Тайна голландских изразцов - Дарья Дезомбре

Сидюхина повела плечами:

– Да банально все оказалось, слава богу, без пожарищ и трупов. Блондинка, вполне себе живая, лет двадцати пяти. И я решила – завязываю с этим делом. Это я о супружестве и семейной жизни. Есть во мне теперь благодаря Славику некая деформация: спокойно жить уже, наверное, ни с кем не смогу.

И, вновь переведя взгляд на серый экран, она поежилась:

– Знаете, что самое страшное? Обыденность нашей с ним жизни. Не особенно счастливой, но и неплохой, без выяснений отношений, ровной. Общие дети, общая постель, общие семейные ужины. Спокойная близость – когда знаешь уже все родинки на теле, и он тебя раздражает, конечно, но в меру. А потом… – Она склонила голову на плечо, и Андрей понял, что она видела в плоском телеэкране – свое собственное отражение. Себя саму, как Алису в Зазеркалье. Серую Алису в бесцветном, мертвом Зазеркалье. А Сидюхина продолжила: – Потом вдруг понимаешь, что жила все это время с монстром, который не просто убивал, а наслаждался зрелищем чужой смерти. В свободное от семейной жизни и аудита время. От этого можно сойти с ума, и я точно сошла бы, если бы не девочки. Банальность зла… – Она покачала головой и добавила тихо и четко: – Слава богу, что он умер! И не является теперь мне даже в кошмарах.

Андрей кивнул: не подставляя себя под еще хрупкую версию возможного воскрешения, он получил всю информацию. Но на всякий случай спросил:

– А с друзьями его вы еще общаетесь? Может быть, с родителями?

Кира пожала плечами:

– Друзья у нас были «семейные», скорее, мужья моих подруг, чем лично его. Родители, к счастью для них, умерли уже: мать лет пятнадцать назад, от рака. А отец – сравнительно недавно, но до того, как все вышло наружу. Надо бы сдать их квартиру – она девочкам перешла по наследству. Но у меня сил нет даже войти туда, убраться… Мы же в ней месяцами жили в молодости, когда родители летом на дачу уезжали. Знаете, слишком много воспоминаний…

Андрей задумчиво посмотрел на нее и – решился:

– Не одолжите ключи? Я бы хотел там все осмотреть. На всякий случай. А ключи мы вам вернем. Самое позднее – завтра.

Кира удивленно на него взглянула: откуда вдруг такой интерес к покойнику? Но через пару минут вынесла из другой комнаты ключи на тонком ремешке. И адрес написала на листке в клеточку, явно вырванном из дочкиного черновика. Потом подумала и приписала еще фамилию: Грибоедов.

– Кто это? – повертел листок в руках Андрей.

Кира отмахнулась:

– Да на всякий случай. Раз уж вы так глубоко копаете… Это Славиков учитель по литературе. Славик был с ним очень близок. Вот вы спрашивали про друзей, а Сан Саныч не другом был, а как бы это назвать? Наставником? В общем, у меня создавалось иногда такое впечатление, что Слава перед ним отчитывается, что ли. Он и домой иногда к нам приходил, девочкам всегда книжки приносил из списка внеклассного чтения. – Она улыбнулась. – Долго не сидел. Чаю попьет, задаст пару вопросов, будто беспокоится о чем-то… Одним словом, тут случилась странная история. Я, как вам уже говорила, после ареста и суда над Славой поменяла квартиру. И тут в супермаркете встретила старика Грибоедова – фамилию я его всегда помнила отлично, уж больно забавно, что у преподавателя литературы фамилия, как у русского классика. Так вот, обычно я сама от знакомых из прошлой жизни хоронюсь. А тут он, очевидно, заметил меня первым и неловко попробовал улизнуть, но свернул по дороге какую-то банку железную с карамелью, и она покатилась по полу прямо мне под ноги. Тогда он сделал над собой усилие и поздоровался, спросил, как дела у девочек. Сказал, что живет поблизости… Но удивило меня не это, а выражение его лица. – Она на секунду замялась, явно подбирая слова. – Оно было очень виноватым. Очень!

Маша

Маша не верила глазам: вот он, ее герб! Лазоревый и серебряный, чудесный в своей простоте. Она взяла лежащий на столе телефон и набрала номер Симона: пару часов они работали вместе, просматривая реестры со списком всех еврейских семей, но около семи он взглянул на часы и вдруг вскочил, покраснев, и не без смущения сообщил, что ему срочно пора на ужин. Впрочем, тут совсем близко, площадь Гран Саблон. «Свидание, – решила про себя Маша. – Ну еще бы! У такого, как он, свиданий должно быть по дюжине в неделю. Удивительно только, что он еще умудряется смущаться».

– Я оставлю вам свой номер, – торопливо проговорил Симон, застегивая идеально сидящий пиджак и приглаживая кудри, и так лежащие совершенной волной. – И поставлю входную дверь на сигнализацию – на всякий случай. Если что-нибудь найдете, сразу же звоните! Если ничего не найдете, тоже звоните! Я приду, сниму сигнализацию, дам вам выйти и запру музей.

Маша кивнула:

– Конечно, не беспокойтесь. Идите, Симон.

Хлопнула дверь, и Маша осталась одна в маленькой комнатке, единственное зарешеченное окно которой выходило во внутренний дворик, где и днем было немного света, а вечером только и видно, что белеющие в полутьме кадки под вечнозеленые кусты. Стены комнатки-кабинета директора (матери Симона, дамы, судя по всему, весьма светской, укатившей куда-то в Португалию, на побережье, отдохнуть и оставившей музей на попечение сына, в обычное время – студента одного из старейших в Европе Лёвенского университета) были увешаны крупными черно-белыми фотографиями. В перерыве между уже отсмотренным томом реестров и последующим Маша с любопытством их разглядывала. Это были изображения синагог со всего мира: римская, пражская, нью-йоркская, тель-авивская и даже питерская. Совсем разные здания разных эпох: одни горделиво возносят к небесам ребристые купола, другие тайные, спрятанные внутри стен гетто, больше похожие на пещеры, третьи абсолютно современные, из стекла и бетона.

Порадовавшись присутствию питерского колорита, Маша сняла с полки еще не обработанный том и, открыв его на первой странице, невольно задержала дыхание: подпись в виде герба, поставленная на изразцы четыреста лет назад, наконец обрела хозяина. Копия реестра была черно-белой, а текст – на фламандском и испанском языках, но ошибки быть не могло. Она нащупала телефон в кармане куртки.

– Да? – произнес Симон, в трубке слышался звук столовых приборов, тихая музыка. Маша смутилась. У молодого человека романтическое свидание, а тут она… Но радость от находки пересилила чувство вины.

– Симон! Я нашла его! Хозяина герба! Его зовут Абрахам бен Менакен! А все остальное я перевести не могу. Тут все малочитабельно, готическим шрифтом и…

– Подождите, Мария. – Он что-то быстро сказал на нидерландском, Маша услышала женский голос, а потом объявил: – Ждите нас! Мы сейчас будем!

И отключился.

Они появились в дверях музея действительно через пять минут: Симон и неизвестная высокая девушка в черном облегающем мини-платье, открывающем ослепительные ноги. К сожалению, лицо у девушки было длинным, чуть лошадиным, но только Маша это отметила, как она улыбнулась, и Маша поняла, почему Симон так волновался перед свиданием: улыбка оказалась чудесной, освещала все лицо и не оставляла возможности для критики.

– Вы очень красивая пара, – не выдержала Маша, и оба очень мило переглянулись и покраснели.

– Каролин, – представилась девушка и по-приятельски поцеловала Машу в щеку. – Симон меня заинтриговал: сказал, что вы расследуете загадочную историю.

– Да! – Маша развернулась и первая по-хозяйски прошла по коридору обратно в кабинет. – Вот смотрите!

И она протянула Симону и Каролин том, открытый на странице с гербом. Оба склонились над текстом и зашевелили губами. В какой-то момент смысл явно был двояким, и парочка, нахмурившись, кратко обсудила его между собой по-фламандски.

А потом Каролин вновь обратилась к Маше:

– Тут сказано, что огранщик диамантов и ювелир Абрахам бен Менакен приехал в Антверпен из Венеции!

– Ха! А туда он явно сбежал из Испании! – перебил ее Симон, но Каролин на него шикнула.

– Это реестр недвижимости, копия того, который должен находиться в антверпенском архиве. Здесь говорится, что у Менакена есть в собственности несколько домов в еврейском квартале в Антверпене. И один – в Брюгге.

– Я должна сделать ксерокс и еще раз съездить в архив, – возбужденно сказала Маша. – Изразцы наверняка родом из одного из этих домов.

– Подождите, Маша, – тронула ее за руку Каролин. – Я вам советую обратиться на алмазную биржу. Судя по обилию нажитого имущества, ваш Менакен был очень талантливым огранщиком. А при бирже существует библиотека по истории алмазной огранки.

– Что за алмазная биржа? – подняла голову от страницы с гербом Маша, а Симон и Каролин снова переглянулись.

– Мари, – ухмыльнулся Симон, – Антверпенская алмазная биржа – это наипервейшее место для любого огранщика и продавца камней. Она «материнская», объединяет чуть ли не тридцать подобных же бирж в Мумбае, Бангкоке, Нью-Йорке и даже Австралии. Плюс крупнейшая в своем роде, существует с 1947 года.