В Питер вернутся не все - Анна и Сергей Литвиновы

– По-моему, вы что-то путаете. Но даже если и так... Как говаривал товарищ Сталин, был бы человек, а статья найдется. Все видели, как Ныкола на вас кидался с ножом. И все дадут против него показания. Надеюсь, и вы тоже.

– Допустим. И что?

– А если вы подтвердите мои слова, что ночью видели Николу, когда тот входил в купе Прокопенко, – конец ему.

– Но я не видел! Почему вы хотите посадить Кряжина?

– Да потому, что он и есть убийца. Дикий, необузданный характер, не знающий ни границ, ни берегов.

– Если бы у нас за необузданность сажали, – усмехнулся журналист, – сидело б пол-России.

Старый оператор поморщился.

– Не передергивайте, Дима! Когда человек в приступе гнева кидается на другого с кинжалом, легко поверить, что он может из ревности убить сначала своего соперника, а потом – бывшую любовницу. Вы разве не знаете, что раньше Волочковская и Кряжин жили вместе? И любили друг друга? Точнее, он – любил, а она-то, рыба ледяная, спала с тем мужчиной, у кого мошна потуже. Ее-то мне не жалко. Да и Вадима, если разобраться, тоже... Но справедливость есть справедливость. Право слово, одни ваши правильные показания могут многое решить.

– Странно, что вы так пытаетесь посадить актера. И даже подозрительно.

– Ох, вы мне-то только дело не шейте!

– Зачем вам тогда мое лжесвидетельство?

– Неужели вы не понимаете?

– Нет, не понимаю.

– Вы разве не знаете, как сложно бывает доказать на суде, что гражданин такой-то – убийца? Все знают, что он убивал – и судьи знают, и прокурор, и даже адвокаты, а доказать ничего не могут. Вот и выходят отморозки да маньяки на свободу. А тут... Вот представьте, возьмут Кряжина, пусть сначала по легкой статье – за угрозу убийства. Ну и начнут прессовать. Подсадят в камеру к нему кого-нибудь, стукача или уголовника, да начнут допрашивать с пристрастием... А он, как и все актер актерычи, человечек хлипкий. Расколется и выложит: и как убивал Прокопенко, и как Волочковскую, и где улики спрятал. Вы что, не знаете? Милиция всегда с бандитами подобным образом поступает. Берут по нетяжелой статье, а потом надавливают, бандюга начинает «петь» и сам против себя показания дает. Вот и все, убийство раскрыто.

– Но не факт, что Кряжин – убийца.

Оператор засмеялся и снова помахал перед лицом Полуянова узловатым пальцем.

– А вы толстовец, мой дорогой... Бьют по одной щеке, подставь другую, да?

И тут Дима – то ли адреналин после схватки с Николой еще не иссяк, то ли задело помахивание пальцем перед своим лицом, а может, даже понравилось пытаться выбивать признания... Так или иначе, он вдруг схватил Старообрядцева за обшлага курточки и тряхнул.

– Вы что? – оскорбленно воскликнул киношник.

Журналист вплотную приблизился к его лицу и с угрозой прошептал:

– Ты от кого подозрения уводишь? От себя? – И еще раз встряхнул.

– Нет, нет... – пролепетал Старообрядцев.

– А от кого? Кто, на самом деле, убил?

– Кряжин, Кряжин... Я уверен: Кряжин... Пустите меня!

– А если подумать?

Зрачки оператора заметались.

– Я не знаю... правда... отпустите...

Диме вдруг стыдно и противно стало, что он – рафинированный молодой человек, спецкор одной из крупнейших центральных газет – ведет себя, словно провинциальный милицейский сержант. Не его это дело – устанавливать убийцу любой ценой. Он журналист, а не мент или следователь. И ни один даже самый блестящий репортаж, даже целая документальная книга не стоят поступков, за которые потом самому придется краснеть.

А он... он уже натворил за эту ночь столько, что стыда не оберешься... Чего стоили только случайный секс с Марьяной и ее отповедь, что она на самом деле его не любит, услышанная недавно... А драка с Кряжиным? Ведь если вдуматься, Полуянов сам ее спровоцировал – своими самочинными обысками... Да и за обыски было совестно...

А кстати, не потому ли Старообрядцев охотно решил помочь Диме копаться в чужих вещах, что у него у самого рыльце в пушку? Может, оператор и подкинул артисту нож в спортивную сумку? А потом ловко вывел репортера на улику?

Все эти мысли пролетели в мозгу Полуянова в мгновение. Он отпустил оператора – тот со стоном прислонился спиной к окну. Тоже стыдоба – со стариком справился...

В голове пронеслось: «Может, извиниться перед ним?» Да потом сообразил: у нас, в России, люди обычно твои извинения воспринимают как знак твоей же слабости. И немедленно начинают садиться на шею. Поэтому вместо: «Простите, был не прав», – журналист сухо проговорил:

– Буду ли я настаивать, чтобы против Кряжина возбудили дело из-за его нападения на меня, на самом деле зависит от вас. И если вы расскажете мне – как на духу! – о всех последних перипетиях ваших отношений с покойным Прокопенко, я подумаю.

Дима глянул на часы. Без пяти шесть. За окном мелькали опоры телефонной сети.

Провинция не спеша просыпалась. Она, со своими скромными домиками, казалась бесконечно далекой от VIP-поезда. На переездах, пропуская состав, стояли по две-три стареньких машины (ни в коем случае не иномарки). На станциях электричек зябли по несколько человек – ранних пташек, отправляющихся на работу в Тверь, а то и в Москву.

Через три с небольшим часа «Северный экспресс» вползет на Ленинградский вокзал столицы. Полуянов, конечно, хотел бы лично разгадать тайну двух произошедших за ночь убийств, но...

Похоже, не судьба. Он запутался. И хочет спать. Поэтому не в состоянии осмыслить даже то, что удалось нарыть. И времени для расследования остается крайне мало... Что ж, лучше уж он займется своей журналистской работой: побольше узнать о тех, на кого волей-неволей падают подозрения.

Да, сначала в первом своем репортаже он просто опишет убийства. И очертит круг свидетелей и подозреваемых. Даст характеристику каждому. А уж потом будет давать заметки о том, как идет следствие, а затем напишет большой очерк из зала суда. Целую газетную кампанию можно замутить... Поэтому ему надо успокоиться и перестать носиться в горячке по вагону. Дальше влезать самому в это дело сейчас – и времени нет, и, как показывают последние события, можно вправду ножиком в бок получить...

Нет уж. Лучше он в оставшиеся часы поразговаривает со старожилами кинематографа: Старообрядцевым, Царевой... А уже дома набросает штрихи к психологическому портрету свидетелей-обвиняемых...

– Не обижайтесь на меня, – все-таки косвенно, а попросил репортер прощения у Старообрядцева. – Нервы после сегодняшней ночи ни к черту. А расскажите-ка мне еще про убитого режиссера и ваши с ним взаимоотношения. Только, пожалуйста, коротко, в лапидарном стиле...

* * *

– Что ж, спасибо за информацию, – молвил Дима, когда оператор поведал ему еще кое-какие подробности из жизни и творчества Прокопенко (так, ничего существенного). – А теперь мне нужна ваша консультация. Может, вы, Аркадий Петрович, знаете... Короче, когда я обыскивал купе ваших друзей, у Царевой обнаружил любопытную фотографию. Довольно старую, черно-белую. Датированную аж семидесятым годом. Почти сорок лет прошло... На ней изображена Эльмира, совсем молоденькая. А рядом с ней мальчик, лет пятнадцати. И знаете, на кого тот юноша похож?

Полуянов выдержал паузу. Однако оператор не проявил ни малейшего любопытства. Не спросил: «На кого?» Не поторопил репортера: «Ну, и...» Напротив, он отвернулся к окну и о чем-то напряженно задумался. Диме пришлось заканчивать самому:

– Юноша тот до чрезвычайности похож на Прокопенко.

И опять – ни грана любопытства.

Снова журналисту пришлось договаривать:

– Вы, случаем, не знаете, какие отношения связывали убитого и Цареву?

Старообрядцев повернулся к репортеру, однако глядел в сторону.

– Эх, все равно докопаются... Не вы – наплевать на вас, а милиция. – Безнадежно махнул рукой, оттого пласты сигаретного дыма, подсвеченные солнцем, снова пришли в движение. – Царева с Прокопенко приходятся друг другу кузенами. Они – двоюродные брат и сестра.

– Что?!

– Да, их матери – родные сестры. И Прокопенко с Царевой знакомы, естественно, с раннего детства. Это она, на самом деле, подвигла Вадика поступать на режиссерский. Эльмира тогда уже актрисой была, и довольно известной. Ну и соблазнила его режиссурой. Говорила, что актерская профессия – чрезвычайно зависимая, а режиссер на площадке царь, бог и воинский начальник (и это, замечу в скобках, чистая правда). И она сама с ним в детстве занималась – чтобы только Вадюшенька поступил. Мне сам Прокопенко рассказывал, еще когда мы с ним впервые встретились, когда его дипломный фильм снимали. Он тогда неиспорченный был, откровенный. Ну а с тех пор, как Вадим стал режиссером-постановщиком, он ее в каждом фильме снимал. Пусть маленькую роль – а для Царевой придумает. Вы разве не обратили внимание?

– Я не слишком знаком с творчеством покойного.

– Н-да, к Эльмире он чувство благодарности все ж таки испытывал, не то что ко мне. Родная кровь! И до сих пор старался ее за прошлые благодеяния отблагодарить.