Необитаемое сердце Северины - Нина Васина

Лика, выслушав подробные указания, куда ей нужно приехать и что привезти с собой, не удержалась от мата. У них по выставке код сорок два, а сбрендивший агент требует срочно привезти ему в захудалую гостиницу товары из секс-шопа?! Пришлось ей объяснять, что набор для сексуальных развлечений нужен не ему, Лексу, а Пирсу, тело которого требует дополнительной обработки перед его обнаружением.

– Только не говори, что ты убил Пирса, – прошептала Лика, в волнении перейдя на русский. – Откуда ты звонишь, идиот?!

– Мне всегда нравилось работать с женщинами, – сказал на это Феликс, – пока они от страха или злобы не теряют чувства реальности. Пришла в себя? Еще раз назовешь идиотом, брошу трубку. Я все сделал правильно, никак не обнаружив своих уникальных способностей. От тебя требуется только грамотно обставить случайное происшествие в гостинице. Двое мужчин сняли номер. С одной кроватью. По паспорту англичанина и засунутой внутрь двадцаткой.

Через пять секунд в трубке – прозвучало спокойное «извини».

– Принято. Почему Пирс без слежки прошел на выставку?

– Платье, туфли и накладной бюст в женском туалете. Поэтому наши камеры на входе его не засекли.

– Как он выбрался незамеченным из мужского туалета?

– Женский и мужской имеют общую стену у канализационного стояка. Гипсокартон выпилен и приставлен на место в обоих туалетах. Кстати, в женском обнаружены некоторые предметы...

– Это мое, не теряйте время, – перебил Феликс. – Судя по содержимому кейса он может быть гомиком.

– Не думаю, – с задержкой в несколько секунд сказала Лика, – но можно рискнуть и оформить эту версию. Как... ты?..

– Не люблю хорьков.

– Ясно. Наследил?

– Без перчаток.

– Ясно... Ты звонишь по хорошо законспирированному каналу. Мы все еще не определили твои координаты. Но это дело времени. Чем быстрей ты вытащишь симку и смотаешься...

– Женщина, не теряй чувство реальности.

– А сейчас это на какую тему? – голос Лики потеплел от невидимой ему улыбки.

– Не говори мужчине, что ему делать. Он всегда или сильнее тебя или умнее.

– За «или» уважаю. А за то, что испугался и из квартиры ушел, – нет.

– Кто испугался! Чего мне бояться?..

* * *

Через час Феликс Мамонтов, сменив свой пиджак на ветровку с капюшоном из пластиковой сумки вьетнамцев, добрался до аэропорта и попросил билет на любой ближайший рейс. Девушка за стойкой, окинув его быстрым взглядом, извинительно улыбнулась:

– Есть место только до Тюмени. Лето...

– Мне подходит, – кивнул Лекс.

– Багаж? – она посмотрела вопросительно.

– Я налегке, – Феликс развел руки в стороны.

– Как?.. И ручной клади нет? – опешила девушка.

Он доверительно подался к ней, понизив голос:

– Пришлось срочно скрываться. Документы и деньги при мне, а что еще нужно секретному агенту?

Кончилось это заигрывание обыском и проверкой по базе МВД его персоны на предмет розыска. В самолете Феликс попросил у проводницы бутылку водки, не глядя протянув ей сто долларов, – устал. Он был сильно удивлен, когда невозмутимая молодая женщина принесла вместе с бутылкой... сдачу. Зеленую пятидесятку. Как будто и доллары и водка бутылками в самолете – дело обычное. Покосившись по сторонам, Феликс оценил попутчиков, направляющихся в Тюмень, и все понял. И расслабился до черно-белого восприятия окружения.

* * *

Северина пришла в церковь в конце мая. Подождала, пока батюшка переоденется, оставив рабочих на стройке. Попросила показать книги, что Евсюков собрал для библиотеки. В той же комнате, около книг и огромного напольного глобуса они и сели поговорить.

Был пасмурный день, с утра накрапывало. Северина положила небольшой рюкзак на пол и пригладила мокрые от дождика волосы плавным движением крепко прижатых к голове ладошек – от лба назад. После чего волосы стали похожи на натянутый шелк, и Евсюков залюбовался их гладкостью и цветом – так мягко светится на срубе влажная березовая древесина. Северина села на табуретке ровно и уставилась в пол. Евсюков, чтобы не смущать ее разглядыванием, наклонился на своей табуретке и уперся локтями в колени, опустив голову.

– Я пришла поговорить о смерти, – сказала Северина.

– О смерти? – удивился батюшка. – В твоем возрасте нужно говорить о любви.

– Нет, о любви не будем, мне о ней уже много всякого рассказали. Я пришла сказать, что не хочу жить. Не интересно мне. Совсем.

Северина замолчала, не поднимая глаз. Евсюков задумался.

– Совсем не интересно жить? И что ты собираешься делать?

– Хочу покончить со всем этим, – девочка неопределенно махнула рукой. – То есть, конечно, не с вашим... пространством, а с тем, с моим...

– Пространство? Ты так называешь церковь?

– Церковь и все вокруг, что вы себе устроили. Я вижу, вы не понимаете. Ладно, сейчас... – Она подняла глаза и посмотрела в окно, подбирая слова.

Молчание затянулось.

– Сколько тебе лет, Северина? – нарушил его батюшка.

– Мне шестнадцать исполнилось, я получила паспорт. И аттестат в интернате о неполном среднем образовании.

– Подожди, какой интернат? – удивился Евсюков. – Ты сама говорила, что живешь со старушками в Полутьме. К тебе еще этот... инспектор приезжал проверять условия проживания.

– Да. Он приставал ко мне с раздеваниями. Давайте будем считать, что у нас сейчас исповедь. Вот именно, – кивнула Северина, найдя нужное слово. – Исповедь. Я плохо поступила – сделала инспектора импотентом, чтобы он меня не тронул.

Опешивший Евсюков встал и отошел к окну, повернувшись к девочке спиной.

– Еще я избавила от зародыша девушку Шуру, племянницу Любавы. Любава мой опекун, это она сдала меня в интернат, когда мама умерла. Ребеночек у Шуры был еще совсем крохотный, вот такусенький... – заметив, что батюшка на нее не смотрит, она добавила: – Не больше четырех недель. Я знаю, что Шура потом уехала со своим иностранцем жить во Францию, у нее теперь двое детей, но это мой поступок не оправдывает, хоть и получилось все нечаянно.

– Ты хочешь сказать, что жила после смерти матери в интернате? – повернулся Евсюков.

– Да. Подождите, это еще не все. Когда у Любавы зимой мать умерла, она попросила помочь ей в разделке трупа на части. Я помогла. Потому что Елка была язычница или поклонялась друидам, точнее не скажу, и потребовала от дочери...

– Ну хватит, Северина!.. – взмолился Евсюков.

– И то правда, – улыбнулась девочка. – Хватит. Не было этого ничего. Я все придумала. У вас так бывает?

– Как?

– Вы придумываете другой мир взамен обидевшего вас, и он становится реальным. Вот эта церковь, к примеру. Вы ведь ее придумали. Чтобы жить тут впроголодь, строить, уважать себя. Я придумала другую жизнь для жителей Полутьмы. Как будто они оставили меня жить в деревне. Любили, охраняли. Я их лечила.

– И зачем все это? – усмехнулся растерянный Евсюков.

– Вы когда-нибудь жили сиротой в интернате? Понятно, не жили. Я все придумала для замены, чтобы легче было выжить.

– А если я, к примеру, захочу на днях приехать в Полутьму? Я увижу твой выдуманный мир?

– Вы прям как маленький, – серьезно заметила Северина. – Еще спросите, как в мой сон пробраться и вместе его посмотреть. А в Полутьму приезжайте, почему не приехать. Кукушка еще ходит, Армия печет хлеб... – Северина мечтательно улыбнулась, потом неуверенно добавила: – Наверное...

– А что там будет, когда ты уедешь насовсем? – спросил батюшка.

– Тьма там будет, вот что. Зимой туда лучше не соваться.

– Понятно, тьма... Подожди, я бывал у вас несколько раз, приезжал к Крафту. Я помню этих старух... – Евсюков запнулся, потому что за секунду как раз вспомнил, что никого, кроме Крафта, не видел. – Ладно, я точно помню, как ты приходила сюда не одна, а с вооруженной женщиной! Зимой.

– Приходила, – кивнула Северина. – Это была Армия, завхоз и по совместительству охранник из интерната. Она ничего, добрая, хоть и контуженная в Афгане. А в церковь со мной пошла, потому что я несколько раз сбегала. Сюда, в Полутьму сбегала. Армию обязали сопровождать меня и доставлять потом обратно.

Евсюков решительно подвинул табуретку поближе к девочке, сел и посмотрел в ее глаза.

– Давай по делу, ладно? Сколько тебе было, когда мама умерла?

– Восемь.

– Восемь... И ты говоришь, что потом восемь лет прожила в интернате?

– Летом Любава привозила меня в Полутьму, и иногда в городе брала к себе, – уточнила Северина.

– Допустим. Ты жила в интернате, тебе было плохо, и ты придумала для себя другую жизнь в деревне, и тем спасалась от реальности. Я правильно понял?

– Неправильно, – покачала головой Северина. – Я не спасалась от реальности. Я придумала новую и поселилась в ней. Понимаете? Как только я ее придумала, она образовалась! В этом вся проблема.

– Хорошо, хорошо!.. Не будем отклоняться в сторону непонятного, я не писихиатр, просто озвучим, чего ты теперь хочешь.

– Да ведь я уже сказала! – рассердилась Северина и покраснела. – Ничего больше не хочу! Не интересно мне жить! Я ждала, когда стану взрослой, чтобы узнать что-то новое, счастливое... А теперь, что?