За закрытыми дверями - Майя Гельфанд

потом, но если уж так… В общем, я выхожу замуж.

– Как?

– Очень просто. Как женщины выходят замуж? За мужчину, естественно. – Она засмеялась. – За очень важного, очень старого и очень влиятельного мужчину.

– Но…

– Не хотела тебя расстраивать, но, малыш… Прости.

– Но я же люблю тебя, – и он снова потянулся к ней.

– Я сказала – нет. Поиграли, и хватит. – В голосе ее на секунду снова появилась та металлическая жесткость, с которой она обращалась к кому угодно: к костюмершам, гримершам, танцовщицам кордебалета, но которой он никогда не слышал по отношению к себе. – Пора взрослеть, малыш. – Она провела ладонью по его розовой щеке так, что его словно пробило ударом тока.

Она развернулась на каблучках, улыбнулась ему в последний раз и быстрым шагом пошла прочь. А он остался один, сжимая в руках дурацкое, страшно дорогое и совершенно бесполезное кольцо.

* * *

После этой истории он, к ужасу мамы и бабушки, долго не мог прийти в себя – впал в уныние, неделями не выходил из дома, почти не ел… Новая реальность с грохотом обрушилась на него, оглушив, лишив возможности думать, чувствовать, дышать. «Пора взрослеть, малыш» – стучало в голове. Почему же это взросление должно происходить так пронзительно-больно?

Леонид лежал на своем диване в глубокой тоске, глядя в одну точку. Он, баловень судьбы, к которому липло все: женщины, деньги, слава, – всего лишь счастливчик, не более талантливый, чем другие, и уж точно не очень усердный. Он ничем не заслужил эту женскую любовь, которая бывала такой ослепительно-яркой и столь же навязчиво-липкой. И все, что с такой легкостью доставалось ему, терялось так же легко. Любимец мамы и бабушки, смешно сказать! Покоритель женских сердец. Тьфу, ничтожество. И Ленечка впал в настоящую жестокую тоску.

Из кухни доносилось бодрое:

– Коллектив вагоностроительного завода принял решение выполнить пятилетку за четыре с половиной года…

Он лежал на диване в своей части комнаты, а мама с бабушкой, припав к ширме, жадно ловили каждый звук: плачет ли? Дышит ли? Шелестит газетами или просто уткнулся носом в стену?

– Может, бульончик ему подать? Сырники, блины, оладушки? Он же их так любит, кушает с таким аппетитом, – суетилась Мусечка, взмахивая от отчаяния сухонькими ручками.

– Ах, мама, прекрати, – устало говорила ей Леночка.

Наконец Леонид встал с дивана, оделся, вышел в коридор. Мама с бабушкой тут же вернулись на свои боевые позиции, делая вид, что и не подслушивали вовсе. Не замечая их, он вышел из квартиры, хлопнув на прощание хлипкой дверью.

– Включившись во всесоюзное социалистическое соревнование, бригада токарей подсчитала свои возможности и приняла встречный план: выполнить пятилетку за четыре года… – сообщило вдогонку радио.

* * *

Его не было три дня. Когда же наконец он вернулся, то они, обезумевшие от страха, обомлели. Никогда, ни при каких обстоятельствах они не видели его таким. Он лежал на полу, уткнувшись носом в ковер. Под ним разлилась зловонная лужа, но это обстоятельство, по-видимому, его ничуть не смущало. Иногда он стонал, вскрикивал и ругался матом, но по большей части храпел и густо смердел. Ленечка был пьян.

Через неделю он, изрядно помятый, похудевший и осунувшийся, вернулся в театр. Запой ему совершенно не понравился. Перед глазами стояли фигуры мамы и бабушки: притихшие, испуганные, удивленные. Ему было стыдно, противно, бесконечно одиноко, и он поддался своему естеству, решив не противоречить ему – стал лечить свою боль единственным действенным способом – то есть женской любовью.

Учитывая условия его жизни, женщин он понимал прекрасно и чувствовал их изумительно тонко и точно. Он был осведомлен об их циклах и приливах, об истерических рыданиях и смехе без причины, о внезапном транжирстве и такой же необъяснимой скупости. Он знал, что женщины склонны к преувеличениям и драматизации, знал, что они могут страстно любить, но так же истово ненавидеть, знал, что доверять женщинам принятие важных решений – это последняя глупость и непозволительная роскошь.

* * *

Их было множество. Он полюбил такую забаву: позвонить знакомой девушке ночью, напроситься в гости, а наутро распрощаться и побежать к другой. Любил познакомиться в кафе, в санатории, просто на улице и после нескольких свиданий исчезнуть без объяснений. Любил заигрывать, флиртовать и смешить девиц, а потом неожиданно грубо оскорбить или обидеть и оставить недоумевающую и расстроенную собеседницу в одиночестве.

Он не любил случайно встречаться с бывшими на улице, на спектакле или в метро (оно открылось, когда Леониду уже исполнилось тридцать, и мама с бабушкой всерьез озаботились вопросом его женитьбы). Старался пройти незамеченным, но если не удавалось, то обязательно случался скандал, а он не выносил этого. Не любил чужих детей – барышни без умолку о них щебетали, пытались соблазнить его чужими закаканными пеленками и глупым умилением, пристойным разве что для курицы, квохчущей над своим выводком. Не любил чужие проблемы, потому что от них становилось скучно.

Пожалуй, самым значительным и запоминающимся событием на любовном фронте стал долгий и мучительный роман с Кларой К., первой невестой города, статной и гордой, несколько ветреной особой, у которой к тому же имелся высокопоставленный папа. Его так и называли в городе – Папа. Слово это произносили уважительно, страстным шепотом, загадочно закатывая глаза.

– Ну, вы понимаете. Сам Папа. – И все, конечно, понимали.

Леонид по-настоящему увлекся. Во-первых, Клара