше ничего о нем не знают. И не хотят знать. Они не хотят знать, как он любил узнавать что-то новое. Или как любил спорить на важные для себя темы. Не хотят знать, что его отец иногда бесил его, но Кевин все равно смотрел с ним футбол по понедельникам, чтобы порадовать.

Они не хотят знать, что Кевин был моим лучшим другом. До встречи с ним я был в школе изгоем со странностями, сыном серийного убийцы. Парнем, который на тренировке по стрельбе из лука так вышел из себя, что отправил одноклассника в больницу. Все держались от меня подальше, и только Кевин проявил интерес. Я никогда не забуду тот день, когда он сел напротив в школьной столовой и непринужденно спросил: «Как дела?», словно мы дружим целую вечность.

А поскольку у Кевина уже были друзья, они вдруг появились и у меня. С тех пор я больше не обедал в школе в одиночестве.

Конечно, Кевин иногда вел себя как мудак – и это еще мягко сказано, учитывая, что произошло. Он был безумно азартен и даже орал на монитор, когда проигрывал в видеоигры. Он был нетерпим ко всяким проявлениям глупости и всех, кто с ним не согласен, считал идиотами, на которых не стоит тратить время. Он мог капризничать, когда не добивался своего, и не выносил, когда ему указывали, что делать.

Он был сложным человеком. Как и все люди. Но никто не хочет об этом слышать. Они не хотят знать ничего другого, что не совпадает с их мнением: Кевин – монстр и он заслуживает смерти.

Прямо как мой отец. У людей был праздник, когда его не стало. Репортеры радостно улыбались, рассказывая эту новость. Никому в голову не приходило, что у Мэлвина Ройяла остался сын, который только что потерял отца. Всем было наплевать, что по выходным папа с утра готовил для нас блинчики забавной формы.

Никому неинтересно, что Мэлвин Ройял был любящим отцом. А Кевин – хорошим другом.

Поэтому иногда я думаю вот о чем: а если б я сделал какую-нибудь глупость или что-нибудь страшное, меня так же легко списали бы со счетов?

Скорее всего, да, учитывая, что мои одноклассники наговорили журналистам. Как хорошо, что я сейчас не дома, где мне пришлось бы сталкиваться со всем этим лицом к лицу… Я бы вряд ли справился. Читать гадости от людей, которые плохо к вам относятся, – это одно. И совсем другое – видеть этих людей.

И дело не только в школе. Я знаю, мама разрешила бы мне остаться дома; она делала так раньше, когда ситуация обострялась. Но стрельба вышла за пределы школы – взбудоражен весь город. Мое фото во всех местных газетах. Вряд ли в Ноксвилле найдется место, куда я могу пойти – и меня не узнают. По крайней мере, так мне кажется. Если все в городе думают, что я тоже монстр, то как я смогу туда вернуться?

Я прокручиваю эти мысли уже несколько часов и понимаю: хватит. Нужно отвлечься. Нужно выбраться из этого номера, где я как в клетке.

Ви еще храпит на соседней кровати, и я швыряю в нее подушку. Она фыркает, откидывает волосы с лица и свирепо смотрит на меня.

– Какого черта?

– Идем завтракать, – предлагаю я.

Она переворачивается на бок и глубже зарывается под одеяло.

– Нет.

– Давай, Ви, мне скучно, и я хочу есть.

– А мне-то что…

Я хорошо знаю Ви: сколько ее ни уговаривай, все равно не передумает.

– Ладно, пойду один.

Мама наказывала нам с Ви держаться вместе, но мне уже все равно. Кафе всего в нескольких десятках ярдов отсюда – я же не собираюсь в какой-то большой загул. Натягиваю джинсы, обуваюсь, проскальзываю в мамину комнату, чтобы взять на комоде деньги, и выхожу на улицу.

И резко останавливаюсь.

На бордюре между входом в отель и парковкой сидит девушка. И, похоже, ждет меня.

10

Гвен

С утра пораньше приезжаю в полицейский участок. Мне не назначено, но, судя по ритму жизни в Гардении, вряд ли у шефа полиции слишком напряженный график. Участок находится в старом кирпичном здании в центре города, на большой площади, напротив здания суда. По бокам – церковь баптистов и церковь методистов. Что ж, отделение церкви от государства не везде заходит слишком далеко.

Я паркуюсь на небольшой стоянке и направляюсь к двухэтажному зданию. Оно отремонтировано, оконные рамы недавно выкрашены в ярко-белый цвет, клумбы под окнами в цветах. У входа на флагштоке гордо развеваются флаги США и Северной Каролины.

Двойные парадные двери настолько тяжелые, что приходится толкать одну из них плечом, чтобы открыть. Это слегка выводит меня из равновесия, когда я вхожу в главный вестибюль. Он больше, чем я ожидала: высотой в два этажа, со старинными мраморными полами, истертыми многими поколениями ног.

Направляюсь к стойке регистрации, за которой женщина средних