Если честно - Майкл Левитон

вынуждены проходить, и поделиться с остальными своей точкой зрения на ситуацию. Джо тоже будет там, так что послушаем и его мнение тоже.

Мириам, казалось, не верила своим ушам.

– И Джо будет?!

Мама вновь расплакалась.

– Он нужен мне. Мне нужна поддержка, мне сейчас очень тяжело.

– С ума сойти, – сказала Мириам. – Обалдеть просто.

Она даже не плакала – по ней было видно, что ее уже доконало безумие происходящего. Она повернулась ко мне, надеясь, очевидно, что я выскажу некую более взрослую и здравую точку зрения.

Я лишь пожал плечами.

– На мой взгляд, вполне разумно[50].

В лагерь мы ехали раздельно – нас с Джошем и Мириам вез по крутой горной дороге отец, а мама поехала вместе с Джо. Мириам почти всю дорогу плакала, а я всячески пытался ее успокоить.

– Люди расстаются, – говорил я ей. – Это абсолютно нормально, и в этом нет ничего страшного – нужно просто принять. В целом, когда пара расстается, это обычно к лучшему – гораздо хуже, когда они остаются вместе, если друг другу разонравились. Строго говоря, большинству супружеских пар по-хорошему следовало бы развестись.

Уже в лагере знакомые по очереди крепко меня обнимали, приносили свои соболезнования и заверяли меня в том, что они всегда помогут, буде мне захочется с кем-нибудь поговорить. Я всем отвечал, что я в норме, хоть и звучало это не особо убедительно, поскольку на двадцатый раз происходящее уже начало меня раздражать и в ответ я начинал рявкать. Это, естественно, ненормально – не говоря уже о том, что в глазах общественности при разводе родителей быть в норме тоже ненормально. Меня же воротило от этого стереотипа, согласно которому я просто обязан был пребывать в депрессии, и особенно печалило то, что таким предрассудкам оказались подвержены даже постояльцы семейного лагеря[51].

Периодически мне на глаза попадалась Мириам, сидевшая где-нибудь неподалеку за одним из столов для пикника или на пеньке и либо кричавшая на маму или папу, или даже на обоих сразу, либо обнимавшаяся с кем-нибудь из координаторов. Я рассудил, что лучше ее лишний раз не тревожить. Я, в общем, достаточно близко к сердцу принимал один из основных девизов лагеря: «Чувства других людей – не твое дело»[52].

На пути из туалета обратно к столам меня подкараулил Джо.

– Привет, Майкл! – слишком радостно прогундосил он. – Как ты?

На толстых линзах его съехавших с переносицы очков скопилась грязь. Глянув на часы, словно под их стеклом была шпаргалка с заранее подготовленной речью, он спросил:

– Слушай, можно тебя на минутку?

Я знал, что мне предстоял не разговор, а сущий кошмар, но иногда меня настолько тянуло к катастрофе, что я был даже не против стать ее участником. Мы с Джо прогулялись до мостика у залива под мелодичный аккомпанемент шелеста листьев на ветру и журчания речки.

– Я просто хотел сказать, – начал Джо, – что искренне счастлив возможности стать частью твоей семьи.

– Окей, – нейтрально ответил я.

– Мне очень нравится твой отец, – продолжил Джо. – Он хороший человек. Но тебе, я думаю, лучше меня известно, насколько с ним иногда бывает сложно. Так что имей в виду, что ты всегда можешь поговорить со мной, хорошо? Я могу стать для тебя отцом.

Первым моим порывом было рассмеяться. Однако уже секунду спустя слова этого человека о том, что он хочет заменить мне отца, стали казаться уже не смешными, а жутковатыми.

– Джо, – сказал я, – ты же знаешь, что обычно, когда женщина уходит от мужа к другому, ее детям этот человек редко нравится?

– Знаю, – как-то рассеянно ответил он.

– Так что ты лучше заранее приготовься к тому, что в нашей семье тебе будут не рады, ладно?

– Ладно, – сказал он.

– Хорошо. Я, пожалуй, пойду, – подытожил я.

Я плохо понимал причины, по которым мама влюбилась в Джо – вероятно, ей нужно было отдохнуть от отцовской критичности и дотошности. Меня откровенно беспокоило то, что мама решила связать свою жизнь с кем-то настолько расслабленным, не умеющим внятно выражать свои мысли и не задающим «лишних» вопросов. Словом, с кем-то обладающим почти полным набором качеств, которые нравятся большинству людей.

На «замере температуры» мама вышла в центр амфитеатра.

– Тут некоторые обо мне сплетничали, – сказала она. – И в результате слухи дошли до моей дочери и осложнили жизнь всей нашей семье. Предлагаю всем присутствующим в следующий раз хорошенько подумать, прежде чем распускать слухи.

Тут та самая женщина, которая распустила эти слухи, встала со своего места и заявила:

– Это она обо мне. Я не стыжусь своего поступка, поскольку не вижу в нем ничего дурного. Никто из присутствующих не обязан хранить твои тайны.

Дальше пошли препирательства, переросшие в часовые дебаты на тему личного пространства и конфиденциальности, так ни к чему и не приведшие.

На «приеме» в тот день отец сказал:

– Странные дела творятся, конечно. Прошу вас всех только об одном: если хотите узнать, как я – подойдите и спросите. Я вам отвечу. И, раз уж отвечу, то, поверьте, не солгу. Никто не знает моих чувств лучше меня самого. У меня все.

Мамин «прием» оказался не в пример более эмоциональным.

– Я боюсь, что все меня теперь ненавидят! – сказала она. – И еще у меня такое чувство, будто все шепчутся обо мне у меня за спиной, а я даже не могу этого проверить.

На первое собрание мужской группы я шел с полной уверенностью в том, что значительная часть сеанса будет посвящена обсуждению папы и Джо. Заминать такую тему, чтобы не поставить кого-то в неловкое положение, здесь было не принято.

Я сидел на опушке и вместе со всеми остальными ждал начала сеанса. Одни ерзали в креслах, другие сидели напрягшись и выпрямившись, словно сделанные из дерева, кто-то отгонял комаров, а кто-то просто рассматривал землю под ногами. Мужские и женские собрания проходили одновременно – девушки комфортно располагались на живописной полянке для сеансов терапии, а мы в это время собирались на кишащей мухами и комарами опушке неподалеку от компостной кучи. Здесь было хорошо слышно хрюканье и кряканье домашних животных местного смотрителя – у тех в это время словно проходило собственное собрание. Я сидел в раскладном кресле, окруженный роящейся вокруг мошкарой.

Услышав какое-то шуршание в кустах позади, я обернулся, ожидая увидеть там какое-то дикое животное. Диким животным оказался Джо. Он стоял, втянув шею в поднятые плечи и нервно сцепив руки на животе. Остальные при виде этой картины закатили глаза.

Вскоре пришел отец, таща с собой несколько дополнительных кресел. Положив их на землю, он сел в круге напротив меня, не выказывая ни тени волнения. Джо он то ли не заметил, то ли сделал вид, что не заметил.

Собравшиеся стали выходить на «прием», но все заканчивали свои рассказы довольно быстро – ни один не перешел в «работу». В отличие от предыдущих лет, когда все словно спешили пролить свои слезы