В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах - Свен Андерс Хедин

Киргизы скоро увидали, что и я смотрю на них как на друзей и чувствую себя хорошо между ними. Я жил в их юртах, ел их пищу, ездил на яках, кочевал с ними с места на место, словом, стал под конец совершенным киргизом. И они часто льстили мне словами: «сыз инды кыргыз бол-дыныз» — «теперь вы стали киргизом». Как я и мог ожидать после первой дружелюбной встречи три месяца тому назад, бек Тогдасын, старшина сарыкольских киргизов и представитель и заступник их перед Джан-дарыном, комендантом Булюн-куля, принял меня, когда я вторично прибег к его гостеприимству, как старого знакомого, осыпал меня всевозможными киргизскими любезностями и убедил меня в необходимости отдохнуть дня два в его юрте, прежде чем отправиться к его соседу Мустаг-ате, старшине, обитавшему в более высокой юрте и начальствующему над более рослым племенем. Я тем охотнее принял его приглашение, что мне как раз нужно было заняться наймом на лето киргизов и яков. 11 июля хозяин мой приготовил мне приятный сюрприз: желая показать мне весь аул Су-баши и яйлаки киргизов в полном блеске, он приказал устроить «байгу», или игрище, зрелище, которое, хоть и ничтожно в сравнении с «царским парадом», превосходит его своей невероятно эффектной сказочной обстановкой.

Утром весь цвет местной молодежи мчался кучками к югу, где около верхних аулов, на площадке Эрик-як должна была состояться дикая забава. Около полудня отправился и я, в сопровождении сорока двух киргизов в лучших халатах, всевозможных цветов, в пестрых кушаках, с кинжалами, ножами и бряцающими перевязями, на которых были нанизаны огниво, шило, кисет с табаком и проч., и в шапках разных фасонов, между которыми, однако, в это время года преобладали маленькие круглые шапочки с красной, желтой и голубой вышивкой. Находясь в центре такой пестро разряженной толпы, я, в своем простом сером дорожном костюме невольно чувствовал себя чем-то вроде нищенствующего дервиша между богатыми людьми.

Самыми первыми между ними и по сану и по одеянию были бек Тогдасын, в ярко-желтом, отороченном золотой парчой парадном халате из Кашгара, полученном от меня накануне, и бек Тогда-Магомет, старшина киргизов, живущих к востоку от Мустаг-аты. Одеяние последнего представляло самое смелое сочетание цветов, которые, конечно, только благодаря случайности могли столкнуться на одеянии одного человека: длинный синий халат с широким ярко-голубым кушаком и высокая лиловая остроконечная шапка с желтыми лентами. Сам обладатель этого костюма был типичный киргиз с косыми, узенькими глазками, выдающимися скулами, жиденькой черной бородкой и растрепанными усами; ехал он на громадной вороной лошади, не туземной породы. Если еще прибавить к этому кривую саблю в черных ножнах, то вот перед вами и настоящий азиатский Дон-Кихот.

Толпы всадников становились все гуще, что указывало на близость места игрища, и наконец мы остановились на особом, отведенном нам месте, посреди открытого поля. Тут поджидал нас 111-летний старец, бек Хоат, окруженный пятью сыновьями, тоже седовласыми стариками, и десятком-двумя других всадников; в седле он держался замечательно прямо, молодецки, даром что спина у него несколько сгорбилась под бременем лет. Одежда его состояла из мехового лилового халата, коричневых сафьяновых сапог и коричневого тюрбана. Борода у него была седая, короткая, нос орлиный, и глубоко сидящие серые глаза, которые, казалось, жили больше воспоминаниями прошедшего.

Все оказывали ему большой почет, и даже беки спешили слезть с коней, чтобы поклониться ему, а он принимал всеобщее поклонение спокойно, словно какое-то божество. Прежде старец был чон-беком, т.е. главным старшиной над всеми сарыкольскими киргизами; достоинство это переходило в его роде от отца к сыну в семи поколениях — и во время владычества чужеземцев, и в период независимости киргизов. Когда он не был погружен в свои думы, то оказывался очень словоохотливым и, видимо, с удовольствием делился своими воспоминаниями и рассказывал о своей семье.

Детей у него было двенадцать человек: семь сыновей и пять дочерей; внучат сорок три человека и правнуков шестнадцать. Почти все они жили вместе, в большом ауле, который летом разбивал свои кибитки около Кара-куля, а зимой около Басык-куля. Самый старший из его сыновей бек Ошур, который мало-помалу стал одним из «моих», большой шутник, сообщал мне, что отец его в течение своей жизни имел сорок жен-киргизок, две из которых, девяностолетние старухи, живы еще, и, кроме того, около ста сартянок-наложниц, которых он время от времени покупал в Кашгаре, а затем увольнял в отставку.

Бек Хоат пришел в такой восторг от моих очков, что стал просить их у меня, но у меня не было с собой других, и я сказал ему, что если он обходился до ста одиннадцати лет без очков, то лучше так и продолжать. Потом я подарил ему разных материй, шапок и платков. Осенью старик с одним из сыновей отправился в Янги-гиссар, через перевал всего на сто метров ниже Монблана. У него в Янги-гиссаре была земля, и он хотел немножко развлечься в городе перед долгой зимней спячкой.

Перед нашими рядами был проведен баран, затем один из киргизов одним взмахом отрезал ему голову и дал стечь крови. Баранья туша должна была явиться предметом состязания — кто отобьет ее у всех других.

Один из всадников взял тушу на седло и умчался. Мы ждали несколько минут, потом вдали показалась целая толпа всадников, несущихся к нам бешеным галопом; восемьдесят лошадей громыхали копытами по твердому полю — трава была дочиста объедена пасшимися здесь стадами овец. Топот становился все оглушительнее, к нему примешивался гул диких криков и бряцание стремян. Всадники промчались мимо нас в облаке пыли. Передовой бросил баранью тушу к передним ногам моей лошади. Словно дикие гунны или опустошающая разбойничья шайка, пронеслись киргизы, описывая круг по полю, чтобы вернуться к нам через минуту. Тот, кому оказана честь бросанием к его ногам бараньей туши, обязан ответить на нее приглашением на дастархан, что обыкновенно и делают киргизы, или горстью серебра, как сделал я.

Едва успели мы несколько податься назад, как дикая ватага вновь поравнялась с нами и набросилась на тушу бедного барана, еще не успевшую остыть. Завязалась борьба из-за обладания этой тушей, словно из-за мешка с золотом; люди, лошади, все смешалось в кучу в густом облаке пыли. Некоторые из передних лошадей упали, другие взвились на дыбы или пятились от страха. Всадники, продолжая крепко держаться в седле, с размаха перегибались туловищем к земле, стараясь схватить добычу. Некоторые сваливались совсем и рисковали очутиться под копытами лошадей; другие, свешиваясь с седел, подгибались под брюхо лошади, и все одинаково барахтались и боролись в этой общей свалке, чтобы ухватиться за шерсть туши.