Тайная жизнь непутевой мамочки - Фиона Нилл

— Я размышляла над тем, Люси, не могли бы мы вместе пообедать на следующей неделе, — говорит она, нервно теребя на шее нитку жемчуга, когда я позже собираюсь выйти из дома. Том должен вернуться сегодня вечером, позже, а никаких упакованных сумок нет и в помине.

— Но, Петра, мы обедали вместе почти ежедневно всю эту неделю, — говорю я, испытывая легкую панику и протягивая руку за своим пальто, чтобы сигнализировать об уходе.

— Есть кое-что очень важное, о чем мне надо поговорить с тобой. Лучше побеседовать об этом где-то в нейтральном месте. Возможно, мы могли бы встретиться в универмаге «Джон Левис» и совместить это с рождественским шопингом? Мне нужно подобрать что-нибудь для твоих родителей. — Она ненадолго умолкает, не поднимая глаз от своей чашки кофе. — Пожалуйста, не говори Тому, что мы должны встретиться. Между прочим, я сожалею, что ты проиграла эти выборы. Но возможно, это к лучшему, учитывая все остальное, что у тебя на уме.

Уже направившись было к двери, я на полпути останавливаюсь. Предполагаю, что каким-то образом мое внутреннее смятение последней недели достигло поверхности и начало сочиться сквозь поры, так что я теперь издаю запах неуверенности и нерешительности. У моей свекрови много слабостей, но интриги во вселенском масштабе к ним не относятся. За двенадцать лет, прошедших с тех пор, как мы познакомились, это ее самое многозначительное предложение по отношению ко мне, и я понимаю, что это должно быть серьезно, поскольку она испытывает природное отвращение к эмоциональной честности. Однако у меня есть несколько дней, чтобы подготовить внушающее доверие оправдание.

Позднее тем же вечером, на вечеринке, устроенной в похожем на собор новом доме Эммы в Клеркенвелле, потягивая дорогущее вино вместе с ней и Кэти, я начинаю расслабляться. Очевидно, моя свекровь решила вмешаться, ибо испытывает страх за своего сына. С другой стороны, Петра никогда не желает слушать правду, если она неприглядная или может ее расстроить. Я представляю себе в цвете слои душевной неискренности, спрессованные друг с другом наподобие осадочных пород, причем с течением лет цвета стали переходить один в другой, так что теперь невозможно ясно осмыслить какую-либо часть в отдельности.

Стены верхнего этажа квартиры Эммы ослепительно белые, почти как в больнице. Некоторые могут сдвигаться на незаметных роликах, создавая тем самым новые комнаты и пространства. Это виды оптических уловок, которые вызывают интерес у Тома. Я же нахожу все это излишним, сбивающим с толку. Я бы не хотела, чтобы мой дом был постоянным сюрпризом. Поэтому когда Эмма показывает нам с Кэти, как гостиную можно превратить в еще одну спальню, а спальню разделить на две части, демонстрация вызывает у меня легкий приступ морской болезни.

Я не совсем понимаю, для кого была построена эта квартира. Определенно не для жизни семьи и даже не для человека, страдающего депрессией. Все эти предательские спуски с балконов, огибающие их края, огромные цветочные горшки, заполненные какой-то модной порослью, которая немилосердно режет кожу, едва ты случайно до нее дотронешься. Тем не менее, это отличное место для вечеринок.

Я узнаю несколько вещей из дома Эммы в Ноттинг-Хилле, включая парочку литографий Патрика Херона[43] и недорогую белую вазу с крупными цветами, приклеенными вокруг горлышка, которую я подарила ей на ее тридцатилетие. Все эти вещи здесь как будто уменьшились. Лифт, поднимаясь с нижнего этажа, впечатляюще открывается прямо в гостиную, но нам с Кэти потребовались совместные усилия, чтобы открыть тяжелые железные решетки, и я удивляюсь, как Эмма справляется тут одна.

Мы необычно молчаливы. Эмма мрачно сражается с ведерком мидий: чистит их, вкладывая в это занятие всю свою злость.

— Сегодня у меня был плохой день, — наконец выдавливает она. — Мне пришлось звонить родителям одного из наших корреспондентов в Ираке и сообщить им, что их сын был убит из засады. Я не хочу говорить об этом. Эти мидии — суки, не хотят чиститься, волосатые твари!

— Может быть, если взять что-то побольше, чем зубная щетка, будет проще? — тихо говорит Кэти.

Неприятности Эммы всегда вселенского масштаба по сравнению с моими и включают обычно важные международные события. Все, что угодно, — от цунами до гражданской войны. Впечатляющие проблемы. То, что моя свекровь без спросу распределила трусы моего мужа по цветовой схеме, не спросив при этом, можно ли ей войти в нашу спальню, вряд ли с этим сравнится.

Я осматриваю кухню, предоставившую приют кофейной машине «Гаджиа», миксеру «Китчен эйд» и двухсекционной посудомоечной машине. Правда, использовалась обычно лишь одна из двух секций. Все это замышлялось с поистине грандиозным размахом, и теперь, поднимаясь на стремянку, чтобы открыть дверцы буфета, находящиеся вне досягаемости простых смертных, заглядывая в огромный холодильник в американском стиле, который пуст, если не считать в нем большого количества бутылок белого вина — пилюньи-монтраше, как гласят этикетки, — и пакетика сухофруктов, Эмма выглядит так, будто находится в Бробдиньяге[44]. Она выглядит даже миниатюрнее, чем всегда, и необычно по-домашнему — в фартуке, с зажатой в кулаке деревянной ложкой, как ребенок, который впервые держит вилку. Я даже не могу вспомнить ни разу, чтобы я ела пищу, приготовленную ею.

— Что мы будем есть? — спрашиваю я.

— Мидии. За ними последуют поджаренные на сковороде в небольшом количестве жира эскалопы, — отвечает она, хмуро поглядывая на поваренную книгу Джейми Оливера и выстраивая новенькие кастрюли «Ле Крузет» на гранитной рабочей поверхности.

Что можно сказать о том, кто никогда не готовит, но выбирает рецепты, на которые отважится не всякий повар-профессионал? Она засовывает все в духовку и захлопывает дверцу, чересчур сильно.

— Давайте-ка присядем и выпьем. Это тяжелая работа — быть богиней домашнего очага. Не понимаю, как тебе удается выдерживать все это, имеете взятое, Люси, — вздыхает Эмма, устремляясь в противоположный конец комнаты и плюхаясь на устрашающих размеров диван. Ее туфли на каблуках-рюмочках громко цокают по литому цементному полу.

Я без толку потратила множество часов, объясняя Эмме, что нельзя присваивать мне статус богини домашнего очага, по причине того, что существует большое количество областей, где я терплю неудачу, пока, наконец, около года назад не осознала, что для нее просто важно поддерживать в себе эту иллюзию. Когда она просматривает новости на мониторе в своем стеклянном «стакане», я знаю, что она мысленно видит меня в цветастом переднике от Кэт Кидстон, вынимающей из духовки сдобные булочки, которые мы сделали вместе с детьми, и прикидывающей, как бы получше их украсить — сложная работа, включающая приготовление разноцветной глазури, небольшого количества серебристых шариков и посыпание крошками.

Эмма любит наделять своих друзей чертами, которые имеют мало общего с действительностью, но они всегда положительные, что делает эту ее особенность вполне терпимой. Поэтому в ее представлении я — очаровательная, хрупкая мать троих детей, с положительным банковским сальдо, опрятным домом и дружными детьми. Это картинка, нарисованная основными цветами, ибо мысль, что кто-то из нас может вести тусклое, нения гное существование, для нее неприемлема. Она во все поверит, и это ей как-то помогает. Странно, но иногда и я, уверовав в этот миф, начинаю чувствовать себя хорошо.

— Ну и как совместная жизнь по отдельности? — спрашиваю я ее, предчувствуя отчет в розовых тонах, наполненный остроумными замечаниями и забавными историями.

— Хорошо, что кровать, наконец, прибыла — это счастье! Иногда я просыпаюсь ночью, и Гай лежит рядом со мной, и я так взволнована, что не могу снова заснуть. Я не хочу тревожить его, потому что не хочу, чтобы он уходил, но, несмотря на это, я испытываю ужас оттого, что если я не отправлю его домой, его жена обо всем догадается. А в другие моменты я чувствую себя немного певчей птицей, заключенной в клетку. — Она сбрасывает туфли и расстегивает верхнюю пуговицу на джинсах. — И мы по-прежнему ходим в гостиницы в обеденный перерыв — это привычка, которую трудно сломать. Я провожу слишком много вечеров, ожидая его звонка, поскольку я почти никого в этом районе не знаю. Я избегаю планировать что-либо, на случай если у него появится возможность сбежать с работы и придумать оправдание для жены. А потом, как только он появляется, я забываю, что я чувствовала, и готовлю изысканные блюда, пью много вина и занимаюсь фантастическим сексом.

— Все это звучит весьма привлекательно, — говорю я, поскольку в значительной степени это так и есть, и это то, что хочет услышать Эмма. Она бы не хотела, чтобы мы останавливались на образе певчей птички. Однако в ее голосе слышится легкая неуверенность. Ее голос довольно явно дрожит.