Найти и обезвредить - Григорий Василенко

Урумов, передав свои показания Смиренину, надолго замолчал. Смиренин не торопил его. Низко опустив голову, полковник раздумывал. На пятьдесят пятом году жизни он оказался в тюрьме.

— Скажите, полковник, что привело вас в стан контрреволюции, ведь вы, насколько нам известно, выходец из крестьянской семьи?

Урумов словно очнулся, посмотрел на следователя и ответил не сразу. В этом вопросе он увидел какую-то смутную надежду.

— Родился я действительно в семье крестьянина-осетина, обрабатывавшего землю своего надела. Жил при отце до поступления на военную службу. До этого окончил духовное училище в селении Ардон и по окончании такового был учителем в селении Садон. Участвовал в империалистической войне, был ранен и произведен в полковники. Придерживался ориентации на Временное правительство. В 1918 году, когда наступал Деникин, я был назначен командиром 3-го Осетинского полка. Из этого полка был направлен в Екатеринодар в распоряжение главного штаба Добровольческой армии, а потом в Царицын, в штаб Врангеля, в его личное распоряжение. При отступлении белых с Кубани бежал домой, в Осетию, со своими планами борьбы с большевиками. В Осетию вступила Красная Армия. Пришлось уйти в горы, где организовывались отряды по борьбе с Советской властью. Красные отряды повели против нас наступление. Однажды ко мне пришел в горы мой племянник и сказал, что все родственники просят меня, чтобы я и мой отряд уходили в Грузию, так как из-за меня могут многие пострадать. Я не хотел идти в Грузию, перебрался ближе к другим родственникам, но они также не пожелали связываться со мной. Все поддерживали красных.

Жил некоторое время в Тифлисе. Вскоре Красная Армия повела наступление на Грузию. Я на пароходе бежал из Батума в Турцию. В Константинополе встретился с черкесом, офицером турецкой армии — Ду. Он устроил меня в ресторан «Мимоза» в районе Пера. В этом ресторане я сначала мыл посуду, а затем был кассиром, но вскоре этот ресторан закрылся. После этого проживал в Константинополе без определенных занятий в эмигрантском общежитии. В поисках лучшей жизни поехал во Францию, в Марсель, где жил одно время при Красном Кресте. Когда же нашел себе работу на мраморных разработках, перешел на частную квартиру. В Марселе часто встречался с генералом Улагаем. С ним я был знаком еще по моей службе в Новомиргородском полку под Варшавой. Взгляды Улагая мне хорошо известны. Он не прочь, чтобы военным диктатором России был великий князь Николай Николаевич. В Марселе Улагай иногда приходил ко мне и даже просил устроить его на работу на тех же мраморных разработках. В последний раз он предложил мне поехать в Россию для инспектирования подпольной организации. Я должен был установить, что представляет из себя эта организация, достаточно ли она сильна и можно ли ей вообще верить. Улагай связал меня с молодым человеком, с которым я выехал на французском пароходе в Батум. Из Батума мы выехали на Кубань. Из членов организации я видел несколько незнакомых мне человек в Ростове, Екатеринодаре, станице Славянской и Пятигорске. Организация есть, но очень слаба. Об этом мной послано сообщение Улагаю, в котором я писал, что «торговля слабая». Так мы условились с ним, чтобы он мог понять о состоянии организации. В августе собрался выехать во Францию, но обстоятельства не позволили.

Смиренин терпеливо выслушал Урумова и спросил:

— Сеоева знаете?

— Ну как же… Хорошо знаю.

— Хотите с ним встретиться?

— Зачем? Чтобы показать ему своей персоной вашу работу?

— Не только! Хотя некоторым полезно знать, как работают чекисты. Главное — убедить его бросить бандитский промысел, выйти из леса.

Урумов задумался. Трудный вопрос ему задал Смиренин, но полковник не удержался и спросил:

— А потом отпустите? Хотя бы — сохраните жизнь?

— Отпустим, — твердо сказал Смиренин.

Урумов недоверчиво посмотрел на него и сказал:

— Подумаю.

18

Гуляев настойчиво предлагал Крикуну поискать фотокарточку Мацкова у местных фотографов. При этом он доказывал, что все адъютанты — щеголи, любители фотографироваться, позировать перед любой камерой, лишь бы запечатлеть свою персону во всех доспехах и подарить даме сердца.

Крикун не отвергал доводы Гуляева, но скептически относился к такому плану своего молодого помощника.

— Ото, все фотографы узнают, кого шукаем, — заметил он, хотя Гуляев и уверял, что он сделает чисто.

Крикун наконец согласился, а сам обдумывал другие планы. В то время как Гуляев навещал фотографов, выдавая себя за сослуживца Мацкова, и интересовался, не сохранилась ли случайно пластинка-негатив приятеля, Крикун отправился в Павловскую и там занимался расследованием исчезновения Карася.

Жена Карася, убитая горем казачка, оставшаяся с тремя детьми, сама показать ничего не могла. Она допытывалась у Крикуна, не слыхал ли он чего-нибудь о пропавшем муже, подозревая, что приезжий интересуется неспроста и, наверное, ему что-то известно.

Крикун, видя ее заплаканное лицо, как мог, успокаивал и даже божился, что ничего не знает, куда запропастился Карась, и потому и приехал в станицу, чтобы разобраться, поговорить с ней и людьми, у которых тот работал на мельнице.

— Вот скажи мне, куда девались хозяева твоего мужика?

— Та хто ж их знае. Мельницу продали, гроши в карман и тягу, а куда, — развела она руками, — не чуть.

— Так и «не чуть»? — усомнился Крикун.

— Може, шо хто и знае. Спросить у жинки, де жив Кривенко.

Крикун расспросил о женщине, у которой квартировал Кривенко, разыскал ее. Она оказалась еще молодой вдовой, жившей в достатке и не горевавшей о муже, погибшем в империалистическую войну где-то в Карпатах. Кривенко, как выяснил Крикун, обещал на ней жениться, но неожиданно и в большой спешке куда-то уехал, ничего ей не сказав. В кармане его брезентовой куртки, оставшейся в доме, она нашла неотправленное письмо, из которого узнала, как он ее обманывал.

— Кому было то письмо? — спросил Крикун.

— Все расскажу вам, як батюшке, — перекрестилась вдова.

Крикун видел, какой злостью наливалось ее лицо при упоминании Кривенко, поверил ей и без крестного знамения. Она начала с того, что квартирант обещал на ней жениться, а сам тайком переписывался с другой, из станицы Уманской, и готовился к свадьбе.

— Скажить, як найдете, я вам четверть поставлю, а его задушу своими руками, — обратилась она к Крикуну.

— Значит, из Уманской, говоришь?

— Так в письме написано.

— А зовут-то ее как?

— Кого? — не понравился ей вопрос.

— Ну, красотку из Уманской?

— Ольга, — помолчав, с неохотой назвала вдова.

— А его? — поинтересовался Крикун, хотя знал имя и отчество Кривенко из купчей, показанной Карасем.

— Василь Леонтич.

— Откуда взялись в станице эти кривенки, денисенки? Може, с луны звалылысь? А?

— Кривенко из Ростова приехал. Казав, шо его в Павловскую послал Кубсоюз. А про Денисенко не скажу. Не знаю. По разговору, из Новороссийска. Там его родня.

— Так, — затягиваясь махорочным дымом, протянул Крикун и продолжал неторопливо рассуждать: — Шо за народ бабы? Не пойму. Прыйшов в курень чужой, може бандит, а ты пригрела его, сала ему, самогон, в жинки навязывалась. А шо ты про его знаешь?

Казачка потупилась, помолчала, раздумывая, что ответить на слова, которые задели ее.

— Правду кажут, шо у бабы волосы довги, а ум короткий. Без мужика жить трудно, а Василь показався хороший хозяином, сурьезным мужиком, обзавелся мельницей…

Все это, признавалась она, сбило ее с толку. Да особо она и не допытывалась, кто такой, а сам он о себе рассказывал, что из казаков, был на войне, чин свой не называл, но пострадал из-за него, пришлось помотаться по России. Родня его проживала где-то на Кубани, однако появляться там он опасался. Иногда отлучался в Краснодар, ездил в Ростов. Вот и все, что она о нем знала.

— Не все сказала, — упрекнул ее Крикун. Казачка уставилась на него, насторожилась, не зная, о чем пойдет речь.

— Ну а про его жинку так ничего и не спрашивала?

— Казав, шо не женатый.

— К нему кто-нибудь приходил или так и жил бирюком? — поинтересовался Крикун.

— Как же… Денисенко часто бував, Карась, Сирота, Некоз, Лопата… Приезжали люди из Ростова. Всих не припомню.

— О чем же они толковали?

— Не слухала. Двери закрывалы и допоздна разговор, та в карты за столом, а як с самогоном, то до петухов.

Заполучив все эти сведения, Крикун посветлел лицом. Возвращался в отдел не с пустыми руками. Было над чем поразмыслить. Он не стал вести никакого разговора со станичниками о Кривенко и Денисенко, а поспешил уехать из Павловской, чтобы его меньше там видели. В Краснодаре, прежде чем отправиться на доклад к начальнику отдела, выслушал Гуляева. Найти фотокарточку Мацкова тому пока не удалось, но он познакомился с бывшим офицером, который занимается фотографией. От него Гуляев узнал, что подполковник, а не полковник, Мацков Василий Леонтьевич учился в Екатеринодарском реальном училище, окончил Одесское военное училище, службу начал в империалистическую в чине хорунжего, командовал сотней, участник «ледяного похода».