Cказ о Василисе - Егор Владимирович Денисов

изменять в чужой судьбе. Не раскаиваюсь я в этом. Спокойно спал и жил, зная о грехах своих. Не маялась и не страдала душа. Что было, не отрицаю. Единственно жалость берёт, что ни вернуть мне время и ни исправить того, с чего, собственно, всё взяло начало.

Хозяин чёрного гримуара при встрече рассказал, на что надо обратить внимание. Тогда пришло понимание, что назад уже дороги нет, а впереди ждёт контроль, да, наказание за неповиновение. От сделанного нельзя было отказаться. Не было страха, и за будущее я не беспокоился. Большую часть жизни мною было сделано зло, а остальное время я жил в своё удовольствие.

Мой уровень силы превосходил других. Они боялись моей силы, испытывали тревогу, когда я находился рядом с ними, но всё равно нуждались в помощи и шли ко мне. Потому что Бог не отвечал им и не выполнял того, чего у него просили. Вера в его доброту гасла, а обида и недовольства накапливались, беспокоя душу и разум.

Но что я о себе и о себе. Пускай же внучка освободится от мук бесов. Порядочно добра сделала девчонка, да и не убила она меня, а собою пожертвовала, чтобы точку поставить в страданиях. Пущай ей зачтётся всё хорошее, а плохое простится».

И горящие свечи с лампадами, внимали его словам. Опираясь на трость, встанет и, уставший, не спеша побредёт из церкви, мысленно усмехаясь: «Не подумал бы, что из-за внучки я смог перешагнуть себя и обратится к ним».

Была ли речь раскаянием или, вероятнее, чем-то другим, об этом не узнать. Имеется ли смысл обсуждать прошлое, неподлежащее возврату?

Глава 6. Прощание с дядей Егором.

Некогда в процветающей деревне, превратившейся в обезлюдевшее место, где тропинки от дома к дому давно заросли, а жильё потемнело, покосилось, а иные по самые окна в землю вросли. Где имелась канавка застоялой, покрытой тёмной ряской водой. В низеньком стареньком отталкивающем на вид домике умирал дед Егорий. Один оставшийся туточки. Ибо сельчане, кто умер, кого забрали родственники, давно уж покинули некогда обжитое место.

Давно не мытый пол и не выскобленные и щербатые стены, маленькое окошко столь грязное, что дневной свет никак не мог пробиться внутрь. Всё это наводило удручающее состояние. В помещение стоял затхлый запах и стылость. Человек, что вошёл бы в избу, поморщился и задышал бы ртом. А ещё в помещении было темно, удушливо, и была давящая атмосфера. От увиденного без промедлений хотелось развернуться да выйти на свежий воздух!

Древний чертознай уже и передвигаться не мог. Одолела его хвороба, да такая, что иссушила некогда крепкое тело, источила душу. Не мог он встать даже для того, чтобы раздобыть себе грязную ёмкость с мутною водою, что стояла на столе. Чтобы припасть к ней и начать жадно пить. А что уж говорить о приготовлении отвара.

Умирал тяжело. Тело налито свинцовой тяжестью. Бывало, по несколько дней не спал, ни отдыхал, ни покоя не знал. Тёмные синяки пролегли под глазами.

И так проходило время. Час за часом, неделя за неделей, месяц за месяцем. Бесы что раньше в подчинении колдуна были, рядом находились, наблюдали, радовались, что вскоре душа хозяина их станет. Последнее время старик и мог, что смотреть на грязное окно, за которым светало и небо украшало алой полоской рассвета, а за тем мир погружался в темноту, укрываясь сумерками. И даже если на небе зажигались одна за другой звёздочка, создавая причудливые узоры, мужчина уже не видел их.

В помещение было темно, и только глаза бесов светились в ожидании. Бывало, кто-нибудь из них присядет на кровать и начнёт рассказывать чертознаю о его прошлом, о том, что плохого он сделал окружающим. Засмеётся:

— Раньше мы тебя слушались, а вскоре ты будешь наш, «хозяин».

И хотя такое поведение было нормальным и предсказуемым, мужчину взяла досада:

«Черти проклятые помереть не дают. Всю жизнь мне служили, а теперича не могут дождаться. Мало им моей душеньки, так ишо и муки мои нужны», — думал чертознай, устало прикрывая глаза и не желая видеть довольной адской хари, что так и светилась радостным предвкушением.

Поскорее помирай! Подыхай! Раздавалось во тьме на разные голоса, и кто-то хрипло рассмеялся, сопровождая жутким скрежетом когтей по дереву. То кричало плачем от боли.

Частое шербушание бесов, хохот и какофония иных звуков, кого другова свела с ума, но дядя Егор привык и терпел это, у него не было того, что могло бы дать ему сил сопротивляться происходящему, оставалось принять последствия сделанного когда-то выбора.

Хорошо, что от поселения в себя бесов он отказался. А то прижившиеся нечистые, освоившись в нём, не тратя время в обрез, угнездились бы в душе и стали бы питаться им, по молодости какое-то время ему бы удавалось сними жить, но нынче они бы драли его на потеху своим собратьям.

Если бы он тогда не сжёг иконы, оставленные предыдущими хозяевами, не посмели бы они так близко к нему подходить, и глумится. Поспешил он, тогда избавится от них. Не мог он помолиться Господу, слишком много грехов на нём, и не чувствует он себя виноватым за содеянное. Чувствует свою правоту, крёстное знамя он годков так много не творил, как стал тёмным знающим. Отказавшись от себя, будучи простым человеком, больше он не мог зашептать: «Господи, помоги, заступись», — не верил он в его доброту и милость».

В этот день после продолжительных болей во всём теле, и жжения кожи, под наслоениями коросты, деду удалось забыться коротким сном. Через некоторое время он пришёл в себя от чьего присутствия и ощущения вливаемой в него энергии. Он открыл глаза и посмотрел на того, кто рядом с ним находился. Это была Васька.

Многое молодая чертознайка видела, но, чтобы её дед стал таким, впервые. Одни длинные жёлтые, а какие и потемневшие ногти, под которые забилась грязь, чего стоили. А лицо немного заострившимися чертами уподобилось припыленному погребальному савану. Некоторые покойники и то лучше, выглядят, чем живой чертознай. Мужчина и сам понимал, что в нынешнем состоянии он приглянутся никому не может, поэтому оставив зубоскальство, собрал имеющиеся в нём силы и превозмогая боль, так как говорить было трудно, хрипловато сиплым голосом невесело произнес:

— Посмотреть пришла, как за все мои грехи биси меня в преисподнюю заберут? — при этом, давно потухшие глаза смотрели устало.

Племянница сжала своей рукой дядеву. Ей хватило сил искренне отпустить и расстаться с тем, что было. Она не была подвержена эмоциям, а ощущала тепло в