Из глубины - Линкольн Чайлд

Жаль, однако, что его настоящая работа — короткий и явно простой код — оказалась такой трудной.

Ашер закрыл за собой дверь и сел в единственное кресло для посетителей.

— Я получил ваше сообщение, — сказал он. — Какие-нибудь результаты лобовой атаки есть?

Мэррис покачал головой.

— Фильтры произвольного доступа?

— Ничего вразумительного.

— Понятно.

Ашер осел в кресле. Получив от Мэрриса сообщение по электронной почте (тот приглашал его зайти, как только появится возможность), он ощутил прилив надежды, решив, что специалист разгадал загадку. Просьба «зайти, как только появится возможность» от флегматичного Мэрриса означала призыв к немедленной встрече.

— Тогда какие новости?

Мэррис посмотрел на него и снова отвел взгляд.

— Я подумал — может, мы подходим к расшифровке не с той стороны?

Ашер нахмурился.

— Объясните.

— Хорошо. Вчера вечером я читал биографию Алана Туринга.

Ашера это нисколько не удивило. Мэррис, действительный член академии, сейчас работал над второй докторской диссертацией — по истории компьютеров, а Алан Туринг был выдающейся фигурой раннего периода развития электронных машин.

— Продолжайте.

— Ну… вы знаете, что такое машина Туринга?

— Лучше будет, если вы мне еще раз напомните.

— В тридцатых годах Алан Туринг создал теоретический компьютер, известный под названием «машина Туринга». Он состоял из ленты — полоски бумаги произвольной длины. На ней были написаны символы некоего алфавита — конечное число. По ленте бежала головка, считывая символы и интерпретируя их в соответствии с таблицей преобразования. Состояние головки менялось в зависимости от сведений, которые она принимала. Сама полоска могла хранить либо данные, либо «переходы» — так он называл небольшие программы. В нынешних компьютерах вместо ленты может быть память, а вместо головки — микропроцессор. Туринг заявлял, что его теоретический компьютер может произвести любой расчет. Он был первым, кто пришел к этому.

— Продолжайте.

— Я стал думать об этом коде, который мы пытаемся взломать.

Мэррис махнул рукой в сторону компьютерного экрана, где был представлен испускаемый артефактом сигнал, чуть ли не нахальный в своей краткости и неразрешимости:

0000011111001010001101011001110010000101

0001001100010100011010011000010000000000

— Я предположил: а вдруг это и есть лента Туринга? — продолжал Мэррис. — Во что бы превратились единицы и нули, если бы мы пропустили их через машину Туринга?

Ашер подался вперед.

— Вы допускаете, что эти восемьдесят бит — компьютерная программа?

— Я знаю, сэр, что звучит это дико…

— Нисколько.

«Ничуть не более дико, чем сам факт нашего присутствия здесь, — подумал Ашер. — Сидим на дне моря, копаем…»

— Продолжайте, пожалуйста, — произнес он вслух.

— Да, конечно. Сначала я должен был разбить эту последовательность единиц и нулей на отдельные команды. Я сделал допущение, что исходные значения, 00000 и 11111, — заполнители, отмечающие длину каждой команды. Значит, получается, что каждое цифровое «слово» имеет длину в пять бит. Таким образом, у меня получилось четырнадцать пятибитовых команд.

Мэррис нажал на клавишу, и длинная строка цифр исчезла, сменившись вертикальным столбцом:

10101

00011

01011

00111

00100

00101

00010

01100

01010

00110

10011

00001

00000

00000

Ашер внимательно смотрел на экран.

— Слишком коротко для компьютерной программы.

— Да. Ясно, что она должна быть очень простой. И на машинном языке — самом основном, универсальном из цифровых языков.

Ашер кивнул.

— И?

— Когда я сегодня утром пришел к себе, я составил небольшую методику, которая сравнила эти значения с перечнем базовых команд машинного языка. Методика соотнесла все возможные команды со значениями, одну за другой, и проверила, не получилось ли связной последовательности.

— А почему вы решили, что они… кто бы они ни были — те, кто оставил это сообщение, используют машинный язык того же типа, что и мы?

— На бинарном уровне, сэр, существуют определенные цифровые команды, которые являются общими для любого мыслимого счетного устройства — увеличение, уменьшение, переход, пропуск, если нуль — булева логика. И вот я запустил программу и занялся другими делами.

Ашер кивнул.

— Минут двадцать тому назад работа закончилась.

— И что, эти четырнадцать линий бинарного кода удалось перевести в какие-нибудь программы?

— Да. В одну.

— Неужели? — заволновался Ашер.

— Это алгоритм для простого математического действия. Вот, смотрите.

Мэррис нажал еще одну клавишу, и на мониторе появилась цепочка команд.

Ашер вгляделся:

— А что делает программа? — спросил Ашер.

— Вы можете заметить, что она написана как последовательность повторяющихся вычитаний, замкнутых в цикл. Таким же образом производится деление на машинном языке — повторяющимся вычитанием. Ну, это один способ. Еще вы можете делать арифметический сдвиг вправо, но для этого потребуется более специализированная компьютерная система.

— Значит, это задача на деление.

Мэррис кивнул.

Ашер ощутил, что удивление и интерес смешиваются с внезапным радостным возбуждением.

— Не тяните. Какое число они делят?

— Единицу.

— Единицу. И на что ее делят?

— Видите ли, сэр, в этом-то и проблема…

26

Дверь в ряду полудюжины подобных в пустом, безликом коридоре в северо-восточном квадранте третьего уровня. Надпись на ней совсем простая: «Радиология — Пик».

Коммандер Королис кивком велел одному из сопровождавших его морских пехотинцев открыть дверь и вошел внутрь. Заглянув через плечо коммандера, Питер Крейн увидел маленькую, но явно очень хорошо оборудованную лабораторию. Даже слишком: большая часть пространства была забита громоздкими приборами. У входа перед компьютером сидела женщина азиатской внешности в белом халате и быстро набирала что-то на клавиатуре. Она подняла взгляд при появлении гостей, потом встала, поклонилась и улыбнулась.

Королис ей не ответил. Он повернулся, неодобрительно посмотрел на Крейна одним глазом; другой глаз смотрел в какую-то точку за плечом доктора.

— Это должно вам помочь, — сказал Королис.

Он еще раз оглядел помещение, словно проверяя, может ли врач отсюда что-нибудь унести, и вышел в коридор.

— Снаружи поставьте охрану, — приказал он морякам и ушел.

Крейн какое-то время смотрел вслед уходящему коммандеру. Потом кивнул военным и вошел в кабинет, закрыв за собой дверь. Послышался негромкий скрип резины — уплотнительная прокладка дверного проема вставала на место. Крейн подошел к женщине, которая по-прежнему стояла у стола и улыбалась.

— Питер Крейн, — сказал он, пожимая ей руку. — Извините, что отвлекаю, но у меня нет рабочего места в закрытой зоне, а у вас, как мне сказали, в кабинете имеется стол с подсветкой.

— Хьюи Пинг, — ответила женщина, показывая в улыбке сверкающие белые зубы. — Я о вас слышала, доктор Крейн. Это вы исследуете все заболевания?

— Да. А сейчас мне надо просто посмотреть новые рентгеновские снимки.

— Пожалуйста, можете пользоваться всем, чем хотите.

Хьюи была маленькая и худенькая, карие глаза ярко сверкали за круглыми черными очками. Она говорила на безупречном английском, но с сильным китайским акцентом. Крейн решил, что ей лет тридцать.

— Стол с подсветкой вон там.

Крейн глянул в указанном направлении.

— Спасибо.

— Если что-то понадобится, обращайтесь.

Крейн подошел к столу, включил подсветку и вытащил рентгеновские снимки, которые только что по его распоряжению сделали нескольким рабочим бурового комплекса. Догадка подтвердилась: никаких проблем. Снимки оказались абсолютно ничем не примечательны, все было в порядке.

За последние несколько часов Крейн провел неофициальный осмотр нескольких людей, работавших в буровом комплексе. И выяснил, что тут проблемы такие же, как и у пациентов в зоне общего доступа, — неопределенные и раздражающе разнообразные. Один жаловался на сильную тошноту. Другой — на ухудшение зрения. Несколько обращений относились скорее к психологической стороне — расстройства аппетита, атаксия, провалы в памяти. Ни один из случаев не походил ни на что серьезное, и, как и раньше, казалось, ничего общего между ними нет. По-настоящему интересным был только один: молодая женщина, сотрудница бурового комплекса, проявила заметную расторможенность. Обычно тихая, спокойная трезвенница, в последние десять дней она превратилась в примитивно агрессивную и сексуально распущенную. Накануне ее пришлось подвергнуть домашнему аресту, когда выяснилось, что она вышла на смену в подпитии. Крейн побеседовал с женщиной, поговорил с ее коллегами и теперь собирался послать Роджеру Корбетту подробное сообщение, конечно, должным образом отредактированное.