Американский претендент - Марк Твен

– Не говорите так, полковник, прошу вас, у меня сердце переворачивается, мне стыдно подумать о том, что я предложил…

– Постой, я придумал штуку!

– Вы подаете мне надежду. Говорите скорее, я погибаю!

– О, это совершенно просто и могло бы прийти в голову ребенку. Материализация этого субъекта удалась вполне, в нем нет никакого изъяна, и, насколько я мог подвинуть дело, оно сделано хорошо. Теперь же, если мне посчастливилось довести материализацию до начала нынешнего столетия, что же остановит меня на дальнейшем пути? Следует только продолжать начатое, и тогда дойдешь до нынешнего времени.

– Черт возьми, вот о чем я не подумал! – воскликнул Гаукинс, опять просиявший от радости. – Да, вам следует поступить именно так; удивительные у вас мозги! А скажите, потеряет ли он руку?

– Потеряет.

– И свой английский акцент?

– От него не останется и следа. Призрак будет говорить на наречии Чироки-Стрип и других отдаленных провинций.

– Полковник, может быть, он сознается…

– Сознается? Только в ограблении банка.

– Только? Да, но почему вы сказали только?

Полковник снова заговорил своим внушительным тоном:

– Гаукинс, он будет делать все, что я захочу. Я заставлю его сознаться во всех когда-либо совершенных им преступлениях. Их, должно быть, целая тысяча. Понял ты мою идею?

– Не совсем.

– Мы последовательно будем получать награды за розыск множества злодеев.

– Поразительно придумано! Никогда не встречал я такой головы, такой дальновидности, такого светлого взгляда, который разом обнимает все дальнейшие разветвления и вероятности основной идеи.

– О, это пустяки, это приходит ко мне само собою. Когда его время пройдет, призрак переселится из одной оболочки в другую, и эти переходы будут совершаться до последней стадии, а во время его превращений, пока он обратится в однорукого Пита, мы с тобой, благодаря ему, все будем получать награды. Этого источника нам хватит, Гаукинс, на всю жизнь, и материализованный человек послужит тем более выгодной статьей дохода, что он не может уничтожиться.

– Право, это выходит так, как вы говорите. Может быть, ваши слова и подтвердятся.

– Подтвердятся? Да для них не требуется никакого подтверждения! Кажется, я приобрел достаточно обширную финансовую опытность и могу сказать, не колеблясь, что смотрю на воскрешенного нами духа, как на одно из самых ценных приобретений, какие мне только приходилось иметь в своем распоряжении.

– Неужели вы серьезно думаете таким образом?

– Ну, разумеется!

– О, полковник, как тяжело переносить бедность! Вот если бы мы могли немедленно реализовать наше новое имущество! Конечно, я не хотел бы уступить его целиком; но почему не продать некоторую часть!.. Одним словом, вы понимаете, что…

– Взгляни, как ты весь дрожишь от волнения! А все это – недостаток опытности. Если бы ты руководил серьезными операциями, как случалось мне, то был бы совершенно спокоен. Взгляни мне в лицо; расширены ли у меня зрачки! Замечаешь ли ты где-нибудь подергивание мускулов! Пощупай мой пульс – ток, ток, ток – он бьется так же медленно и ровно, как во время спокойного сна. А между тем что проносится теперь перед очами моего невозмутимого, холодного рассудка! Ряд таких ошеломляющих цифр, один вид которых опьянил бы новичка в финансовых делах. Но, только сохраняя свое хладнокровие, внимательно всматриваясь во все окружающее, человек может видеть то, что есть на самом деле, и уберечься от ошибки, в которую непременно впадает всякий новичок – вот как и мы сию минуту – от излишней поспешности в деле реализации. Послушай, что я тебе скажу. Тебе хочется продать часть материализованного духа за чистые деньги; я же смотрю на этот предмет с иной точки зрения.

– Никак не могу угадать, что у вас на уме.

– Держать его про запас, само собою разумеется!

– А мне это решительно не приходило в голову.

– Потому что ты не финансист. Положим, материализованный дух совершил тысячу преступлений, и это еще на худой конец. Судя по его виду, даже в несовершенном состоянии, он наделал, по крайней мере, миллион злодейств. Допустим, однако, что их всего тысяча, чтобы рассчитывать наверняка; пять тысяч награды, помноженные на тысячу, дают уж нам несомненный капитал во сколько? В пятьсот тысяч фунтов стерлингов!

– Постойте, дайте мне перевести дух.

– И эта собственность не может уничтожиться. Она будет постоянно приносить доходы, потому что преступления не будут прекращаться, а мы будем получать награды за поимку преступника.

– Вы меня ослепляете, у меня голова идет кругом.

– Ну и пускай, в этом нет никакой беды. Теперь, когда дело налажено, нечего о нем больше толковать. Я составлю компанию и буду эксплуатировать эту статью дохода в надлежащее время. Предоставь уж мне позаботиться обо всем; надеюсь, ты не сомневаешься в моей способности извлечь из него как можно больше пользы?

– Конечно, не сомневаюсь, могу сказать по совести.

– Ну, значит ладно, дело в шляпе. Всему свой черед. Мы – люди опытные – придерживаемся во всем порядка и системы, а не кидаемся в разные стороны. Теперь, что же у нас стоит на очереди? Продолжение материализации, чтобы довести ее до настоящего времени. Вот за это я сейчас и примусь. Надо полагать…

– Послушайте, Росмор, ведь вы не заперли незнакомца; прозакладываю сто против одного, что он улизнул.

– Можешь быть покоен на этот счет. Нечего тебе тревожиться.

– А почему бы этому молодцу не удрать?

– Пускай удирает, коли есть охота! Что же из этого?

– Ну, я полагаю, тогда нам придется плохо.

– Нисколько, мой милый; однажды попав под мою власть, он уж больше не вырвется. И я предоставляю ему свободу уходить и приходить, когда ему вздумается. Я могу потребовать его к себе в любую минуту, потому что он зависит теперь от моей воли.

– Право, мне это очень приятно слышать.

– Да, я предоставлю ему рисовать, сколько душе угодно, и мы все постараемся, чтобы ему было как можно приятнее в нашем доме. Зачем стеснять свободу его действий? Я надеюсь уговорить материализованного, чтобы он вел себя пристойно, хотя призрак в недостаточной степени развития по необходимости должен быть безвредным, воздушным, бестелесным; но вот что мне интересно было бы узнать: откуда он явился?

– Как, что вы хотите этим сказать?

Граф многозначительно и с вопрошающим видом показал на небо. Гаукинс вздрогнул, потом погрузился в глубокое раздумье и, наконец, печально покачал головой, указывая вниз.

– Что заставляет тебя думать таким образом, Вашингтон?

– Не знаю хорошенько, но вы сами видите, что он умолчал о том, где находился в последнее время.

– Верно, твой вывод правилен. Мы не стали о том допытываться, но я надеюсь узнать от него всю правду и убедиться, что мы не ошиблись.

– А сколько потребуется времени, полковник, чтобы закончить процесс материализации, дойдя до оживления современных людей?

– Ну, этого я и сам не знаю. Последняя подробность ставит меня еще в тупик, – то есть непредвиденная необходимость постепенно перерабатывать материализованного субъекта из его предка в современную нам личность. Впрочем, во всяком случае я постараюсь ускорить его превращение.

– Росмор!

– Да, мой милый. Теперь мы в лаборатории, но пойдем со мною и помни, Гаукинс, что для всей остальной семьи этот призрак должен быть обыкновенным человеческим существом. Вот идет моя жена.

– Сидите, пожалуйста, – сказала миледи, заглядывая в комнату, – не беспокойтесь; мне некогда к вам заходить; я только хотела узнать, кто у нас рисует внизу.

– Кто?.. О, это один молодой художник, англичанин, по имени Трэси, любимый ученик Ганса-Христиана Андерсена или какого-то из старинных мастеров; да, действительно, кажется, Андерсена. Он взялся реставрировать наши старые картины итальянской школы. Ты с ним говорила?

– Только одно слово. Я вошла в комнату, не ожидая увидеть там постороннего, и, желая оказать любезность гостю, предложила ему чего-нибудь закусить. (Селлерс украдкой многозначительно кивнул Гаукинсу.) Однако он отказался, говоря, что не голоден (другой саркастический кивок); тогда я принесла несколько яблок (двойной кивок), и он скушал парочку.

– Что такое! – полковник подскочил на несколько ярдов к потолку и, опустившись вниз, крякнул от изумления.

Леди Росмор онемела, она переводила изумленный взгляд с ощипанного делегата Чирокской равнины на мужа и потом опять обратно, не зная, что подумать.

– Что такое с тобой, Мельберри? – вымолвила наконец хозяйка.

Муж не сразу ответил; он стоял к ней спиной, наклонившись над стулом и ощупывая сиденье. Помедлив немного, он, однако же, сказал:

– А, вот в чем дело: тут был гвоздик.

Миледи посмотрела на него с сомнением одну минуту и заметила довольно насмешливым тоном:

– И все это из-за гвоздика! Хорошо, что тут был не настоящий гвоздь, а то ты залетел бы на Млечный путь. Терпеть не могу, когда меня пугают таким образом! – С этими словами она повернулась и ушла.